Черная моль - Адамов Аркадий Григорьевич (бесплатные онлайн книги читаем полные версии TXT) 📗
В самый разгар их работы зазвонил телефон.
— Никодим Иванович, привет. Говорит Свекловишников. Отбери-ка лучшего товара головок сто, на показ в министерство. Еду к двум часам.
— Слушаюсь, Тихон Семенович, — угодливо ответил Синицын. — Все будет сделано. В лучшем виде. И в машину к вам уложим. Не извольте беспокоиться.
Старик Синицын, худенький, седенькая бородка клинышком, очки на широком красном носу, был человек прежнего закала, еще в двадцатые годы на фабрике Плышевского начинал. Прошел, можно сказать, «огонь, воду и медные трубы». Был он опытнейший меховщик и ловкач «первой руки».
Среди дня Жерехову вызвали в кабинет главного инженера. Там шло совещание. Выступал Плышевский.
— Мы должны, товарищи, приложить все усилия, чтобы фабрика выполнила квартальный план. Продукция наша идет в руки советским людям. Так что наша ответственность огромна, товарищи. Это надо всегда помнить, когда мы решаем мелкие, будничные вопросы нашей борьбы за план. Какие же вопросы являются тут главными, товарищи?
— Главное тут товар, — заметил кто-то. — Будет товар — будет и план.
— Верно, — кивнул головой Плышевский. — Во-первых, товар. По этому вопросу могу сообщить следующее. Я лично договорился с Казанью. Вчера нам отгружено пять контейнеров овчины, завтра — еще шесть. Кроме того, сегодня же московский комбинат дает четыре тысячи головок каракуля и смушки.
— Ого! Вот это да!.. — раздались восхищенные возгласы. — Здорово нажали! Теперь живем!
— Но это, товарищи, еще не все, — продолжал Плышевский. — У нас на фабрике есть внутренние резервы повышения качества, их надо вскрыть. Так учит нас партия. Первое, товарищи, — это рабочее изобретательство. Примером может служить здесь хотя бы молодой наш слесарь Привалов. Но и это еще не все. Нам надо больше заботиться о рабочих. Недавно я побывал в нашем общежитии. Плохо еще там, товарищи. Партия требует от нас чуткости и заботы о людях, и мы, советские руководители…
Плышевский говорил еще долго. Потом коротко обменялись мнениями, и совещание окончилось. Все шумно поднялись со своих мест.
— Жереховой задержаться, — громко объявил Плышевский. — Ну-с, Мария Павловна, — начал он, когда они остались одни. — Так как обстоят наши дела, дорогуша?
— Все ругаюсь, Олег Георгиевич, до хрипоты ругаюсь, — раздраженно ответила Жерехова. — Никаких нервов не хватает.
— Ну, ну, спокойней надо, — усмехнулся Плышевский, тщательно протирая замшей стекла очков. — Две у тебя сейчас «левые» шапки шьют?
— Две. Спиридонова и Белкина. Они у меня вот где, — сжала маленький грязный кулак Жерехова. — А сотня других девок покоя не дает. Глазастые больно… Сегодня эта Анька Бакланова так прицепилась…
— Ай, господи! — брезгливо перебил ее Плышевский. — Я ведь не о том. Мало двоих-то, понимаешь?
— Вот и я говорю. Есть еще одна у меня на примете, — поспешно проговорила Жерехова. — Лидка Голубкова. Точно говорю, тащить она стала шкурки-то. Уж что с девкой стряслось, не знаю, но только стала тащить. Вот ее бы, — она сделала выразительный жест рукой, — и под ноготь!
— Это можно, — задумчиво почесал за ухом Плышевский. — С умом только. Ну-с, а насчет шкурок у Никодима-то была?
— Была. Все сделали, как надо. Штук шестьдесят получилось.
— Маловато.
— Так со вчерашними как раз сто. Тихон Семенович и увез.
— Так, так, знаю. А шапки твои мы сегодня же к Середе забросим, на свободное место.
— Господи, избавиться бы от них поскорее. А то девки мои не ровен час…
— Нервничаешь ты, Мария Павловна, — укоризненно покачал головой Плышевский. — На людей зверем бросаешься. Разве так можно?
— А жизнь-то у меня какая, — неожиданно всхлипнула Жерехова. — Кусок каждый поперек горла становится. Одна в комнате оставаться боюсь. Все жду, вот-вот придут. — И уже сквозь слезы продолжала: — Вчера котенок со стола прыгнул, так у меня сердце аж зашлось. Разве это жизнь?
— Ну все-таки дачу-то строишь?
