Заговор патриотов (Провокация) - Левашов Виктор Владимирович (бесплатные версии книг .txt) 📗
Томас стал наследником хутора и таллинской квартиры, но воспринял это без малейшей радости, а даже с искренней скорбью. Но такова была воля Его. Томас нашел в тайнике в доме матери, о котором знал еще с детства, около двух тысяч долларов, на эти деньги перевез останки погибших из Белостока, достойно похоронил их на хуторском кладбище и приготовился вступить в права наследования.
Но тут выяснилось, что у этого толсторожего хмыря, который по пьянке угробил его любимую матушку, есть две взрослые дочери. По причине отсутствия средств они скромно устранились от участия в расходах на похороны своего гребаного папаши, но через месяц после поминок заявили свои права не только на долю в хуторском хозяйстве, но и на часть таллинской квартиры. Это было настолько кощунственно, что Томас примчался на хутор с твердым намерением изменить одному из своих главных жизненных принципов и набить им обеим морды. Но у этих драных сучар оказались крепенькие, как боровички, мужья, в результате морду набили самому Томасу. Он умылся в ручье, в котором еще в раннем детстве ловил пескарей и уклеек, и клятвенно пообещал этим... таким... в общем, своим новоявленным родственникам прислать бандитов, которые с ними разберутся и популярно объяснят, как зариться на чужое, нажитое не их трудами добро. И всю дорогу до Таллина Томас был уверен, что сделает это.
Среди его многочисленных знакомых были самые разные люди. Были и бандиты, и они охотно подписались бы на это дело. Но, поразмыслив, Томас отказался от этой идеи. Во-первых, за выбивание долгов (а заказ мог быть истолкован и так) существовала твердая такса: 50 процентов. Это, по мнению Томаса, было слишком много. Во-вторых, был риск оказаться на крючке у уголовников, а это могло иметь непредсказуемые последствия. Вообще в жизни, кроме ментов, Томас больше всего остерегался двух вещей: уголовников, с которыми волей-неволей пришлось пообщаться во время отсидки, и наркотиков. Он даже травку запретил себе курить, посмотрев однажды на страшную ломку, во время которой его приятельница выпрыгнула из двенадцатого этажа своей квартиры, где проходил вполне рядовой загул.
Но главное было все же не в этом. Не Божье это дело. Нет, не Божье. Это было для Томаса главным. Да, это.
Он не стал обращаться к бандитам, а пошел к хорошему юристу, тот внимательно изучил документы и сразу отыскал зацепку: не слишком грамотная или не слишком внимательная секретарша поссовета, регистрировавшая брак матери с этим проклятым алкашом, вместо фамилии «Ребане» написала «Рибание». Это давало формальные основания опротестовать в суде факт заключения брака этого типа с матерью Томаса. Но юрист сказал, что шансов выиграть дело очень немного, это обстоятельство лучше использовать как рычаг давления на противную сторону при заключении мировой. И хотя Томасу была ненавистна сама мысль о переговорах с этими алчными тварями, он признал, что это, пожалуй, самое разумное. Юрист встретился с наследницами и быстро добился соглашения: они отказываются от притязаний на таллин-скую квартиру, выкупают долю Томаса в хуторском хозяйстве за двадцать тысяч долларов, а он оформляет им дарственную на хутор.
На том и сошлись. Из двадцати тысяч пять пришлось отдать юристу, но в руках Томаса оказалась наконец сумма, достаточная, чтобы начать свой бизнес.
И он его начал.
В Ленинградскую область он не поехал, из памяти еще не изгладились обещания ментовского капитана, и ему никак не улыбалось совершенно случайно столкнуться с ним. Томас поехал в Тулу и купил там скромную, но довольно приличную двухкомнатную квартиру в блочном доме всего за двенадцать тысяч баксов. Вернувшись в Таллин, дал объявления во все русские газеты и стал ждать. На оставшиеся бабки купил не новые, но еще приличные «Жигули» — белый пикапчик «ВАЗ-2102», и сделал в квартире капитальный ремонт, соединив две комнаты в одну большую студию. И оборудовал ее, как студию: установил пару мольбертов, накупил кистей, красок, подрамников и холстов. На самый большой холст выдавил килограмма три краски, яростно размазал ее, ощущая при этом какое-то странное чувство — будто бы выдавливает на своем лице угри: и сладостно, и противно. Над названием он не стал долго ломать голову, назвал просто: «Композиция номер шесть». Потом, как советовала Роза Марковна, поехал в Академию художеств и на сто баксов накупил у нищих первокурсников штук пятнадцать абстрактных картин и эскизов самых разных размеров и в художественном беспорядке разбросал их по студии.
