Иногда Карлсоны возвращаются - Незнанский Фридрих Евсеевич (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
– Значит, это правда... То, что Степан пропал...
– Не пропал, а похищен, – констатировал Агеев. – За него требуют выкуп: двадцать тысяч долларов. Правда, есть особые данные: Степан мог похитить себя сам.
– Как это – сам?
– Ну попросту сбежал от мамы с папой и оставил записку с требованием выкупа.
Резким движением Вика заправила под бандану выбившиеся на лоб волосы:
– Это на него не похоже! Я его давно знаю – он честный. Правда... одинокий.
– Что значит «одинокий»? У него не было друзей?
– Друзья у него как раз были. По крайней мере, приятели. В нашей студии. Не в этом дело. Он... внутри себя какой-то одинокий был, понимаете? Неприкаянный. На его рисунках никогда не было солнца. И рисовал он всегда что-то единичное, отдельно взятое: или маленький кораблик среди огромного моря, или крохотный самолет в небе среди облаков, или мухомор, который вырос на краю большой зеленой поляны. А когда я давала своим студийцам задание нарисовать свою семью, Степан нарисовал автопортрет. И такой необычный, в зеленых тонах. Ему плохо удаются лица, но случайно или нарочно, он получился на этом портрете старше лет на двадцать. Странно для его возраста...
– А с кем он общался в студии? Назовите их имена, адреса. – Автопортрет – это все лирика, а Филиппа Кузьмича волновали конкретные факты. – Есть среди них такие, у кого Степан мог бы скрываться?
– Не знаю. Не думаю. Как бы они могли его скрыть у себя дома? Они ведь сами еще дети, у них родители... Разве что где-то есть убежище, о котором знают только они.
– Убежище? Вика, о чем это вы?
– Ну, знаете, как в детских книжках... или как раньше было... Потайное место для детских игр. Какой-нибудь заброшенный подвал, или пещера, или вход в подземный тоннель...
– Трудновато отыскать в современной Москве что-то похожее. У нас каждый подвал теперь запирается на кодовый замок.
– Трудновато, – согласилась Вика.– Особенно в нашем районе. Особенно когда взрослые все время стоят над душой – и правильно делают, вы же знаете, какие сейчас опасные времена! – Тугие щеки художницы покраснели: она с опозданием сообразила, что этот посетитель сидит сейчас у нее на кухне именно потому, что времена нынче опасные. – Но дети есть дети. Шустрые маленькие человечки. Бывает, такое отыщут, что взрослому и в голову не придет.
«А она – фантазерка», – подумал Филипп Кузьмич. Однако версию убежища решил не отбрасывать.
Вика стремительно вскочила и, шлепая по линолеуму босыми подошвами, сбегала в комнату. Вернулась, неся небольшую штуковину в черной кожаной оболочке – похоже на мобильник, только побольше.
– Все адреса и телефоны держу в карманном компьютере, – объяснила она, отщелкивая блестящую кнопку и быстро тыкая в маленький экран черной палочкой. – Так, сейчас подумаю, кто бы мог помогать Степе... может, Фома? Или Емеля? Или Дуня? Или Наум? Или Епифан?
Филипп Кузьмич нередко в молодости испытывал смущение из-за своего необычного, как тогда представлялось, имени. Однако сейчас даже он обалдел:
– А Феофилакта у вас нет? Вы что, детей с нормальными именами в студию не берете?
– Ничего не поделать, такое поколение! Мода на старину... Лично мне даже нравится. Хоть какое-то разнообразие. А что такое, спрашивается, нормальные имена? Разве это нормально, если, куда ни плюнь, кругом одни Саши, Алеши, Андрюши, Сережи?
Адреса и телефоны Феофилактов... то есть студийских друзей Степана Кулакова Агеев собрал со всей тщательностью. То, что хоть один из этих маленьких наблюдательных художников мог что-то знать об исчезновении товарища, казалось более чем вероятным. А вдруг, если постараться, мальчика удастся найти еще до конца суток?
Был и еще один важный момент, который Филипп Кузьмич не мог проигнорировать:
– Степан часто пропускал занятия? Особенно в последнее время?
– В течение последнего месяца – да, пришел всего один раз. Но я не веду отчет о посещаемости. И, в конце концов, сейчас лето... Одни дети уезжают, другие возвращаются. В любом случае, я занимаюсь со всеми, кто хочет заниматься.
– Он как-нибудь объяснил свои пропуски?
