Допрос безутешной вдовы - Каминаси Кунио (читать книги без TXT) 📗
– Денег нет… – протянула Наташа и тут же едва уловимо встрепенулась, поскольку в зал прилета посыпались первые пассажиры.
– Что, знакомые какие-нибудь ваши будут? – наконец-то подошла и моя очередь для более важного вопроса.
– Да, будут… – Говорить она со мной была теперь не расположена, несмотря на то что мы знакомы почти тысячу лет. Глаза ее скользили по захватанному детскими и старческими пальцами за долгий понедельник стеклу, и по всему было видно, что мы с Ганиным для нее сейчас уже чистая обуза.
Мне тоже пора было окончательно освобождаться от неотступных мыслей о постели как в прямом, так и переносном смысле, прекратить рисовать в воображении причудливые узоры тонкого черного нижнего белья, из-под которого зазывающе белеет все еще гладкое и тугое, несмотря ни на какие там пятьдесят три, тело, и прикинуть, как побыстрее вычислить в хлынувшей из наконец-то разъехавшихся прозрачных дверей толпы своего долгожданного капитана.
Едва я собрался с асексуальными мыслями и встал могучим волнорезом, рассекающим суетливый поток разнокалиберного народца, вытекающий из сумрачного чрева сектора прилета, как в нагрудном кармане рубашки все той же зловредной цикадой заверещал мой сотовый.
– Слушаю! – поднес я мобильник к своему всеслышащему уху, оставляя в параллельной работе свои всевидящие очи.
– Минамото-сан? – раздался из трубки женский голос.
– Минамото, – согласился я с невидимкой.
– Руку поднимите, пожалуйста! – полупросящим-полуприказным тоном потребовала трубка.
– Чего?… – опешил я.
– Руку поднимите, пожалуйста!
– Какую руку? Кто это?! – Левой рукой я продолжал прижимать телефон к уху, а правую на всякий случай запихнул в карман брюк.
– А-а, все, спасибо! Уже не надо!… – прокричала трубка и тут же замолчала.
Я автоматически нажал на кнопку подтверждения отключения связи, чтобы не переплачивать и без того изрядно сосущей нашу финансовую кровь мобильной компании «До-Ко-Мо», и в это время почувствовал, как кто-то тянет меня за рукав.
Я обернулся, но никого не увидел – толпа обтекала меня с обеих сторон, оставляя у меня за спиной лишь небольшое пустое пространство. И вдруг из этого пространства, откуда-то снизу, раздался тот же «телефонный» женский голос:
– Минамото-сан?
Я посмотрел вниз: за рукав меня держала страшненькая то ли женщина, то ли девушка – особь абсолютно неопределенного и, по моему опыту, неопределяемого возраста. Рост – как сказал бы остряк Ганин (куда он, кстати, подевался со своей «бальзаковской» героиней бесконечной «Человеческой комедии»?) – метр с кепкой, только вместо кепки копна выкрашенных в каштановый цвет, плохо остриженных волос, а под ними – цепкие, острыми буравчиками сверлящие меня глазки.
– Минамото-сан? – требовательно повторила свой вопрос коротышка. – Да?
– Минамото… Но не «сан»… – добавил я ни к селу, ни к какому другому населенному пункту одну из любимых ганинских шуток.
– Тогда «сама»? – продолжила сверлить меня пронзительным взором таинственная незнакомка.
– «Сама» – это вы, насколько я понимаю, – опять неуклюже попытался схохмить я. – А я, скорее, «сам»…
– Я не «сама», – отрезала женщина-девушка. – Я – Мураками.
– Кто? – Я, что называется, ушам своим не поверил, хотя они у меня еще и не такое слышали.
– Мураками, – проверещала она.
– Мураками?… – Я все еще продолжал надеяться, что это ошибка или недоразумение.
– Капитан Мураками Аюми, полицейское управление префектуры Ниигаты, международный отдел, русский сектор. – Пулеметный темп, с которым было выстрелено в меня это признание, развеял последние сомнения, а заодно и надежды.
– А-а, так это вы Мураками? – Я наконец пришел в себя от легкого шока.
– Я, – удивленно ответила она. – А что? Не похожа?
– Да нет… Я просто не ожидал, что вы жен… девушка…
– Ах вон что!… – разочарованно произнесла она. – Ну извините. Мужчин Мураками у нас в секторе нет. Так что по поводу нашей заблудшей овцы сюда, к вам на Хоккайдо, меня прислали.
– Овцы? – От того же Ганина я такие шутки сразу воспринимаю надлежащим образом, но от провинциального капитана, точнее – капитанши, слышать подобную культурологическую эквилибристику было для меня делом абсолютно новым.
– Овцы, да, – подтвердила суровая Аюми Мураками серьезность своих намерений.
