Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио (читать книги без TXT) 📗
– В тихом омуте черти водятся, – поправила меня грамотная, филологически подкованная Аюми.
– Пускай будут черти… Но как мужчина я, знаете ли, этим Владимиром Николаевичем доволен…
– Правда? – На меня из темноты сверкнули уже хорошо знакомые мне жемчужные колечки.
– Истинная правда, – подтвердил я. – Но от этого не легче. Вы давайте-ка связывайтесь со своими в Ниигате! У нас с вами больше никаких источников информации теперь нет!
– Да-да, сейчас… – Аюми утонула в недрах своей внушительной сумки, где, как я уже успел заметить, кроме китайских противогазов нашлось место для толстенного кирпича японско-русского словаря, электронного переводчика и еще много для чего, исключая, разумеется косметичку. – Где же он?…
– Что, телефона нет?
– Вы знаете, Минамото-сан, я, кажется, его потеряла… – растерянно протянула она.
– Где вы его последний раз видели?
– Видели? – эхом повторила за мной она.
– В руках он у вас последний раз после «Старбакса» где и когда был? Не помните?
– Сейчас-сейчас… – В ее жемчужных колечках отчетливо отразился активный мыслительный процесс. – Значит, по дороге в «Альфу» я его не трогала, в гостинице – тоже… Хотя постойте! Когда Владимир Николаевич с меня удостоверение потребовал…
– Вы ему права водительские всучить попытались, – напомнил я о ее не самом удачном трюке.
– Верно, – кивнула она. – На права он не клюнул, и мне пришлось из сумки доставать настоящее удостоверение
– И?…
– Оно у меня было довольно глубоко, значит, я, скорее всего, телефон достала, а уж следом за ним бумажник с удостоверением. Значит, могла телефон у Владимира Николаевича в номере где-то оставить: на столике или на кровати…
– Одна дойдете обратно? Или вас все-таки проводить? – ехидно спросил я, предчувствуя ответ.
– Если вас не затруднит…
– А что так? – продолжил я суровый допрос. – Мне показалось, вы не из трусливых!
– Вам правильно показалось, только, как вы сами заметили, этот Владимир Николаевич мужчиной оказался в большей степени, чем я предполагала раньше… И мне одной… так поздно вечером…
– Хорошо-хорошо! Пошли вместе! – засмеялся я.
От «Альфы» мы успели отойти недалеко, поэтому у стойки администратора были уже через пять минут. Подниматься к Селиванову сразу из вежливости мы не стали, а позвонили ему из лобби. К телефону он не подошел, что заставило нас с Аюми синхронно удивиться, так как в памяти нас обоих еще живы были живописные воспоминания о его смешной юкате и неприхотливом ужине, который ему из-за нашего вторжения не суждено было съесть горячим.
Мы молча переглянулись и пошли к лифтам. Спустя минуту мы уже стучались в его дверь, но знакомый глазок продолжал излучать ровный яркий свет, и Селиванов на этот раз не торопился его от нас заслонять. Я вопросительно посмотрел на Мураками, она встревоженно – на меня. Поняв беспочвенность своих претензий к не желающей открываться изнутри двери, мы вызвали по этажному телефону дежурного консьержа, который тут же появился без ожидаемой бряцающей связки дежурных ключей, но с единственным – универсальным – ключом – мечтой всех домушников и взломщиков. Консьерж с деланным безразличием, но достаточно долго изучал наши с Мураками удостоверения, затем по мобильному телефону испросил санкций на вскрытие номера у высокого начальства, дислоцированного в цокольном этаже, и в конце концов щелкнул замком неприступной доселе двери.
Я могучей левой рукой остановил его попытку первым юркнуть в ярко освещенный номер и сделал решительный шаг внутрь, опередив не только консьержа, но и любопытную Мураками, которая, как я заметил затылочным зрением, также оттерла гостиничного служку и прошмыгнула в дверь следом за мной. Картина открылась нам с ней безрадостная: на широкой постели, воздев свои светло-зеленые глаза к персиковому потолку, распластался в полураспахнутой юкате бездыханный Владимир Николаевич Селиванов, а изо рта у него торчал белый электрический провод, тянувшийся к розетке у прикроватного столика, на котором продолжал стоять нетронутый, все еще прикрытый блюдцем стакан с быстрозавариваемой лапшой. Я выдернул из стоявшей на журнальном столике картонной коробки несколько бумажных салфеток, обернул ими электровилку, вытянул ее из розетки, а затем осторожно вытащил сквозь обуглившиеся губы гордого филолога из его навеки умолкнувшей глотки скромный командировочный кипятильник.
