Переговоры - Форсайт Фредерик (список книг .TXT) 📗

Куинн положил фотографию на стол под яркую лампу и нашел сильную лупу в ящике стола. С ее помощью он смог более явственно разглядеть татуировку на руке одного из них, несмотря на налет сепии старой фотокарточки. На тыльной стороне кисти левой руки была выколота паутина, в центре которой притаился паук.

Он просмотрел папки, но больше ничего интересного не нашел. Ничего такого, что могло бы о чем-то напомнить. Он нажал кнопку звонка, чтобы его выпустили.

В кабинете Джулиан Хэйман протянул руку за фотографией.

– Кто это? – спросил Куинн.

Хэйман посмотрел на оборотную сторону карточки. Как на любой карточке или фотографии в его коллекции на обратной стороне был семизначный номер. Он набрал этот номер на своем настольном компьютере, и на экране появилось полное досье.

– Д-д-да, ну и типов же ты выбрал, старина. – Он стал читать с монитора. – Фотография почти наверняка сделана в провинции Маниема, Восточное Конго, ныне Заир, приблизительно зимой 1964 года. Человек слева – Жак Шрамм, бельгийский наемник.

Это повествование доставляло ему удовольствие, ведь это было его любимым делом.

– Шрамм был одним из первых. Он сражался против сил ООН во время попытки отделения Катанги с 1960 по 1962 год. Когда их разбили, он бежал и укрылся в соседней Анголе, которая тогда была португальской и ультраправой. Осенью 1964 года его пригласили помочь подавить восстание в Симбе. Он восстановил свою старую группу «Леопард» и стал «умиротворять» провинцию Маньяма. Это он. Что-нибудь еще?

– А другие?

– Хм-м-м, крайний справа – другой бельгиец – коммандант Вотье. В то время он командовал катангскими новобранцами и двадцатью белыми наемниками в Ватсе. Наверное, это снято во время его визита. Тебя интересуют бельгийцы?

– Возможно. – Куинн вспомнил «вольво» в ангаре.

Он проходил мимо открытой дверцы машины и почувствовал запах сигареты. Не «Мальборо», не «Данхилл». Скорее французские «Галуаз» или бельгийский сорт «Бастос».

Зэк не курил, Куинн помнил запах его дыхания.

– Который без шляпы, в середине, – Роже Лагалард, тоже бельгиец. Убит в засаде в Симба на дороге в Пуния, это совершенно точно.

– А вот этот здоровый парень? Этот гигант?

– Да, здоровый мужик, – согласился Хэйман. – Наверное, шесть футов и шесть дюймов. Сложен, как амбарная дверь. По внешнему виду старше двадцати. Жаль, что он отвернулся, из-за тени от полей шляпы не видно его лица. Видимо, из-за роста у него нет имени, только прозвище – Большой Пауль. Так, по крайней мере, сказано здесь.

Он выключил компьютер. Куинн рисовал что-то на бумажке. Он показал свой рисунок Хэйману.

– Видел когда-нибудь такое раньше?

Хэйман посмотрел на рисунок, изображавший паутину с пауком в центре, и пожал плечами.

– Татуировка? Бывает у молодых хулиганов, панков и футбольных бузотеров. Обычная вещь.

– Вспомни прошлое, – сказал Куинн. – Бельгия, лет тридцать назад.

– О, подожди минутку. Как они это называли, черт их возьми? Вот – «Araingee». Нe помню фламандское название паука, только французское.

Несколько секунд он колдовал над компьютером.

– Черная паутина, красный паук в середине, на тыльной стороне кисти левой руки?

Куинн попытался вспомнить. Он проходил мимо открытой передней дверцы машины, чтобы залезть в багажник. Человек, сидевший за рулем, наклонился, наблюдая за ним через прорези в шлеме. Это был очень крупный человек, он, сидя, почти касался головой потолка кабины. Он наклонился в сторону, упершись левой рукой в сиденье, чтобы поддержать вес тела. А для того, чтобы курить, он снял перчатку с левой руки. [7]

– Да, – сказал Куинн, – это она.