Все это Томас сделал, вовсе не намереваясь принимать предложение Краба насчет охмуряжа его клиенток. Нет, он сделал все это так, на всякий пожарный. Идея Розы Марковны чем-то ему понравилась, почему нет? И при нынешней жизни ни от чего нельзя зарекаться. Может, и к Крабу придется идти. Что ж, придется — значит, придется.
Но Томас очень надеялся, что не придется.
Месяца через четыре, после ожесточенных дебатов, был наконец-то принят закон о гражданстве в редакции Национально-патриотического союза. Он был такой подлючий, что на месте любого русского Томас немедленно плюнул бы на эту сраную Эстонию и укатил в Россию, только чтобы не видеть этих наглых эстонских рож, лоснящихся от национального самодовольства. Таллин забурлил митингами протеста, полиция их разгоняла, возникали драки. Горячие эстонские парни метелили горячих русских парней резиновыми дубинками, горячие русские парни разбивали носы горячих эстонских парней кулаками и причиняли членовредительства древками от плакатов.
Дело сдвинулось. По объявлениям Томаса стали звонить. Но, узнав условия обмена, возмущались и прерывали переговоры. Одна довольно молодая семейная пара заинтересовалась всерьез. Муж даже съездил в Тулу, посмотрел квартиру и, вернувшись, сказал, что они согласны на обмен, если Томас доплатит тридцать тысяч долларов, так как их таллинская квартира стоит по самой скромной оценке не меньше пятидесяти тысяч.
Квартира действительно была хорошая и стоила даже больше полтинника. И если бы у Томаса были свободные бабки, он бы согласился. Десять штук навара — кисло ли? Но в том-то и беда, что этих тридцати тысяч у Томаса не было. Он отказался. Мелькнула мысль взять кредит под залог своей студии, но Томас отогнал ее. Он уже не верил, как в молодости, в свое везение. А вдруг кинут, а вдруг что-то еще? И превратишься в бомжа. Ему это надо?
Он продолжал терпеливо ждать.
Еще через полгода был принят закон о государственном языке. Им, естественно, стал эстонский. Хоть он и в самом деле был флективно-агглютинативным, что, как не поленился выяснить Томас, заглянув в энциклопедию, было всего лишь характеристикой морфологической структуры языка. Еще Томас с удивлением узнал, что в его родном языке всего девять гласных и шестнадцать согласных звуков. Странно. Ему почему-то казалось, что больше.
Но главное было не в этих лингвинистических тонкостях. Лица некоренной национальности, не сдавшие экзамен на знание государственного языка, подлежали увольнению с работы. С любой. Главное было в этом.
Вот теперь побегут, с удовлетворением решил Томас. Но они не побежали. Уехали единицы. Остальные бесновались в манифестациях, мокли и мерзли в пикетах, жаловались в ООН, но уезжать не желали. Не желали, и все.
Томас был возмущен, охвачен чувством искреннего негодования на этих оккупантов, которые полвека держали в рабстве его свободолюбивый народ и продолжают жировать на священной эстонской земле, политой потом его дедов и прадедов. Под влиянием этого чувства Томас пришел в отделение Национально-патриотического союза и набрал там целый рюкзак листовок с надписями типа: «Русские оккупанты, убирайтесь в Россию!» По вечерам, прячась, как подпольщик, он рассовывал листовки в почтовые ящики в домах российских военных пенсионеров. Это были очень приличные дома в хорошем районе, квартиры там тянули на полную цену. Весь этот район был обклеен объявлениями Томаса об обмене. Но на них не откликался никто. Запихивая пачки листовок в узкие щели жестяных ящиков, Томас злорадно думал: «Уберетесь, гады! Все уберетесь!»
