Один год - Герман Юрий Павлович (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
– Значит, дадут паспорт? – страшно расчесывая голую грудь ногтями, спросил Жмакин. – Или я ошибаюсь, товарищ Пилипчук?
– Несомненно дадут, – сказал Пилипчук, – тут имеется прямое на этот счет указание.
– Временный?
– Зачем же временный, – поблескивая медвежьими глазками, сказал Пилипчук, – получишь отличный паспорт, постоянный.
– Интересно, – сказал Жмакин и ушел опять к себе в алтарь.
Тут на раскладушке он разложил на голом животе бумаги и конверт и стал, нахмуриваясь, вчитываться в драгоценные фиолетовые слова, рассматривать подписи, печати с гербом Союза и даже поглядел одну печать на свет. Все было точно, ясно и правильно, и эти бумаги вполне заменяли ему паспорт на сегодняшнюю ночь, они даже были почетнее паспорта, потому что паспорта есть у всех, а такие бумаги отыщутся далеко не у каждого, особенно эта большая бумага с подписью самого Михаила Ивановича Калинина. Это он, всероссийский староста, подписал бумагу Жмакину, тут все правильно в этой бумаге, и никто уже теперь ничего не посмеет возразить, потому что Михаил Иванович не такой человек, с которым может спорить, допустим, начальник какого-нибудь паспортного стола.
«Чуть что – теперь к нему! – раздумывал Жмакин, глядя в потолок, – чуть что, прямо в приемную и прямо к главному секретарю товарища Калинина. Извиняюсь, не помните ли вы одного чудака, по фамилии Жмакин. Так я и есть этот самый Жмакин. Ну, тут, конечно – очень приятно, садитесь, пожалуйста, будьте любезны…
И ему рисовались необыкновенно приятные картины, связанные с тем, что вот тут у него эта бумага, но тотчас же он вдруг испугался, что когда станут выдавать паспорт, то бумагу с подписью Калинина отберут.
– Ну, это не выйдет! – вслух сказал он. – Не пройдет ваш номер.
– Что? – спросил Никанор Никитич.
– Это я машинально! – сказал Жмакин и, задремывая, стал обдумывать, как украдет бумагу с подписью Калинина после того, как ему выпишут паспорт.
Тотчас же появился Лапшин, большой стол, на нем стопкой, как блины на блюде, лежали чистые паспорта, Алексей сам себе заполнял одну за другой – эти книжечки, а главная бумага была, разумеется, при нем.
…Проснулся он очень скоро, перечитал все свои бумаги, завернул их в газету, спрятал за пазуху и, еще раз одолжив у Никанора Никитича червонец, пошел на почту – отправлять в Лахту телеграмму про Калинина и насчет будущего паспорта.
На Малом проспекте, на углу, возле пивного ларька, стоял знакомый человек: Жмакин заглянул сбоку поближе и узнал Балагу. Желтый свет изнутри ларька освещал мятое лицо старого ямщика, нечистую руку с отросшими ногтями и толстую махорочную самокрутку, которую Балага посасывал, беседуя с одноглазым инвалидом-ларечником.
«Отыскался старичок!» – подумал Жмакин и немного удивился, что Балага крутится тут, на Васильевском острове. А может, это и не он?
Миновав один раз ларек, он вернулся и, слегка оттолкнув Балагу, спросил себе папирос «Блюминг» – пачку за шестьдесят пять копеек.
– Леха! – приветливо и осторожно сказал Балага. – Здравствуй, орел!
– А, Балага! – равнодушно ответил Жмакин и, взяв сдачу, пошел по Четвертой линии мимо тяжелых каменных домов, осклизлых и намокших от нынешнего унылого и длинного дождя.
– Не осенний мелкий дождичек, – сказал Балага, ковыляя сзади, – брызжет, брызжет сквозь туман…
Жмакин внезапно и резко остановился. Балага, едва не налетев на него, тоже затормозил и даже уперся посошком в мокрый тротуар перед собою.
– Тебе чего тут надо? – негромко спросил Алексей.
– Мне? А ничего! Совсем даже ничего, – торопливо заговорил Балага. – Случайность это, Леха, исключительно случайность…
– Где прятался?
– Я-то? И не прятался вовсе. Зачем мне прятаться? Разве я чего худое делал?
В большом черном провале ворот старого доходного дома, под лампочкой, на стуле сидел парень в кепке и медленно перебирал струны гитары. Вокруг него несколько девушек и парней молча лузгали семечки.
– Не сажали тебя? – спросил Балага.
– За что же меня сажать?
– А за Корнюшеньку? – усмехнулся Балага. – Или вы с ним так и не увиделись?
