Семейное дело - Незнанский Фридрих Евсеевич (серия книг TXT) 📗
Может, ничего экстраординарного не произошло?
Николай Скворцов заметил друга не сразу: он был лишен милицейской выучки. Зато когда заметил, бросился к нему по платформе, огибая никуда не торопящихся пассажиров. Так бросается потерянный и найденный ребенок к отцу. Что-то затравленное и беспомощное проступило в этом давно уже самостоятельном человеке, знаменитом художнике, и перед Борисом Бирюковым отчетливо встало воспоминание, как они вдвоем в шестом классе оборонялись от банды восьмиклассников, которые отбирали у младших деньги, выдаваемые родителями на завтраки. Колька был гордый и не хотел отдавать деньги, но ужасно боялся драться… Видно, к сожалению, что он ввязался в серьезную драку. Ну да ничего. Прежде, объединив свои силы, случалось выходить победителями, и сейчас получится так же, Бирюков уверен.
— Коля! — Утешающим, покровительственным жестом Борис Валентинович похлопал друга по спине молодежной сине-белой куртки. — Да не беги, не беги. Успокойся, я здесь.
Посторонний наблюдатель… да был ли наблюдатель, которому припала охота в тот весенний, но ветреный вечер следить за двумя не такими уж молодыми и не слишком схожими между собою людьми? Словом, этот реальный или предполагаемый наблюдатель отметил бы, что, сойдя с платформы станции «Измайловская», эти двое направились лесопарковой зоной вдоль путей в обратном направлении, от периферии к центру. Они о чем-то беседовали, сначала взвинченно, затем все более и более спокойно, словно втягиваясь в ритм медленной холодной весны. Тот из двоих, кто выглядел моложавее, в сине-белой куртке, то и дело взмахивал рукой, крепко сжимавшей ручку «дипломата», а второй, с виду постарше и посолиднее, подкреплял сказанное движениями ладони, словно рубил что-то, наподобие тренирующегося каратиста. Их крохотные фигурки неторопливо двигались по узкой тропе, разделяющей две враждебные силы: по левую руку оставался мир наступательной лязгающей техники, представленной выбравшейся на поверхность линией метро, справа же пролегала зона первозданной природы — затаившейся, терпеливой и словно что-то замышлявшей.
Двое беседующих не обращали внимания на это настроение, разлитое в лесу; наоборот, по сравнению с поездами метро, которые проносились мимо, исторгая неприятный запах и свист, безмолвие природы казалось им, очевидно, более приемлемым. Должно быть, в том, что беседа, приобретшая серьезный оборот, требовала тишины, заключалась причина, что они все сильнее и сильнее сдвигались в кустарниковые заросли, которыми обсажены были пути поездов метро. Эти двое, беспечно отклонясь от тропы, придуманной кем-то и когда-то именно в целях безопасности, предпочитали проваливаться в снег (с риском оставить там обувь) и ломать кустарниковые прутья в своем движении, продолжаемом просто ради того, чтобы на ходу поговорить как следует, а вовсе не с целью приблизиться к какой-либо конкретной цели.
Цель, однако, вставала на горизонте. Это была башня, с вершины четырежды ограненная циферблатами (в подступающей все теснее тьме, превращавшей вечер в ночь, трудно было определить, какое время обозначено на каждом). А под башней находилось депо — место, где ночуют и лечатся поезда метрополитена. Тьма искажала также и его очертания: благодаря доносящимся из глубины его сполохам, то белым, то фиолетовым, то багряным, депо виделось чем-то неправдоподобным, сказочным, чем-то средним между пещерой трудолюбивых гномов, кующих железо, и адским крематорием, который только сегодня взял повышенные обязательства по сжиганию грешных душ.
Таким образом, двое оказались на конечной для них обоих станции. Но они еще не знали об этом.
Внезапно природа перестала быть безмолвной и безлюдной. Деревья, сливавшиеся в сплошной черный занавес, словно расступились, и собеседники, которые до сих пор так мирно прогуливались вдоль путей, отшатнулись от того, что перед каждым из них возникли четверо. Словно чертики из коробки, выпрыгнули они из лесного безмолвия, непотревоженность и безлюдность которого оказались мнимыми. Багряный сполох, вырвавшийся из депо, преждевременно окрасил в цвет крови блеснувшее лезвие ножа. Однако, помимо ножа, на каждого из двух друзей уставилось по пистолету, что было неотвратимее и страшнее. Ведь отверстие дула огнестрельного оружия слишком глубоко, чтобы какая-нибудь случайная искра могла осветить его до дна. Дуло огнестрельного оружия похоже на колодец, на дне которого сохраняется смерть.
Один из двух друзей, судя по судорожному движению руки, собирался прикрыться «дипломатом», но не успел поднять его даже до уровня плеча, как во лбу образовалась черная точка, наподобие тех, что наносят себе для красоты индийские женщины. Второго не удалось застичь врасплох: выхватив табельный пистолет из кобуры, он выстрелил, и по лесу пронесся вскрик, сопровожденный ругательством на незнакомом в России языке. Рыхлый снег и черные деревья впитали этот душераздирающий звук, заглушили его, словно ватой. Оставшийся в живых снова нажал на курок, но второго выстрела не последовало: пистолет дал осечку. Воспользовавшись паузой, на него кинулся тот, что был вооружен кривым ножом. Молодой, тонкий и гибкий, он попытался ударить жертву в живот. Однако жертва попалась трудная: тот, кто пока еще жил, не собирался дешево расставаться со своей жизнью. Вцепившись в молодого бандита, который извивался, пытаясь пырнуть его ножом, он давил его, тряс, душил; пальцы терзали ненавистную кожу, вырывали пучки волос… Молодой бандит визжал от боли и ярости, корчась, как оса, которая пытается и не может вонзить жало, крича что-то своим подельникам, очевидно подавая команду стрелять. Но они, замерев, лишены были возможности выстрела, из опасения сразить случайной пулей своего товарища.
Как долго можно смотреть в лицо смерти, зная, что в соприкосновении с превосходящими силами противника ты обречен? Не так уж долго… Один из нападавших оказался более других совершенен в искусстве стрельбы. Руки разжались, пальцы, только что терзавшие чужое тело в попытке сохранить жизнь, ослабели. И лес опять обрел спокойствие.
