Рандеву с Валтасаром - Абдуллаев Чингиз Акифович (хорошие книги бесплатные полностью .TXT) 📗
– А этот бывший спецназовец, которого нашел Баширов? Что с ним? Его убрали?
– Представь, не успели. Он жив и дал интересные показания. В общем-то он почти герой. С переломанными ногами сумел бежать из тюрьмы, ну не совсем из тюрьмы, этого я не знаю точно. Но сбежал и продержался целый день. На его счету несколько убийств. Теперь он получит пожизненное заключение, но он, кажется, рад и такому подарку судьбы. Потапов считает, что ты можешь уехать, но я сразу сказал, что ты останешься.
– Правильно сказал, – кивнул Дронго. – Я должен найти помощника Бискарги. Именно он спрятал оружие Бискарги и выбросил щетку, которой орудовал убийца. Он-то и выманил Темелиса в тамбур, точно рассчитав время. Я обязан его найти.
– Когда ты разоблачал Бискарги, в списке было семеро, – вспомнил Вейдеманис, – семеро мужчин. Сейчас их меньше?
– Думаю, да. Из той семерки уже нет Бискарги, не нужно считать Георгия Мдивани, который был со мной, Шпрингера, против которого Бискарги устроил провокацию. Вряд ли Стефан был его помощником, иначе он не стал бы его так подставлять. И, наконец, Павел Борисов. Он все время вертелся около убитого.
– Тогда остаются трое, – подвел итог Эдгар, – Анджевски, Джепаровски и Селимович. Кто из них?
– Все трое знают греческий язык, – заметил Дронго, – причем, Джепаровски знает его очень хорошо. А это важно для понимания преступления. Я думаю, нужно проверить каждого.
– Завтра прием у президента Эстонии, – напомнил Эдгар.
– Да, – кивнул Дронго. – Счастливые люди эти эстонцы. Ничего не боятся, не ищут возможных убийц по всему миру. И их президент готов встретиться с гостями, которые приехали в его маленькую страну. Может, так и нужно. Может, идеальное состояние – это быть гражданином вот такой чистой, ухоженной маленькой страны.
– Я, между прочим, из соседней страны, – сухо напомнил Вейдеманис, – но меня там не ждут с распростертыми объятиями.
– Не нужно было работать в КГБ, – сразу ответил Дронго. – Ты знаешь, Эдгар, сколько ужасов мне рассказывали прибалты о твоей бывшей организации. У них нет семьи, не пострадавший от твоих коллег.
– Между прочим, и наша семья была выслана в Сибирь, – сухо напомнил Эдгар. – Но я не стал ни националистом, ни русофобом, как видишь.
У тебя была такая замечательная прививка, как твой отец, Эдгар, а у других ее не было. Могу сообщить тебе новость: многие писатели готовят обращение к президенту России с просьбой прекратить войну в Чечне. Мне отвратительны бандитизм и терроризм в любом виде, и ты прекрасно знаешь, как я всю жизнь с этим боролся. Но я подпишу письмо, мой дорогой друг. И сделаю это обязательно, хотя бы из уважения к самому себе. Иначе я не смогу объяснить моим молодым коллегам, почему, протестуя против войны в Югославии, я молчаливо соглашаюсь с войной в Чечне.
– Ты еще об этом расскажи Потапову, – развел руками Вейдеманис. – Ну как ты можешь подписать такое письмо? Ты ведь знаешь, что произошло в Москве, какие там были взрывы, трагедии.
– Знаю. И, безусловно, осуждаю это варварство, которому нет прощения. Если есть Бог, он не должен молчать. Если есть закон, он должен быть применен, как бы то ни было, нужно найти нелюдей, совершивших это. Не должно быть прощения за такие преступления! Но точно такое же варварство – бомбить дом, в котором кроме тех, кто сражается сегодня с федеральными войсками, живут женщины, старики, дети. Думаю, ты поймешь мои мотивы.
– Ты удивительный человек, Дронго, – остановился Вейдеманис, – всю свою жизнь ты потратил на борьбу с персонифицированным злом. Ты искал негодяев по всему миру, ты боролся с ними на всех континентах, ты был беспощаден к виновным. А сейчас ты хочешь сделаться пацифистом.