Жмакин молчал. Ему было понятно, что Балага спрашивает не из любопытства, что здесь замешана кодла, но в жмакинском кармане было письмо за подписью Калинина, завтра ему идти получать паспорт – чего же ему бояться? Расправы воровского судилища?
– Тебя, старый пес, кто подослал?
– Меня? – воскликнул Балага. – Меня-то? Да разве я? Да ты что? Ты как обо мне думаешь…
– Ну ладно, черт с тобой! – произнес Алексей. – Некогда мне болты болтать. А кодле доложи: плевал на них Лешка-Псих. Ясно?
Он резко, плечом вперед повернулся и пошел к Среднему проспекту, к почтовому отделению. Шел и слышал, что Балага не отстает от него, покашливает, постукивает посошком по плитам тротуара, словно слепой, стараясь не потерять его из виду.
– Жмакин! – наконец позвал он. – Леша!
– Чего? – замедляя шаг возле ярко освещенной витрины молочного магазина, спросил Алексей.
– Леша, – спеша и задыхаясь, заговорил Балага, – ты им скажи, на площади, скажи товарищу Лапшину, кто тебе Корнюху дал. Я дал, Балага. Я вас свел и дорогим нашим товарищам милицейским помог. Ты скажи, Лешенька, выручи старичка, что ж мне так-то и вовсе пропадать. За Корнюху тебе одному благодарность вышла, а я как? Пусть меня милицейские простят…
– Полицейские тебя простят, а не милицейские, – с жесткой усмешкой отрезал Жмакин. – Тоже, нашелся. Кодла тебя ко мне подослала, а ты два дела враз хочешь сделать. И нашим и вашим. И кодле рассказать, где ты меня отыскал, и к Корнюхиной амбе примазаться… Пошел, старый козел, отсюдова вон, понял?
– А если я в своей преступной жизни давно раскаялся? – зашипел Балага. – Если я тоже желаю на светлую дорогу жизни выйти? Знаю, ищут они меня, Балага все знает, но ты-то, гусь, разве Корнюху бы без меня повязал? Герой какой! Я тоже желаю благодарность заиметь, я тоже желаю премию, прописку…
Не дослушав, Жмакин опять зашагал к почте. Было тошно и мерзко на душе и хотелось уйти подальше от Балаги, забыть его или, может быть, ударить. Но он тащился и покряхтывал сзади и в почтовое отделение тоже вошел почти вместе со Жмакиным.
В окошечке Алексей взял бланк и долго сочинял телеграмму, которая никак не получалась. Измучившись, он подал какую-то ерунду. Здесь было написано и про Михаила Ивановича Калинина, но так непонятно и путано, что телеграфистка, раздражительная, морщинистая, с бархоткой на шее, велела переписать все короче. Жмакин опять уселся за стол. Балага поглядывал на него с мутной улыбкой, подбирал пальцем слезинки, кашлял. Телеграфистка позвала Жмакина из своего окошечка:
– Молодой человек!
Он подошел.
– В чем у вас, собственно, там дело? Объясните, я напишу.
– Дело ясное, – строго ответил он. – Я находился в заключении, в тюрьме, понятно?
– Понятно!
– Еще бы не понятно! – со смешком просипел, кашляя, Балага. – Очень даже понятно!
– Был несправедливый приговор, – громко сказал Жмакин. – То есть он справедливый, но не совсем…
– Вы упоминаете товарища Калинина, – сказала телеграфистка, – я не могу, не заверив…
Жмакин показал ей бумагу с подписью Михаила Ивановича.
– Замечательно! – сказала телеграфистка. – Я вас от души поздравляю.
– Спасибо, – сказал Жмакин. – А подпись напишите так: вечно твой Алексей.
– Вечно твой Алексей, – продиктовала себе телеграфистка. – Так. Семь рублей сорок три копейки…
На улице Жмакин сказал Балаге:
– Теперь проводи меня, раз так.
– Раз как? – испуганно не понял Балага.
– Раз ты в курсе. Я ни от тебя, ни от кодлы скрываться не намерен, ясно?
– Брось, Леха, чего ты, – заныл Балага. – Я за тебя очень даже рад, что ты вышел на светлую дорогу жизни…
– Кодле перескажи, – продолжал Жмакин жестко, весело и насмешливо, – Лешка Жмакин не сука, он сам один повязал вооруженного Корнюху, дело было чистое, а повязал за кровь. Кровь никому не положено проливать, а Корнюха ваш в кровище по колени. Скажи еще кодле, что теперь Жмакин имеет пистолет и никого к себе не подпустит, чтобы забыли даже навечно про меня. Все! Катись!