– Да. Он сказал, что уезжал за город вместе с папой. Что теперь папа меньше работает и чаще его возит то за город, то в аквапарк... Я ничего не сказала, но обрадовалась. Подумала: наконец-то у Степы налаживаются отношения с отцом!
– А у них были плохие отношения?
– Поймите, я об этом ничего не знаю, – как будто испугалась Вика, – я никогда не выспрашиваю у своих детей то, чего они мне не хотят говорить... – Она называет их «мои дети», отметил Агеев. И у нее это выходит в самом деле по-родственному. – Но я не раз замечала, что у детей богатых родителей есть что-то такое... Может быть, тоска. Может быть, то, что педагоги называют «депривация» – как будто они растут в детдоме! Родители в материальном плане дают им все, даже больше, чем детям надо, но это зачастую ценой утраты элементарного: детско-родительских чувств. Дети богатых растут в какой-то искусственной среде, созданной исключительно для них, поэтому, попадая во внешний мир, теряются. Не знают того, что знают даже дошкольники, выросшие в малообеспеченных или среднего достатка семьях. Не понимают каких-то норм, правил поведения. Они или дичатся взрослых, или вешаются им на шею. Вроде бы недоверчивы, но могут быть, наоборот, слишком... Слишком доверчивыми.
Вика подняла на Филиппа Кузьмича взволнованные карие глаза:
– Поэтому... вот вы сказали о Степане, а мне это как удар в сердце. Где он может быть? Что с ним? Он ведь в чем-то слишком умный, не по годам, а в чем-то – совсем глупый мальчик.
Личное дело Александра Турецкого. Ирина Турецкая и Антон Плетнев
Антон Плетнев сознался самому себе, что был несдержан. Что не следовало ему так откровенно намекать другу и непосредственному начальнику на увлечение блондинкой вдовой, в которой, несмотря на ее красоту, чувствуется какое-то склизкое и опасное двойное дно... Но он просто не мог терпеть дольше! Стоило ему представить Ирину, которая переживает и, наверное, льет слезы в одиночестве, думая, где и с кем сейчас ее Саша, он не мог сдерживаться. Откровенно говоря, просто не хотел...
Нет, он ни на что не претендует. Ирина Турецкая для него – это святыня. Человек опасной профессии, Антон Плетнев привык относиться к женщинам снисходительно, как к существам, которые слабее мужчин физически и вообще во многом уступают представителям господствующего на земле пола. Когда женщина в чем-то его превосходила, это вызывало у Антона подспудное раздражение... Но только не в данном случае! Ирина Генриховна, талантливый психолог и обаятельная, тонко чувствующая женщина, сотворила чудо. Она решительно взялась за Антона, когда он был опустившейся грязной развалиной, которую не узнавали старые армейские друзья. Она аккуратно вскрыла своими научными, хотя и отчасти напоминающими колдовство, методами его заросшую паутиной черепушку, вытащила и разложила по полочкам ее содержимое. И смерть жены, и старые травмирующие воспоминания о боевом опыте, и совсем давние, забытые, казалось бы, навек детские впечатления – весь этот хлам, копившийся в подвале бессознательного, как оказалось, мешал Антону жить. Умелые чуткие руки Ирины Генриховны извлекли все это на белый свет, протерли от пыли, расставили на полках – и то, что давило и пугало, превратилось в благопристойные чистенькие воспоминания. По завершении последнего сеанса Антон, облегченно вздохнув, почувствовал, что свободен. Что он снова возродился для жизни...
...И для любви.
Любви, в первую очередь, к работе. Как оказалось, за время своей тяжелой депрессии Плетнев не утратил прежних навыков, которые пришлись как нельзя более ко двору в агентстве «Глория». Кроме того, Антон заново открыл для себя любовь к сыну, – бедный Вася так намучился, пока его непутевый папка сходил с ума от тоски по маме! Но, помимо всего перечисленного, оставался еще один недоучтенный запас любви, и он предназначался женщине, которая рано или поздно займет для него место покойной жены. По крайней мере, способна занять... С Ириной они все это очень подробно обсуждали на одном из сеансов: что жизнь продолжается; что человек может любить не один раз в жизни, и это не является предательством мертвых; что покойная жена сама не захотела бы, чтобы Антон в память о ней остался одиноким навсегда. Антон обсуждал все эти вопросы, а сам наслаждался голосом своей премудрой психологини. Замечательный у нее голос. Хорошо поставленный, глубокий, женственный...
