Конец света в Бреслау (ЛП) - Краевский Марек (книги txt) 📗
Никогда меня не найдешь. Наконец-то я свободна. Свободна от тебя и от этой мерзкой силезской провинции. Я уезжаю навсегда.
Его подозрения подтвердились. Выходящий с ночной смены кассир взглянул на фотографию Софи и опознал ее как женщину, которая около полуночи покупала билет на ночной поезд до Берлина.
Мок притягивал на себе взгляды спешащих в школу гимназистов, на него кокетливо смотрела продавщица из киоска с газетами и табачными изделиями, со столба объявлений пронзил его взглядом мрачный старец, под изображением которого была надпись: «Духовный отец князь Алексей фон Орлофф предсказывает скорое наступление Антихриста. Его пророчества — это возобновившиеся преступления и катаклизмы».
«Прав этот отец духовный, — подумал Мок. — Возобновляются преступления и катаклизмы. Меня снова бросила женщина, а Смолор снова начал пить».
Мысль о криминальном вахмистре напомнила ему цель его поездки в не слишком любимый им район за Главным Вокзалом. Он пошел прямо Мальтесерштрассе, миновал Гимназию святой Елизаветы и красно-белую народную школу, и повернул направо — в Легмгрубенштрассе. Пересек ее наискосок, проскочив перед трамваем линии «6», и вошел в ворота особняка № 25, стоящего напротив костела св. Генриха. На четвертом этаже в флигеле проживала Франциска Мирга, молодая цыганка из Чехии, чей пятилетний сын носил красивую силезскую фамилию Гельмут Смолор.
На четвертом этаже, напротив двери Франциски, в открытом настежь клозете сидела тучная старуха. Видимо, интимность не была тем, чего бы она хотела. Ее юбки складывались в волны у основания клозета, руки опирались о косяк, а глаза внимательно изучали сопящего Мока. Тот, перед тем как постучать в дверь Франциски, вспомнил упорное мнение о правдивости цыган и решил сделать эту старуху своим информатором.
— Скажите мне, бабушка, — крикнул он, заткнув нос, — приходил кто-нибудь прошлой ночью к госпоже Мирга?
— Ну да, посещали ее, посещали, — старушка сверкнули глазами. — Один военный и один штатский.
— А генерал был среди них?
— А как же, был. Все были. Один военный и один штатский.
Однако Мок волей-неволей должен был полагаться на оспариваемую многими правдивость цыган. Он так сильно постучал в дверь, что шевельнулся висящий на них венок. В щели над защищающей цепочкой появилось лицо молодой женщины. При виде полицейского удостоверения Франциска помрачнела и сняла цепочку. Мок оказался в кухне. На печи стоял горшок с молоком и чайник. Пар оседал на сушащихся детских одежках, на маленькой куче аккуратно сложенных дров для розжига, на ведре, наполненном углем, и на стенах, покрытых зеленой масляной краской. Он снял шляпу и расстегнул пальто.
— Здесь будем говорить? — спросил он с раздражением.
Франциска открыла дверь в комнату, разделенную занавеской, представляющей закат над морем и корабли, качающиеся на волнах. Помещение, отделенное занавеской, было почти полностью занято комодом, трехдверным шкафом, столом и креслами. Одно из них занимал маленький мальчик и ел с аппетитом манную кашу. Если Курт Смолор хотел бы отрицать своего сына, он должен обменяться с кем-нибудь головой.
Малыш смотрел на Мока с ужасом. Полицейский сел и погладил его по рыжим, жестким волосам. Он знал, что нашел информатора. Услышав, как его мать двигает конфорками, тихо спросил:
— Скажи мне, Хельмут, папа был здесь вчера?
Франциска была осторожна. Она сняла с огня молоко, вошла в комнату и посмотрела на Мока с ненавистью. Мальчик был, по-видимому, достаточно сыт. Он ничего не ответил, спрыгнул со стула и выбежал за занавеску. Мок услышал характерный шум тела, упавшего на перину. Он улыбнулся, припоминая прыжки маленького Эберхарда с печи на кучу перьев, покрывающих кровать родителей в маленьком доме в Валбржихе.
Вдруг улыбка замерла у него на губах. Маленький Гельмут разразился плачем. Крик усиливался и вибрировал. Франциска зашла за занавеску и сказала что-то по-чешски сыну. Мальчик плакал дальше, но уже не кричал. Мать несколько раз повторила свои слова.
