Осень в Сокольниках - Хруцкий Эдуард Анатольевич (библиотека книг бесплатно без регистрации .txt) 📗

— Но кража у Муравьева раскрыта, преступник наказан, что-то ты, Вадим, не туда гребешь.

— Туда, именно туда. В краже у Муравьева полностью сознался Валентин Суханов. Инженер, гонщик, заслуженный мастер спорта, член нашей сборной команды…

— Ну и что, — перебил Кафтанов, — тебе его титулы мешают?

— Нет, не титулы. Я посмотрел его дело. Слишком легко Суханов все взял на себя…

— Подожди, что значит взял, у него нашли похищенные вещи.

— Не все. Куда делись остальные, он вразумительно ответить не мог. Смолин еще тогда проверил его связи. Суханов никогда не занимался антиквариатом.

— Ну это, знаешь, не оправдание. Вчера не занимался, а сегодня начал…

— Не в этом дело, — перебил Кафтанова Вадим, — не в этом дело. Суханов везде характеризуется положительно. Два года назад он рискнул жизнью, на горной дороге поставил свою машину под удар автобуса, спасая детей.

— Как это? — удивился Кафтанов.

— А так, автобус со школьниками в Дагестане около Гуниба потерял управление, и его понесло к пропасти, Суханов поставил свою машину под удар. Он спас детей и сам попал в больницу. Это поступок.

— Да. Рискуя жизнью, спасает детей, а потом грабит дачу. Не складывается. — Кафтанов встал, зашагал по кабинету. — Что еще?

— Теперь о краже на даче. Большую часть похищенного нашли у Суханова. Не хватало трех икон работы Рублева и картин Фалька, Кандинского и Якулова. Куда они делись, Суханов вразумительно ответить не смог.

Вот что он показал на допросе:

«… Иконы Рублева и картины Фалька, Кандинского и Якулова я продал у комиссионного магазина на Октябрьской улице неизвестному гражданину за семь тысяч рублей…»

Далее идут приметы покупателя.

— А деньги нашли?

— В том то и дело, что нашли ровно семь тысяч.

— Любопытно, — Кафтанов вновь сел за стол, забарабанил пальцами по стеклу, — твое мнение?

— Я изучил дело, внимательно прочел материалы суда. Суханов отказался от адвоката. На следствии и на суде он очень торопился поскорее получить срок.

— Обычно так делают те, у кого за спиной более серьезное преступление. — Кафтанов сделал пометку в блокноте. — Интересную историю ты мне рассказываешь. Теперь, Орлов, давай подумаем. Что у Суханова было такое, из-за чего он добровольно бы в острог пошел. Как ты думаешь?

— Думаю, что не такой человек Суханов, чтобы совершить преступление.

— Хорошо, — сказал генерал, — я рад, что ты так твердо уверен в этом. Почему же тогда он взял на себя чужую вину? Исходя из нашей многолетней практики, могут быть две причины: страх и деньги.

— Но за семь тысяч не садятся на восемь лет.

— Опять ты прав, — Кафтанов достал новую сигарету, — значит, он кого-то боялся?

— Не думаю, — уверенно ответил Вадим, — не такая у него профессия, чтобы бояться. Да и история со спасением детей…

— Вадим, милый, а если он не за себя боялся. Возможно, у него не было выбора. Вдруг он опять кого-нибудь спасал. Такое может быть?

— Такое может.

— Эх, Вадим, ты уже нарисовал себе образ некоего рыцаря, который сам строит мельницы и сам с ними воюет. Что еще?

— Мы опросили всех людей, которые бывали в особняке Сухотина, всех, кроме фотографа Министерства культуры Гринина…

— Почему не допросили Гринина?

— Он в командировке, приезжает сегодня.

— Ясно.

— Я беседовал с Олегом Кудиным. Некто Алимов подсылал к нему людей.

— Кто эти люди?

— Он не говорит. Но, по нашим данным, «телохранители» нового типа. Молодые люди, готовые ради денег на все.

— Алимов тоже, кажется, бывший гонщик?

— Он кроссмен. Выгнан из команды, лишен звания. Пытался провезти за границу крупную партию валюты.

— Ну что же, Вадим, ты, как всегда, скромен, — Кафтанов улыбнулся. — Немного. Есть уже цепочка. Кстати, что делает Алимов?

— Работает шофером в Театре оперетты. Им уже занимается Фомин.

