Увязнуть в паутине (ЛП) - Марченко Владимир Борисович (читать онлайн полную книгу .txt) 📗

— А что вы почувствовали, когда обнаружили его?

— Сначала я была перепугана, вид был ужасный. Но когда успокоилась, то почувствовала какое-то облегчение.

— Облегчение?

— Только не поймите меня неправильно. Пан Хенрик много рассказывал нам о себе, о своем семействе, и я… — нервно сплела она пальцы в поиске нужных слов, я никогда еще не встречала столь несчастного человека. И вот я подумала, быть может, кто-то оказал ему услугу, потому что, честное слово, нет, видно, миров, где пану Хенрику могло быть хуже, чем здесь.

Эузебий Каим, родившийся 14 июля 1965 года, проживающий в Варшаве на ул. Мехоффера, образование среднее, работающий директором отделения в фирме «ЭйчКью Маркетинг Польска».

По мнению Олега, богатый, наглый и черт знает чего делающий на психотерапии. Шацкий это мнение разделял. Изысканный костюм прокурора по сравнению с костюмом прибывшего выглядел тряпкой из индийского сэконд-хенда. Шацкий был способен это оценить, и он почувствовал укол зависти, когда Каим уселся напротив него. Сам он не сможет позволить себе подобный гардероб.

Каим был не только превосходно одет. Еще он был мускулистым и загорелым, как будто бы последние три недели он только лишь бегал и играл в теннис на критских пляжах. Шацкий, несмотря на свой плоский живот и регулярные посещения бассейна, почувствовал себя бледным и бесхребетным, словно червяк. Его эго чуточку поправила мысль, что это он здесь представитель власти, а этот вот красавчик может оказаться убийцей.

Приятным, мужественным голосом, конкретно и по делу, без экзальтации, но и не пропуская подробностей, Каим дал свои показания. Сцену у трупа он запомнил так же, как и Ярчик, но Шацкого интересовало кое-что иное.

— Каким человеком, по вашему мнению, был Хенрик Теляк? — спросил он.

— Несчастным, — ни секунды не колеблясь, ответил Каим. — Очень несчастным. Я понимаю, что не у каждого жизнь складывается удачно, но ему не везло исключительно. Вам наверняка известно, что его дочка совершила самоубийство.

Шацкий подтвердил это.

— А вам известно, что у его сына больное сердце?

Тут Шацкий отрицательно покачал головой.

— Об этом узнали через полгода после похорон Каси. Их дочки. Ужасно. Меня самого трясет, как только я об этом подумаю. У меня самого есть сын, в том же возрасте, и мне делается плохо, когда представляю, что мы хотим забрать результаты банальных обследований, и тут врач говорит, что результаты какие-то странные, что их следовало бы повторить. А потом… сами понимаете.

— А как, собственно, выглядела та психодрама, в которой вы играли роль сына Теляка?

— Трудно назвать это психодрамой, это нечто более глубокое, необъяснимое. Магия. Пан Чарек наверняка пояснит вам теорию, я не смогу. Первый раз я участвовал в расстановке и, — подыскивал он подходящее определение, — это переживание на грани потери сознания. Когда пан Теляк расставил всех, я сразу же почувствовал себя плохо. Очень плохо. И чем дольше я там стоял, тем хуже мне становилось, тем меньше я чувствовал себя собой. Ну ладно, пан уже глядит на меня, как на стукнутого, тем не менее, закончу. Я не сколько притворялся, будто бы являюсь Бартеком, сколько на самом деле им становился. Только не расспрашивайте меня, как такое возможно.

Шацкий подумал, что если всех должен будет обследовать эксперт, государственная казна потратит бешеные деньги.

— Раньше именно вы были героем расстановки, — произнес он.

— Правильно, но тогда я не воспринял всего настолько серьезно. Согласен, переживания были сильными, когда я увидел, почему мой брак рассыпался в пух и прах, но тогда то были мои личные эмоции. Понимаете? Даже если и очень глубоко скрытые, даже если теперь выдвинутые наружу, но мои, мои личные. А вот потом, с Бартеком и паном Хенриком… ужасно, мне как будто бульдозером снимали мою собственную личность. И мне хотелось бы об этом поскорее забыть.

— Вы давно уже развелись?

— Нет, недавно, год назад. И я не столько развелся, сколько расстался. В суд мы не пошли. Но теперь, возможно, нам и удастся сложить все в зад.

— Простите, не понял?

— Что не поняли?

