Протокол «Сигма» - Ладлэм Роберт (бесплатная регистрация книга .txt) 📗
– Мы побывали в той гостинице, где Хартман активизировал свою кредитную карточку, – сообщил Хайслер. – Он остановился именно там.
Сержант действовал быстро. Это вселяло надежду.
– Отличная работа, – похвалила Анна. – А есть какие-нибудь шансы на то, что нам удастся отыскать автомобиль?
Похвала, похоже, пришлась Хайслеру по вкусу. Притом что объектом операции исследования был американец, и участие представителя американского правительства должно было избавить его от большей части бумажной тягомотины и решения проблем юрисдикции, с которыми обычно приходилось сталкиваться, когда он имел дело с подданными иных государств.
– Мы уже, как у вас говорится, прицепили ему хвост, – не без самодовольства сообщил Хайслер.
– Вы, наверно, разыгрываете меня. Как вам это удалось?
– Без особого труда. Как только мы выяснили, что он находится в гостинице, то поместили двух человек в газетный киоск напротив выхода. Они увидели, как он сел в арендованный автомобиль «Опель Вектра», и последовали за ним в Хитцинг, это район Вены.
– И что он там делает?
– Возможно, с кем-то встречается. Частный дом. Мы пытаемся выяснить, кто там живет.
– Удивительно. Фантастическая работа. – Она и на самом деле так считала.
– Благодарю вас, – бодро откликнулся австриец. – Если хотите, я заеду за вами в аэропорт?
Продолжавшаяся несколько минут светская беседа проходила довольно напряженно, поскольку Бен успел лишь наполовину обдумать свою легенду. Мифический Роберт Саймон руководил процветающей фирмой по управлению капиталовложениями, находившейся в Лос-Анджелесе, – Бен рассчитывал, что чем ближе будет его вымышленная профессия к настоящей, тем меньше шансов на то, что он допустит какой-нибудь серьезный промах, – и организовывал капиталовложения кинозвезд, магнатов недвижимости, миллиардеров из Силиконовой долины. Бен с ходу попросил извинения за то, что не может перечислить своих клиентов, в силу договоренностей о конфиденциальности, хотя одно-другое имя, которое хозяину, несомненно, знакомо, он мог бы назвать.
И все время он возвращался к одной и той же мысли: кто же этот человек, единственный наследник Герхарда Ленца, пользовавшегося очень дурной славой ученого и одного из руководителей некоей организации, именуемой «Сигма».
Болтая с Ленцами – все трое потягивали прекрасный арманьяк, – Бен украдкой осматривал гостиную. Она была обставлена удобной и красивой английской и французской антикварной мебелью. На стенах висели оправленные в позолоченные багетные рамы картины старых мастеров различных школ; каждая была освещена специальной лампой. На столике около дивана он заметил фотографии в серебряных рамках – по-видимому, семейные. Бросалось в глаза отсутствие каких бы то ни было изображений Ленца-старшего.
– Впрочем, хватит о моей работе, – сказал Бен. – Я хотел расспросить вас о «Фонде Ленца». Насколько я понимаю, его главная цель состоит в развитии изучения холокоста.
– Да, мы финансируем исторические исследования и поддерживаем израильские библиотеки, – с готовностью пояснил Юрген Ленц. – Мы даем много денег на борьбу против человеконенавистничества. Мы считаем, что чрезвычайно важно, чтобы австрийские школьники знали о преступлениях нацистов. Не забывайте, что многие из австрийцев приветствовали нацистов. Когда Гитлер приехал сюда в тридцатом году и произнес речь с балкона императорского дворца, его слушали огромные толпы, женщины плакали, глядя на такого великого человека. – Ленц вздохнул. – Это отвратительно.
– Но ваш отец… если вы позволите мне затронуть эту тему… – начал было Бен и умолк, не зная, что сказать дальше.
– Из истории хорошо известно, что мой отец был бесчеловечным, – прервал паузу Ленц. – Да, конечно, это правда. Он проводил ужасные, отвратительные эксперименты на заключенных в Аушвице, на детях…
– Надеюсь, вы извините меня, – сказала Ильзе Ленц, вставая с места. – Я не могу слушать разговоры о его отце, – пробормотала она и вышла из комнаты.