– Значит, Ирина Катаяма у вас проходит как овца? – улыбнулся я. – И вы к нам на нее охотиться приехали?
– Если бы… – вздохнула Аюми. – Давайте я вам все по дороге изложу. Вы, кстати, меня извините за то, что я вам на сотовый позвонила, но у меня другого выхода не было…
– Номер вам начальство мое дало?
– Его мне дало мое начальство, а оно, как я полагаю, получило его от вашего.
– Ничего-ничего, я не в обиде.
– Да понимаете, все так внезапно получилось, и я только когда в самолет села, поняла вдруг, что вас в лицо не знаю и что у меня здесь, в Читосэ, проблемы с вами… вернее, с опознанием вас будут.
– А сотовый, значит, помог? – не без лукавства поинтересовался я. – А руку-то я так и не поднял.
– Да, сотовый помог. – Она проглотила колкость про руку на зависть спокойно. – Я, знаете, решила начальству лишними звонками не докучать. Решила сама вас здесь отыскать…
– Своими, значит, силами? – Эта ее самонадеянность, вызвавшая в памяти мои собственные, совсем недавние аналогичные искания и треволнения, мне очень понравилась. От Мураками исходили какие-то пока непонятные мне флюиды, которые создавали вокруг нее весьма приятную ауру, невзирая ни на карликовый рост, ни на страшненькое личико, ни на колючие глазки.
– Да, своими. Они пока есть… – Она тряхнула бесформенным и, как мне показалось, остриженным тоже своими собственными силами, причем не самыми острыми ножницами, скальпом и вновь исчезла из поля моего зрения, наклонившись совсем уже к полу.
– Давайте мне! – Я протянул руку к небольшому и нетяжелому баульчику, за которым она нагнулась.
– Мы на автобусе или на поезде? – поинтересовалась она, без лишних этикетных словес протягивая мне сумку, так, словно она была не Аюми Мураками, а сегодняшней Ириной Катаямой или Наташей Китадзимой, то есть так, как отдают свой багаж воспитанным джентльменам прекрасные и уверенные в себе леди.
– На машине, разумеется. – Я указал рукой в сторону центрального выхода. – Сейчас только с приятелем попрощаюсь…
Вообще-то Ганин меня не интересовал: зачем он мне здесь и сейчас? И так видимся через день… Куда интереснее, для кого это припомаживалась и душилась не увядшая в отличие от миллионов своих соотечественниц к началу шестого десятка прекрасная Наталья – моя старинная знакомая еще по далеким токийским временам.
Далеко они не ушли: в десяти метрах от нас говорун Ганин колдовал около багажной тележки, закрепляя на ней чемоданы и здоровенные дорожные сумки, и параллельно что-то задорно заливал пяти одинаково полным, но не лишенным приятности русским дамам и трем не столь схожим меж собой русским мужикам. Один из них был совсем дряхлым стариком, и мне почему-то очень захотелось, чтобы он оказался специалистом по какому-нибудь там Сумарокову или Тредиаковскому, особенно в связи с тем, что сегодня с утра наш Хоккайдо вдруг стал для меня «островом любви». Второй, несомненно, принадлежал к категории так называемых «пыльных» мужичков, внешний вид которых принципиально не содержит в себе ничего примечательного и притягивающего если не женскую руку, то хотя бы детский взгляд. Эти персонажи чрезвычайно близким нашим «пыльным» японским мужичонкам, с их тщедушными, до срока иссохшими телами и априори нездоровым духом, а также отталкивающим запахом, поскольку почти все они курят и при этом мылом и зубной пастой брезгуют.
Третий же выделялся из этой традиционной русской филологической братии, знакомой мне с голубенького, в синий горошек детства, как экстерьером, так и статью. Он был высок, пожалуй, даже на пару сантиметров повыше нас с Ганиным, хотя мы оба под метр восемьдесят. Броский серый пиджак, строгие черные брюки, серо-алый галстук, такие же, как у Ганина, одновременно ироничные и мудрые серые глаза, густые, красиво подстриженные русые волосы. Единственное, что не шло ему, на мой строгий взгляд завзятого эстета и прожженного маньериста, так это модная нынче узкая оправа из тонкого серого металла: она, как мне показалась, значительно уменьшала его привлекательные глаза и, более того, даже частично их скрывала. В остальном мужик выглядел безупречно, что, впрочем, нетрудно было делать на фоне остальных семи бедолаг, перебивающихся там, в России, на десяти работах и сорока подработках и ждущих от чужого дяди манны небесной – в данном случае японской, – потому как их собственные дяди заняты не столько проблемами поэтики Тютчева и идеологии Достоевского, сколько вопросами купли-продажи всего того, что не имеющие в своих душах ничего святого соотечественники Ганина еще не купили или не продали.
