На орлиных крыльях - Фоллетт Кен (прочитать книгу txt) 📗
Весть о налете на Сантей сильно подняла боевой дух военнопленных (о нем они узнали от тех, кто попал в плен позже). С рейдом связано и другое важное обстоятельство. После нападения лагеря для военнопленных, где многие из них постоянно находились в одиночном заключении, были закрыты, и всех американцев перевели в две большие тюрьмы, в которых не хватало места для их раздельного содержания. Тем не менее, весь мир расценил налет, как большую неудачу, и Саймонс все время чувствовал, что с его людьми поступили крайне несправедливо.
Чувство разочарования преследовало его долгие годы. И вот как-то раз, в один из уик-эндов, Росс Перо устроил в Сан-Франциско грандиозную встречу, уговорив армейское начальство собрать всех участников налета на Сантей и познакомить их с военнопленными, которых они пытались освободить. Саймонс считал, что на этой встрече его парням, наконец, воздали должное. И все это благодаря Россу Перо.
– Вот почему я здесь, – сказал Саймонс Коберну. – Будьте уверены, что ни для кого другого я не стал бы этого делать.
Коберн подумал о своем сыне Скотте и прекрасно понял, что Саймонс имел в виду.
22 января сотни хомафаров – молодых офицеров ВВС – подняли восстание на военно-воздушных базах в Дезфуле, Хамадане, Исфахане и Машаде и перешли на сторону аятоллы Хомейни.
Значение этого события не оценили ни помощник президента США по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, все еще полагавший, что иранским военным удастся задушить исламскую революцию; ни премьер-министр Ирана Шахпур Бахтиар, призывавший бороться с революцией минимальными силами; ни шах, который, вместо того, чтобы отправиться в США, сидел в Египте и ждал, что его позовут спасать свою страну, когда в этом возникнет необходимость.
Среди тех, кто понимал всю важность случившегося, были посол США в Иране Уильям Салливан и начальник иранского генерального штаба генерал Аббас Гарабаги.
Салливан сообщил в Вашингтон, что надежда на прошахский контрреволюционный переворот – чистейшая утопия, что революция, несомненно, победит и что США лучше подумать о том, как им ужиться с новой властью. Он получил резкую отповедь из Белого дома, где полагали, что посол изменяет президенту. Салливан решил подать в отставку, но жена отговорила его от этого шага. Она напомнила ему, что он несет ответственность перед тысячами американцев, до сих пор живущих в Иране, и поэтому вряд ли имеет право на столь демонстративный жест.
Генерал Гарабаги тоже собирался уйти в отставку. Он оказался в безвыходном положении, так как присягал не иранскому парламенту или правительству, а лично шаху, которого уже не было ни у власти, ни вообще в стране. Пока же Гарабаги полагал, что военные должны сохранять верность Конституции 1906 года, но на практике это не имело значения. Теоретически военным надлежало поддерживать правительство Бахтиара. Некоторое время Гарабаги пытался выяснить, может ли он положиться на своих солдат, станут ли они выполнять его приказы и воевать на стороне Бахтиара против революционных сил. Восстание хомафаров показало, что нет. В отличие от Бжезинского, он понял, что армией нельзя управлять, как машиной, нажимая нужные кнопки; армия – большая группа людей, разделяющих чаяния, гнев и животворное вероучение остальной части населения страны. Солдаты хотели революции не меньше, чем весь народ. Гарабаги пришел к выводу, что он больше не в состоянии управлять войсками, и решил оставить свой пост.
В тот день, когда он объявил о своем намерении коллегам-генералам, посла Уильяма Салливана вызвали к шести часам вечера в кабинет премьер-министра Бахтиара. От американского генерала Хьюсера Салливан уже слышал о предполагаемой отставке Гарабаги и полагал, что именно этот вопрос и собирается обсудить с ним Бахтиар.
Бахтиар жестом предложил Салливану сесть и сказал ему с загадочной улыбкой:
– Nous serons trois. – Нас будет трое.