Глава 5
Первыми в «Альфу» – уже через две минуты после моего звонка в управление – примчались трое расторопных ребят из квартального отделения, еще через пару минут в номер ввалилась оперативная группа из районного управления, а на следующем после них лифте на роковой для Селиванова-сана двенадцатый этаж поднялся сам Нисио. Неуемный старик, как я и предполагал, домой так и не ушел и терпеливо ждал в управлении от меня либо очных, либо телефонных объяснений моему внезапному побегу по зову капитана Мураками. Теперь он, поигрывая острыми, пожелтевшими от въедливого табака и прожитых лет скулами, пристально осматривал комнату, переводя свой лучистый рентгеновский взор с предметов неодушевленных, как-то: телевизор, столик, кресла, постель и бренное тело покойного Владимира Николаевича, на объекты, пока еще подающие признаки жизни: экспертов в полупрозрачных резиновых перчатках, инспекторов, колдовавших с ручками в руках над описанием места происшествия, меня, судорожно пытавшегося сообразить, в каком направлении делать следующий шаг, чтобы избежать новых жертв, и посеревшую Мураками, острозубенькой и востроглазенькой мышкой вжавшуюся в большое кресло, обтянутое песочного цвета кожей.
– Первый он у вас? – Я кивнул на покойного. Она, выражая непонимание, подняла узкие бровки.
– Покойник русский, я имею в виду.
– У меня других и быть не может… – печально пропела она. – Я же с самого начала в русском отделе работаю… И мертвецы через нас только русские проходят.
– Значит, не первый?
– У меня лично – второй, – почти шепотом выдавила из себя Мураками. – В прошлом году у нас моряка русского машиной сбило. Насмерть. Там не убийство, а просто несчастный случай был, поэтому я дело вела. Он пьяный на велосипеде в порт ехал, на судно возвращался из города, назад не посмотрел на перекрестке – и все… А водитель не виноват был… Скорость у него только сорок была… Но все равно судили – два года дали…
– Понятно… Вы, может, пока в лобби спуститесь? Здесь, в общем, можно и без вас обойтись, – старясь звучать как можно ласковее, предложил я Аюми.
– Нет, ничего. – Она попыталась изобразить на абсолютно сером лице подобие улыбки. – Надо же к этому привыкать…
Я кратко рассказал Нисио и ребятам из района о событиях последних двух часов. Мы внимательно просмотрели нехитрый багаж почившего Владимира Николаевича: ни скромный набор недорогой и довольно ветхой одежды – как верхней, так и нижней, строго выдержанной в пепельно-асфальтовой гамме, ни бордовый российский загранпаспорт, ни ученые бумаги в потертом портфеле никаких зацепок нам предложить не смогли. Нисио достал из портфеля стопку бумаги в серенькой прозрачной папке и прочитал на верхнем листе:
– «В. Н. Селиванов. Сало как message. «Голубое сало» Владимира Сорокина и физиологическая поэтика квазиистеблишмента бывшего советского андеграунда. Педагогический университет Саппоро, 2 октября 2002 г., среда». Да, среда… Среда-то вот никуда не денется, а докладчик… «Голубое сало»? Книжка, что ли, такая? Ты, Такуя, читал это «Голубое сало»? Это что, кулинарная книга новая?
– Я читала… – тихо ответила за меня Мураками. – Это не кулинарная книга… Это занятный роман, на большого любителя, правда… Но я думаю, роман неплохой…
– «Голубое сало»… – опять вслух перечитал название объекта селивановского исследования Нисио и серьезными глазами взглянул на автора несомненно умного и, увы, последнего в своей не такой уж и короткой жизни доклада: он лежал на спине, лицом в потолок, в той же символической крестообразной позе, широко раскинув руки, и из-под распахнувшейся наполовину голубенькой юкаты противно горбилось абсолютно белое, никогда в жизни не знавшее тренажеров тугое филологическое брюшко.