— Опостылела она мне, эта дача.
— Ничего, лето придет — отдохнешь там в свое удовольствие. На Кавказ съездишь, подлечишься, погуляешь вовсю. Деньги, они, дорогуша, великие лекари и исцелители. Приедешь — не узнаем тебя. Ну, ну, веселей смотри. На людях сейчас появишься.
— Я уж и то, — спохватилась Жерехова, вытирая платком слезы, и громко высморкалась.
— Вот и хорошо. А теперь ступай, дорогуша.
Жерехова тяжело поднялась со своего места.
— Насчет Лидки-то Голубковой не забудь, Олег Георгиевич, — напомнила она, берясь за ручку двери.
— Не беспокойся, — усмехнулся Плышевский. — От нас эта птичка теперь никуда не улетит. Коготок увяз.
Жерехова вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Плышевский еще несколько минут задумчиво барабанил по столу, потом вдруг вспомнил что-то, улыбнулся и, сняв телефонную трубку, набрал номер.
— Розик? Здравствуй, кошечка, это я, — нежно проговорил он. — У тебя сегодня спектакль? Чудесно. Да, как условились. Там сейчас цыгане выступают. И среди них одна… Ну, ну, не ревнуй. Помни наше условие. Прощай, дорогуша.
Плышевский повесил трубку и, все еще улыбаясь, энергично потер руки.
Лидочка Голубкова до сих пор не могла понять, почему ей так запал в душу короткий разговор, который был у нее чуть не полгода назад с Климом Приваловым. Всего полгода назад, а можно подумать, что это было давным-давно, в какой-то совсем другой, далекой жизни. Почему же она так часто, особенно теперь, вспоминает этот разговор? И Клим-то ей в общем совсем безразличен — громадный, молчаливый, к тому же плохо одетый, он небось во время танцев все ноги отдавит. И разговор-то этот был, кажется, самый обычный: мало ли парней за ней пыталось ухаживать! Правда, Клим очень настойчивый, постоянный, раз влюбился в нее — и уже год ни на какую другую девчонку не смотрит, это Лидочка знает точно, от подруг, и это, конечно, все равно приятно. Но разве можно было сравнить этого Привалова с Гришей?
Какой он, Гриша, красивый! И как красиво он за ней ухаживал, просто, как в кино. Все цветы дарил, одеколон, а однажды такую косынку принес — все девчата чуть не умерли от зависти. И слова он ей говорил такие необычные и нежные, что голова кружилась, а Гриша при этом улыбался ласково и ослепительно, тоже прямо как в кино Самойлов. Ну, куда Привалову до него! И все-таки этот разговор…
Клим дождался ее тогда на улице, возле проходной. Она вышла с девчатами. Он подошел и сказал:
— Лид, мне поговорить с тобой надо.
Лидочка подмигнула подружкам, те отошли и принялись о чем-то шушукаться, поглядывая на них. А Клим — вот ведь всегда умеет испортить настроение — угрюмо так и брякнул:
— Ты, Лид, почему сегодня такая вроде бледная и плакала с утра чего-то? Тетка, что ли, доняла или мачеха эта самая?
Все ему, видите ли, сказать надо! Это он, конечно, от девчат дознался, что живет Лидочка с теткой, а у отца другая семья, и мачеха видеть ее не хочет, на порог не пускает, да еще отца против нее настраивает, гадости говорит. Отец, конечно, не верит и любит Лидочку, но человек он уж очень какой-то робкий и у жены под каблуком, слово поперек сказать боится. А тетка, она больная и потом жадная, все ворчит, но пока Лидочка ей все деньги отдавала, тетка ее терпела. Но до всего этого Привалову, да и вообще никому дела нет. А Гриша, он ничего про ее жизнь не спрашивал, и это Лидочке было больно. Но Климу она, конечно, ничего тогда не сказала.
— Много будешь знать, скоро состаришься, — ответила она ему с вызовом.
— Ты это, Лид, зря, — серьезно сказал Клим. — Я же все вижу. Нелегко тебе…
Много он видит! Лидочка тогда здорово рассердилась и ядовито, стараясь как можно больнее его уколоть, громко спросила, так, чтобы слышали и девчата:
— А ты что, спасательная команда при фабкоме? Или, может быть, в жены меня хочешь взять, к себе в комнату, вас там, кажется, только четверо?
Ого, как покраснел тогда Клим! Странно только, что не разозлился, а так грустно на нее посмотрел, что у Лидочки на секунду даже что-то защемило в груди. А Клим сухо ответил, глядя уже в сторону:
