Тот, кто знает - Маринина Александра Борисовна (читаемые книги читать .txt) 📗
В ее голосе Игорю почудилась настоящая боль. Ну надо же, как она, оказывается, умеет переживать за людей, которых в глаза-то никогда не видела! Вот чудачка!
– Что здесь ужасного? Человек поступил некрасиво, общественность его осудила. Это случается сплошь и рядом.
– Да нет же! Я не об этом.
– А о чем? Я что-то не понимаю.
– Даже не знаю, как сказать… Вот представь себе, что тебе кто-то на ушко шепнет, будто… ну, я не знаю… Ну, например, Василий избивает Леночку, запирает ее в ванной на сутки, не выпускает, не кормит. Другими словами, систематически и жестоко над ней издевается, обзывает по-всякому. Сама Леночка об этом никому не говорит и не жалуется. Вася, естественно, тоже тебе об этом не говорил. А кто-то вот шепнул. И что, ты сразу вот взял и поверил? И отвернулся от Василия, и руки ему не подаешь?
– Бред! – фыркнул Игорь. – Я Ваську знаю пятнадцать лет, даже шестнадцать. Он на такое не способен.
– А как же тот, кто тебе шепнул? Он же откуда-то это взял, значит, он что-то знает.
– Да что он может знать? Особенно если и Леночка молчит, и Васька. Наврал из зависти или из мести, или просто дурную шутку решил сыграть. Ему никто не поверит.
– А почему про профессора все сразу поверили? Он ведь тоже, наверное, не распространялся на каждом углу о том, что стучал на артистов. И сами артисты наверняка не знали, почему их не выпустили. То есть понимали, что их сочли неблагонадежными, но не знали, почему конкретно, за какие слова и поступки и кто их сдал. Никто ничего точно не знал, потом появился у профессора недоброжелатель, шепнул гадость на ушко одному, другому – и дело сделано. Профессор весь в дерьме, депрессия, импотенция, петля. Почему же никто не засомневался? Почему никому в голову не пришло, что это провокация? Почему никто за него не заступился?
– Ириша, ты рассуждаешь как обыватель, а это неправильно.
– А как правильно? Объясни мне, как правильно рассуждать.
– Во-первых, мы с тобой знаем эту историю только со слов Василия. А он, в свою очередь, со слов следователя. Следователь же – со слов тех людей, которые были знакомы с профессором и описывали ситуацию с его травлей. Ты представляешь, сколько искажений могло произойти на этом долгом пути? Ни следователь, ни Вася, ни тем более мы с тобой не знаем точно, что и как там происходило. Может быть, за профессора активно заступались. Может быть, сначала никто не верил в его стукачество. Может быть, ему задали прямой вопрос и получили на него утвердительный ответ, после которого уже никто ни в чем не сомневался. И таких «может быть» я тебе три тысячи могу перечислить. Мы с тобой не знаем, как все было на самом деле, а ты берешься анализировать ситуацию и судить о ней. Это неправильно. Боюсь оказаться похожим на маму, но воспользуюсь ее любимой формулой: «Это я тебе ответственно заявляю как следователь». Ты как обыватель готова верить любым нелепым россказням, а я как юрист верю только фактам, которые доказаны в установленном порядке.
Ира некоторое время молчала, вероятно обдумывая услышанное. Потом снова заговорила:
– Я, наверное, слишком молодая, чтобы это понимать… Игоречек, а почему нельзя было выпускать за границу неблагонадежных? Пусть бы себе ехали на свои гастроли.
– Девочка моя, ты действительно еще очень молоденькая, – снисходительно ответил он. – Неблагонадежные – это те, кто мог попросить политического убежища и остаться за рубежом. Или просто сбежать. Этого нельзя было допускать, поэтому их старались выявить заблаговременно.
– Но почему? Я не понимаю, почему? Ну и пусть бы оставались, жалко, что ли? Если человек не хочет здесь жить, зачем же его насильно удерживать?
– Ирка, ты – истинное дитя свободы! – расхохотался Игорь, чувствуя, что от такой искренней наивности жены у него даже настроение улучшается. – Тебя что, диссиденты воспитывали?
– Какие еще диссиденты? Соседи меня воспитывали, – буркнула она недовольно. – Между прочим, Бэлла Львовна в партию еще во время войны вступила, она всю войну в госпитале проработала, даже в эвакуацию не уезжала.
– Тогда она должна была тебе объяснить, что советский человек обязан любить свою Родину и быть всем довольным. Он ни при каких обстоятельствах не должен хотеть уехать и жить на Западе, потому что в СССР такая прекрасная жизнь, которую просто невозможно ни на что променять. Что же это получится, если все недовольные будут оставаться на Западе и рассказывать, как у нас плохо живется, как у нас не хватает продуктов в магазинах, как нас душит цензура, как воруют партийные и советские руководители. Сразу же рухнет миф о несомненном превосходстве социалистической системы. Поэтому всех неблагонадежных лучше заранее запереть в клетке, чтобы сидели тихонько и не чирикали. Для этого в КГБ существовало специальное управление, кажется, пятое, по борьбе с диссидентами. А внутри его – разные отделы, в частности, по контролю за сферой искусства. На гастроли выпускали только самых проверенных и надежных. Такова была политика, Ириша.
– Государственная политика? – почему-то уточнила она.
– Ну а какая же еще? При советской власти у нас все было исключительно государственным.
– То есть этот профессор, если, конечно, он действительно стучал, если это не вранье, он действовал в интересах государства?
– Ну, в известном смысле… Да, пожалуй.
– Тогда кто посмел его осуждать? Он любил свою Родину, его так воспитали. Ему предложили помочь Родине защитить ее интересы. Он помог. Почему же спустя какое-то время его начали за это травить? Извини, Игорек, я действительно не юрист, но логики я здесь не вижу. Зато я знаю, что такое историческая корректность и историческая бестактность. Сейчас, глядя с высоты демократии на тоталитарный режим, в котором мы жили, очень легко все осуждать и поносить. А ты поставь себя на место этого профессора. Представь на секундочку, что тебя пригласил к себе человек из КГБ и спросил, любишь ли ты свою Родину и готов ли помогать в защите ее интересов. Согласиться – значит, стать стукачом. Отказаться – значит, признаться, что Родину ты не очень-то любишь, а за этим могут последовать оргвыводы. Ты бы что выбрал?
– Бог миловал от такого выбора, – усмехнулся Игорь, паркуя машину возле подъезда. – А ты меня удивила, дорогая супруга.
– Чем?
Огромные миндалевидные глаза, длиннющие ресницы, роскошные темные кудри, рассыпанные по плечам. Живая кукла, да и только. И откуда в ее прелестной головке подобные мысли?
– Своими мыслями. Ты рассуждаешь не как двадцатипятилетняя красавица, а как умудренная жизнью старуха.
– Бэллочкино воспитание, – негромко засмеялась Ира. – Если во мне и есть что-то хорошее, то только благодаря ей. Но если тебя это нервирует, я могу резко поглупеть.
– Учитывая, что уже второй час ночи и нам предстоит ложиться спать, я бы предпочел, чтобы ты поглупела, – пошутил Игорь. – Нет ничего страшнее секса с мудрой старухой.
Хорошее расположение духа почти полностью вернулось. Ирка развлекла его своими наивными расспросами и неожиданным максимализмом. Тем более впереди воскресенье, можно выспаться, поваляться на диване, побездельничать с книжкой в руках. А к Женьке ехать только в среду. Еще не сейчас и даже не завтра.