– Эта кодла не играет никакой роли, – сказал Хэйман, читая с экрана. – Крайне правая организация, образовалась в Бельгии в конце пятидесятых – начале шестидесятых годов. Выступала против деколонизации единственной бельгийской колонии – Конго. Естественно, антинегритянская и антисемитская. Что еще сказать? Набирала в свои ряды всякую шпану, хулиганов и преступников. Специализировались на битье стекол в еврейских магазинах, срывали выступления левых ораторов, избили пару либеральных членов парламента. В конце концов вымерли сами. Вполне естественно, что распад колониальных империй стимулирует появление подобных групп.

– Это фламандское движение или Валлон? – спросил Куинн.

Он имел в виду две культурные группы в Бельгии: фламандцы, живущие в основном на севере, ближе к Голландии, и говорящие на фламандском языке, и валлонцы, живущие на юге, ближе к Франции, и говорящие по-французски. Бельгия – двуязычная страна.

– Фактически и то, и то, – сказал Хэйман, взглянув на экран, – Но здесь говорится, что оно началось и было наиболее сильным в Антверпене. Так что, я думаю, это фламандское движение.

Куинн попрощался с ним и вернулся в кафе. Любая другая женщина, которую заставили ждать четыре с половиной часа, была бы в ярости. Но, к счастью для Куинна, Сэм была тренированным агентом и хорошо усвоила правила работы в засаде во время обучения. Вряд ли существует что-либо более скучное и утомительное. Она допивала пятую чашку ужасного кофе.

– Когда ты должна сдать машину? – спросил Куинн.

– Сегодня вечером, но я могу продлить аренду.

– А можешь ты сдать ее в аэропорту?

– Конечно, а зачем?

– Мы летим в Брюссель.

Сэм выглядела несчастной.

– Слушай, Куинн, нам обязательно надо лететь? Я летаю, если это действительно нужно, но когда только возможно, я праздную труса, и к тому же я слишком много летала в последнее время.

– Хорошо, – сказал он, – сдай машину в Лондоне. Мы поедем на поезде, а потом на судне на воздушной подушке. Все равно нам придется брать машину в Бельгии. Это может быть и в Остенде. И нам нужны будут деньги, у меня нет кредитной карточки.

– Как так? – Сэм никогда не слышала, чтобы кто-нибудь сказал такое.

– В Алькантара-дель-Рио мне это не было нужно.

– Хорошо, поедем в банк. Я воспользуюсь чеком, надеюсь, у меня дома достаточно денег на счете.

По дороге в банк она включила радио. Играла траурная музыка. Далеко от них, за Атлантическим океаном, семья Кормэков хоронила своего сына.

Глава 12

Они похоронили его на Проспект-Хилл, на кладбище острова Нэнтакет под аккомпанемент холодного ноябрьского ветра, пришедшего с севера через пролив.

Отпевание было в маленькой епископальной церкви на Фэйр-стрит, которая была слишком мала, чтобы вместить всех желающих. Первое семейство занимало первые два ряда кресел, за ним были члены Кабинета, а дальше сидели остальные сановники. По просьбе семьи это была церемония в узком и приватном кругу. Иностранных послов и других представителей пригласили на панихиду в Вашингтон, которая состоится позже.

Президент попросил средства массовой информации не освещать похороны, но тем не менее несколько корреспондентов каким-то образом оказались на острове. Жители острова – в это время отдыхающих на нем не было – восприняли его просьбу буквально. Даже агенты секретной службы, известные отсутствием утонченных манер, были удивлены, наблюдая, как мрачные и неразговорчивые обитатели Нэнтакета молча убрали с дороги нескольких операторов, двое из которых сокрушались по поводу засвеченных пленок.

Гроб был доставлен в церковь из единственного на острове похоронного бюро на Юнион-стрит, где он находился с того времени, как его привезли на военном транспортном самолете «С-130», так как маленький аэродром не мог принимать «Боинг-747».

Во время отпевания упали первые капли дождя. Они блестели на серой черепичной крыше церкви, омывая витражи окон и стены здания, сложенные из розовых и серых каменных блоков.

Когда отпевание закончилось, гроб поместили в похоронную машину, которая медленно двинулась к кладбищу – от Фэйр-стрит по булыжниками Мэйн-стрит, а затем по Нью-Милл-стрит к Кейто-Лейн. Провожающие шли под дождем, следуя за президентом, глаза которого неотрывно смотрели на покрытый национальным флагом гроб, двигавшийся в нескольких футах впереди него. Его младший брат поддерживал рыдающую Майру Кормэк.