– Извини меня, дорогая, – произнес Ленц ей вслед и повернулся к Бену, который мучительно раздумывал, не допустил ли он фатальной ошибки. – Я не могу сердиться на нее за это. Она не обязана жить с этим наследством. Ее отец был убит на войне, когда она была еще ребенком.
– Прошу простить меня за то, что я начал этот разговор, – сказал Бен.
– Нет, нет, не переживайте. Вы затронули совершенно естественный вопрос. Я уверен, что это должно сильно удивлять американцев – сын печально знаменитого Герхарда Ленца посвящает свою жизнь тому, чтобы потратить деньги на изучение преступлений собственного отца. Но вы должны понять: те из нас, кому по случайности рождения пришлось бороться с судьбой – мы, дети самых высокопоставленных нацистов, – все мы ведем себя очень по-разному. Есть такие, как, скажем, Вольф Гесс, сын Рудольфа Гесса, которые тратят всю жизнь на то, чтобы обелить имена своих отцов. А есть и такие, кто стесняется своего происхождения и стремится к тому, чтобы извлечь из собственного смущения хоть какой-нибудь толк. Я родился слишком поздно для того, чтобы сохранить какие-то личные воспоминания об отце, но очень многие знали своих отцов только такими, какими они бывали дома, а не как людей Гитлера.
Юрген Ленц заметно волновался.
– Мы росли в привилегированных домах. Мы проезжали через варшавское гетто, глядя с заднего сиденья лимузина, и не понимали, почему дети там казались такими грустными. Мы видели, как загорались глаза у наших отцов, когда фюрер лично звонил по телефону, чтобы пожелать их семействам веселого Рождества. И некоторые из нас, как только повзрослели достаточно для того, чтобы начать думать, научились ненавидеть наших отцов и все, к чему они стремились и что с ними было связано. Ненавидеть и презирать всеми фибрами души.
Удивительно моложавое лицо Ленца вдруг вспыхнуло.
– Видите ли, я не думаю о своем отце как об отце. Он для меня какой-то совсем посторонний, незнакомый человек. Вскоре после окончания войны он удрал в Аргентину; уверен, что вы слышали – нелегально выбрался из Германии с фальшивыми документами. Он бросил мою мать и меня без гроша; мы жили в лагере для интернированных. – Юрген сделал паузу. – Так что у меня никогда не было никаких сомнений или душевных конфликтов по поводу нацистов. Создание этого фонда стало самым малым, что я сумел сделать.
В комнате ненадолго воцарилось молчание.
– Я приехал в Австрию, чтобы изучать медицину, – вновь заговорил Ленц. – В какой-то степени то, что я покинул Германию, принесло мне облегчение. Я любил эту страну – я здесь родился, – и я остался здесь, занимаясь медициной и по мере сил сохраняя свою анонимность. После того как я познакомился с Ильзе, любовью всей моей жизни, мы долго обсуждали, что могли бы сделать с унаследованными ею фамильными деньгами – ее отец сколотил состояние на издании религиозной литературы и псалтырей, – и решили, что я оставлю медицину и посвящу свою жизнь борьбе против того, за что сражался мой отец. Ничто никогда не сможет стереть темное пятно, которое представлял собой Третий рейх, но я приложил все свои силы, все свои скромные возможности для того, чтобы стать одним из тех орудий, которые работают для улучшения человечества. – Речь Ленца казалась излишне гладкой, походила на отрепетированную, как будто ему уже тысячу раз доводилось произносить ее. Наверняка так оно и было. И все же в его словах не угадывалось фальшивой ноты. За маской спокойной уверенности, которую носил Ленц, несомненно, скрывался измученный человек.
– И вы никогда больше не видели своего отца?
– Видел. Два или три раза незадолго до его смерти. Он приехал в Германию из Аргентины с визитом. У него было новое имя, новая биография. Но моя мать отказалась встретиться с ним. Я видел его, но я не испытал к нему никаких чувств. Он был для меня совершенно чужим человеком.
– Ваша мать просто выбросила его из своей жизни?
– А потом она ездила в Аргентину на его похороны. Можно было подумать, что она испытывала необходимость убедиться в том, что он мертв. Кстати, это забавно – страна ей очень понравилась. Так что в конце концов она туда переехала.