Мок год назад пребывал две недели в Праге, где проводил обучение для полицейских из Криминального Отдела тамошнего Полицайпрезидиума. Все полицейские говорили бегло по-немецки с австрийским акцентом. Таким образом Мок не узнал почти ни одного чешского глагола, кроме одного, который полицейские часто произносили с разными концовками. Это было слово «zabit» (убить). Сейчас именно оно в одной из своих форм — предшествовавшее отрицанию «не» — звенело из-за занавески, а сопровождало его международное слово, торопливое, «papa». Мок усилил свой филологический ум. «Папа» мог быть либо подлежащим до «убить», или дополнением. В первом случае фразу Франциски надлежало бы понимать как «папа не убивает», «папа не убивал» или «папа не убьет». Во втором — «не убивает папу», «не убил папу» или «не убьет папу». Мок устранил первую возможность, потому что было трудно представить, чтобы мать успокаивала ребенка таким своеобразным утверждением, что «папа не убьет», и принял вторую возможность. Франциска Мирга могла успокоить сына лишь заверением: «Не убьет папу».
Ребенок перестал плакать, а женщина вышла из-за занавески и посмотрела на Мока вызывающе.
— Вчера был тут Курт Смолор? — повторил он вопрос.
— Нет. Давно его не было. Наверное, у жены.
— Ты лжешь. Некогда, когда он напивался, он всегда приходил к тебе. Вчера тоже был пьян. Говори, что тут был и где сейчас.
Франциска молчала. Моку стало жарко. Семь лет назад, будучи офицером Отдела нравов, он допрашивал одну проститутку, которая не хотела указывать местонахождение своего сутенера, подозреваемого в торговле живым товаром. Нетерпеливый тогдашний шеф Мока выставил за окна ее годовалого ребенка. Материнская любовь победила любовь к сутенеру.
Он чувствовал, как в затылке стучит маленький молоток. Он достал записную книжку, быстро в ней написал: «Говори, где он, или я скажу мальчику, что убью папочку», и подсунул ее женщине. По ярости на лице Франциски он узнал, что хорошо расшифровал чешскую фразу, которой она успокаивала ребенка.
— Я вам ничего не скажу, — теперь она была напугана.
Из кухни бухал пар из чайника. Мок встал и пошел в сторону занавески. Он остановился перед ней, вынул из кармана клетчатый платок и вытер им потный затылок. Не глядя на Франциску, он свернул на кухню и вышел из квартиры.
Сидящая на клозете старушка кивнула на него пальцем. Когда он приблизился, она прошептала:
— Все были. Один военный, даже один генерал.
Мок хотел сказать старушке что-нибудь неприятное. Однако нужно беречь нервы. Сегодняшний день будет заполнен походами по пивным и забегаловкам в поисках новоиспеченного алкоголика.
Карл Урбанек работал уже четыре года гардеробщиком в варьете «Wappenhof» и каждый день в начале дежурства возносил Богу благодарственные молитвы за свою хорошую работу. Он час пытался направить к небесам ежедневную порцию заклинаний и бормотал инкарнации, но сегодня ему не удалось еще выполнить молитвенной нормы. На этот раз ему помешал рассыльный Ягер. Когда он доходил до пятого «Отче наш», в вестибюль ворвался тот мальчик и поскользнулся на полированной мраморной поверхности, выполнив что-то вроде танцевального па. Урбанек с раздражением прервал молитву и открыл рот, чтобы закричать на рассыльного, который — как полагал портье — на полу совершал скольжение вместо серьезного выполнения профессиональных обязанностей. Не наполнившийся покаянием Урбанек, однако, не дал себе погрязнуть в раздражении, потому что через несколько секунд раздумья ему стало ясно, что Ягер скользил по полу не от желания повеселиться. Разорванный воротник его униформы, украшенный эмблемами варьете «Wappenhof», и отсутствие шапки свидетельствовали о том, что Ягер свои обязанности на тротуаре перед входом в заведение оставил способом довольно жестоким. Сделал это — тут у Урбанка не было ни малейших сомнений — мощно скроенный парень, который только что кинул на пол шапку Ягера и с галантностью пропускал в вращающихся дверях крепкого брюнета, отряхивающего от снега шляпу и невысокого, мелкого человечка с узким, лисьим лицом.