— Вы сказали «сложить все в зад».

— Ну да, конечно же, я имел в виду сложить все назад. [33] Не обращайте внимания на мои оговорки. У меня не хватает какого-то замыкателя в мозгу, так что с самого детства идиомы и фразеологизмы путаются. И никто не способен объяснить, почему это так.

«Псих», — подумал Шацкий. «Впечатление производит самое приятное, но на самом деле — псих».

— Да, конечно же, понимаю. А вот во время этой психотерапии, играя роль сына пана Хенрика, вы не испытывали ненависти к своему — назовем это так — отцу?

— Простите, но к чему это вы ведете?

— Ответьте, пожалуйста, на вопрос.

Каим молчал, крутя в ладони мобильный телефон. Наверное, очень дорогой; сам по себе экран был больше, чем весь телефон Шацкого.

— Да, иногда я испытывал к нему ненависть. В первый момент я хотел это отрицать, только это было бы бессмысленно. Когда вы увидите записи, сами наверняка увидите.

Шацкий сделал заметку: «терапия — видео?».

— О чем пан спросит меня теперь? Хотел ли я его убить? Убил ли я его?

— А вы убили?

— Нет.

— А хотели?

— Нет. Честное слово, нет.

— А как вам кажется, кто его убил?

— Откуда мне знать. В газетах пишут, что вор.

— Ну а если бы это должен был быть кто-то из вас? — буравил Шацкий.

— Пани Ханя, — без малейших колебаний ответил Каим.

— Почему?

— Очень просто. Она была его дочкой, которая в пятнадцать лет покончила с собой. Могу предположить, все потому, что отец приставал к ней в детстве. Во время психотерапии этого не было видно, но в газетах все время о таком пишут. Ханя это почувствовала, что-то в голове у нее перещелкнуло, вот и убила.

Когда Каим вышел, Шацкий раскрыл окно пошире и уселся на подоконнике, чтобы закурить вторую из дневной порции сигарету. Время шло к четырем вечера, на Кручей уже собиралась пробка автомобилей, направлявшихся в сторону Аллей. Стоявшее еще высоко в небе солнце растолкало тучи и разогрело мокрые тротуары, в воздухе чувствовалась сладковатый запах мокрой пыли. Идеальная погода для прогулки с девушкой, подумал Шацкий. Присесть возле фонтана в Саксонском Саду, положить ей голову на колени и рассказывать о прочитанных в детстве книжках. Он не мог вспомнить, когда они Вероникой ходили вот так просто, прогуляться. Не помнил, когда в последний раз рассказывал кому-либо о детских впечатлениях от книжек. Мало того, он не помнил, когда в последний раз прочитал что-либо, не озаглавленное «Вспомогательные материалы прокурора». Все чаще он чувствовал себя пустым и выжженным изнутри. Или это возраст?

«Может, следовало бы позвонить какому-нибудь психотерапевту?» — подумал он и расхохотался.

Ну конечно же, нужно позвонить. Шацкий сел за стол и набрал номер Рудского. Трубку долго никто не поднимал, Теодор хотел уже было бросить затею, когда услышал щелчок.

— Да. — Голос, казалось, доносится с Камчатки.

Шацкий представился и потребовал, чтобы Рудский прибыл к нему как можно скорее. После сегодняшних допросов сделалось ясным, что личность психотерапевта и вся эта странная терапия могут стать ключом ко всему делу. Рудский извинился, сообщив, что с утра валяется с высокой температурой. Он прекрасно понимает, что это звучит как дурацкая отговорка, но действительно не может приехать. Зато он с удовольствием примет прокурора у себя дома.

Шацкий размышлял. С одной стороны, он предпочел бы встречу на собственной территории, с другой, беседа с психотерапевтом была для него важной. И согласился. Записал адрес на Охоте, пообещав, что будет через час.

Прокурор положил трубку и стукнул себя по лбу. Он же обещал Веронике, что будет дома в пять вечера и останется с малышкой, чтобы жена могла пойти на матч. Понятное дело, он мог бы перед ней объясниться, и Вероника даже бы поняла, но… Ну да, именно «но». Он перезвонил Рудскому и перенес встречу на девять часов утра следующего дня. Терапевт обрадовался и сказал, что сделает все возможное, чтобы к этому времени встать на ноги и обладать всей полнотой умственного контроля. Шацкому показалось странным, что собеседник воспользовался такой формулировкой. В конце концов, грипп — это не шизофрения.