— Значит, так! — Кафтанов встал, давая понять, что разговор окончен. — Гринин, Алимов, все о Суханове. Доложить мне…, — генерал сделал пометку в календаре. — Через два дня. Кстати, фоторобот отравителя готов?

— Разослан по отделениям.

Напротив служебного входа в Театр оперетты расположилась рюмочная. Фомин несколько раз заходил сюда после работы. Деловито выпив две рюмки и закусив бутербродами, он шел к метро и ехал в свое далекое Тушино. Ему нравилось это место именно потому, что оно было рядом с театром. В феврале сорок пятого, после ранения, комсомол направил его на работу в милицию. До войны Фомин жил в небольшой деревне под Скопином, поэтому Москва заворожила его. Однажды культкомиссия Управления наградила его бесплатным билетом в оперетту. До этого дня Фомин никогда не был в театре. Правда, на фронте он видел выступления фронтовой бригады, но о настоящем театре с бархатными креслами и ложами, отделанными сусальным золотом, Павел Фомин знал по рассказам. Он до матового блеска начистил сапоги, отутюжил синюю милицейскую форму, надел на китель все пять медалей. Он шел в театр, как на праздник. Фомин смотрел «Сильву». Сцена стала для него окном в иной мир. Беззаботный и легкий. Там жили веселые мужчины и красивые женщины. С тех пор Фомин зачастил в оперетту. Он уходил в ее мир из послевоенной скудости и неустроенности коммунальных квартир. Сцена завораживала его. А музыка, жившая в нем, делала Фомина увереннее и легче. Теперь героев оперетты он переносил в реальную жизнь.

— Ну ты чистый Бонни, — сказал Фомин как-то мошеннику Вите Пончевскому.

— Кто-кто? — заинтересованно повторил тот.

— Ну, Бонни, из «Сильвы».

— А вы, начальник, оказывается, меломан.

Фомин отроду не слышал такого слова. И переспрашивать у Пончевского не стал. Феня она и есть феня. Только позже он узнал, что такое меломан. Позже, когда собрал богатую коллекцию пластинок с ариями из оперетт. Жизнь прошла, а увлечение осталось. Поэтому с особым чувством входил он сегодня в служебный вход театра.

— Вы к кому? — спросила Фомина пожилая женщина-вахтер.

— Я из милиции, мне бы к инспектору по кадрам.

— Документ у вас есть?

Фомин достал удостоверение и, не давая в руки, раскрыл.

— Московский уголовный розыск, — прочитала вахтерша. — Ну что ж, — нехотя сказала она, — проходите, кадры на втором этаже.

Лестницу покрывала вытертая ковровая дорожка, глушившая шаги. Фомин поднимался, прислушиваясь, втайне надеясь услышать музыку. Он шел по узкому коридору мимо дверей с аккуратными табличками, удивляясь обыденности театра. Учреждение как учреждение. Реальные будни никак не вязались с волшебным миром, живущим в его воображении. И кабинет у инспектора по кадрам был самый обычный, в таких Фомину приходилось бывать часто.

— Что вас интересует, товарищ подполковник? — спросила инспектор, женщина лет тридцати пяти, гладко причесанная, аккуратная, подтянутая.

— У вас шофером работает Алимов?

— Он уже не работает шофером, — перебила Фомина женщина, — за пьянку его лишили водительских прав на три года. Сейчас он постановщик.

— Это что за должность такая? — удивленно спросил Фомин.

— По-старому — рабочий сцены.

— Алимов сейчас в театре?

— Нет, он в командировке, в Перми…

На столе пронзительно и длинно залился телефон.

— Это Пермь, — инспектор взяла трубку, — я сейчас узнаю, где он.

Она долго говорила о каких-то заявлениях на отпуск, о тарификационной комиссии, потом спросила невидимого собеседника:

— Кстати, Виктор Иванович, как там Алимов? Ах так… Понятно… Ясно… Принимайте меры… Да… Хватит с ним цацкаться.

Инспектор положила трубку, посмотрела на Фомина.

— Ничего утешительного вам сказать не могу. Пил, самовольно уехал из Перми.

— Давно?

— Три дня назад.

Фомин шел по Пушкинской к метро, прикидывая, как ему отловить Алимова. Дома он у него был. Участковый выяснил, что Алимов в квартире не появлялся больше месяца. Ну это и понятно, он был в Перми. А теперь? Где же Алимов? Конечно, он мог уехать куда угодно, хоть в Сочи. Но должен же человек появиться дома. Фомин спустился в метро, он решил опять зайти в сорок восьмое отделение.