– Ты не находишь, что немного поздно становиться в такую позу? Ты ведь знаешь истинные причины чеченской войны. Это всегда большие деньги. Кто и когда «сядет» на транскаспийскую трубу, кто будет контролировать перекачиваемую оттуда нефть, получая за это огромные прибыли, – вот и вся причина.
– И именно поэтому я подпишу письмо, – твердо сказал Дронго.
– Тебя трудно переубедить. Скажи, когда ты уедешь домой?
– Шестнадцатое июля – последний день, – напомнил Дронго, – а утром семнадцатого я вылечу из Берлина.
– Я спросил не об этом. Я думал, ты хочешь найти нужного человека и сразу уехать.
– И я говорю об этом же. Даже если я успею что-нибудь сделать, то и тогда останусь. Мне здесь хорошо. Эдгар, и я не намерен никуда уезжать. И передай Потапову, что пособника Бискарги я обязательно найду, если даже они мне за это ничего не заплатят. С сегодняшнего дня это мое личное дело. Так и передай.
Санкт-Петербург. 3 июля
Они прибыли в северную столицу России в воскресенье, второго июля. Большинство участников группы заранее предвкушали восторг от встречи с городом, который они знали лишь по произведениям Достоевского. Многие хотели посетить места, связанные с Пушкиным, увидеть знаменитый «Эрмитаж», побывать в пригородных музеях, известных на весь мир. И, наконец, увидеть белые ночи, про которые столько слышали. Но действительность Санкт-Петербурга ошеломила участников «Литературного экспресса». Город оказался тусклым, как выцветшая картинка. Здания были грязные, неухоженные, с отвалившейся штукатуркой. Тротуары и улицы в центре разбиты, повсюду лежал налет беспросветной нищеты, словно этот город не был двести лет столицей великой империи, словно о его блеске и величии не слагалось столько песен, не писалось столько книг.
Санкт-Петербург, словно в насмешку вернувший свое гордое имя, выглядел так, будто о нем забыли. Столичный город с некогда великой культурой и красивейшими дворцами напоминал провинциальный заштатный городок с обветшалыми зданиями. Альберто Порлан, влюбленный в Петербург по произведениям русских классиков, увидев его в подобном состоянии, отказался от экскурсий и заперся в номере, чтобы писать стихи о некогда прекрасной «северной Пальмире», превратившейся в место, куда не хотелось приезжать.
В последний момент гостям заменили отель «Москва», в котором они должны были остановиться, на другую гостиницу. Возможно, когда-то эта гостиница, носившая гордое имя «Октябрьская», была неплохой. Возможно, раньше так и было. Но теперь все изменилось. Все худшее, что было характерно для советских отелей, здесь присутствовало и даже было как бы возведено в степень. Грязные, заляпанные стены коридоров, скрипящие половицы, почти черный от долгого употребления ковролин В небольших номерах стояли покосившиеся шкафы и поломанные стулья. Постели иногда не менялись по несколько дней, а с вечера постояльцев осаждали проститутки, впрочем, милостиво соглашавшиеся не вламываться в номера. Дежурные спали прямо на своих рабочих местах, на этажах, а гости обязаны были, уходя, сдавать ключи.
Ошеломленные подобным «сервисом», многие отказывались понимать, что происходит. Дронго, приехавший со всеми, с удивлением, смешанным с жалостью, смотрел на чудовищное здание и его посетителей. Кафкианское впечатление от города усиливала эта гостиница. После сюитов Дортмунда, пятизвездочных отелей Западной Европы, после чистого и ухоженного Таллина, увидеть этот город было шоком для всех. Дронго, по привычке взяв ключи от своего номера, сразу заказал по телефону для себя номер в отеле «Невский палас», который находился на Невском проспекте рядом с их гостиницей.
Он выходил из отеля с чемоданам в руках, когда увидел спешившую к нему Мэрриет. Голландка, всю поездку предвкушавшая возможность оказаться в городе Достоевского, не совсем понимала, куда они попали.
– Это ужас, – сказала она Дронго. – Я не видела такого даже в кино.
– Ну вы же читали про ночлежные дома, – напомнил Дронго. – Представьте, что вы в одном из них.
– Я скорее представлю, что превращаюсь в паука, – ответила Мэрриет, – в большого паука, как у Кафки. А куда вы несете свой чемодан?
– Здесь у меня книги, отвезу их другу, – соврал он, чтобы не говорить про свой переезд.