Бахтиар всегда говорил с Салливаном по-французски.
Через несколько минут в кабинет вошел генерал Гарабаги. Бахтиар завел речь о трудностях, которые возникнут, если генерал уйдет в отставку. Гарабаги стал отвечать ему на фарси, но Бахтиар велел ему говорить по-французски. Во время разговора генерал теребил в кармане что-то, похожее на конверт. Салливан решил, что это прошение премьер-министра об отставке.
Оба иранца продолжали вести спор на французском языке, причем Бахтиар то и дело обращался к американскому послу за поддержкой. В душе Салливан считал, что Гарабаги принял совершенно правильное решение, но из Белого дома поступали инструкции, обязывающие посла уговаривать военных встать на сторону Бахтиара. Поэтому, вопреки собственным убеждениям, Салливану пришлось лицемерно доказывать Гарабаги, что ему не следует уходить в отставку. После получасовой дискуссии генерал ушел, так и не подав своего прошения. Бахтиар долго рассыпался перед Салливаном в благодарностях за оказанную помощь. Сам же посол прекрасно понимал, что она не принесет пользы.
24 января Бахтиар закрыл тегеранский аэропорт, чтобы не допустить Хомейни в Иран. С таким же успехом можно было встать под зонтик, чтобы спастись от океанской волны. 26 января в Тегеране во время уличных демонстраций застрелили пятнадцать демонстрантов, выступавших в поддержку Хомейни. Через два дня Бахтиар сам предложил поехать в Париж для переговоров с аятоллой. Для правящего премьер-министра исходящее от него предложение посетить ссыльного мятежника было ярчайшим проявлением собственной слабости. Хомейни так его и воспринял. Он отказался вступать в переговоры до тех пор, пока Бахтиар не уйдет в отставку. 29 января тридцать пять человек погибли во время боев на улицах столицы и еще пятьдесят – в остальной части страны. В Тегеране Гарабаги за спиной премьер-министра вступил в переговоры с мятежниками и согласился на возвращение аятоллы.
30 января Салливан отдал распоряжение об эвакуации из Ирана части сотрудников посольства и их семей.
1 февраля Хомейни вернулся домой.
Его гигантский аэробус авиакомпании «Эр Франс» приземлился в 9 часов 15 минут утра. Два миллиона иранцев вышли на улицы столицы приветствовать своего кумира. В аэропорту аятолла сделал первое публичное заявление: «Я молю Аллаха, чтобы он отрубил руки всем иностранным преступникам и их приспешникам».
Посмотрев все это по телевидению, Саймонс сказал Коберну:
– Ну наконец-то! Теперь народ нам поможет. Толпа захватит тюрьму.
Глава девятая
5 февраля в середине дня Джон Хауэлл чуть не вызволил Пола и Билла из тюрьмы.
Дэдгар заявил, что согласен на залог в одной из следующих трех форм: наличные, банковская гарантия или право удержания собственности до уплаты залога. О наличных не могло быть и речи. Во-первых, жизнь любого человека, прилетевшего в Тегеран, где царит беззаконие, с 12 750 000 долларов в чемодане, подвержена огромной опасности. Вполне возможно, что такой человек вообще не доберется до кабинета Дэдгара живым. Во-вторых, Дэдгар мог взять деньги, но не отдать Пола и Билла, постоянно увеличивая сумму выкупа; или, выпустив заложников, опять арестовать их под каким-нибудь новым предлогом. (Том Уолтер предложил воспользоваться фальшивыми деньгами, но никто не знал, где их достать.) Требовался документ, дающий Дэдгару деньги, а Полу и Биллу свободу. Наконец, Тому Уолтеру удалось найти в Далласе банк, согласившийся выдать аккредитивное письмо на сумму залога, но Хауэлл и Тэйлор сбились с ног, чтобы отыскать иранский банк, который принял бы это письмо и предоставил требуемую Дэдгаром гарантию. В это время начальник Хауэлла Том Льюс работал над третьим вариантом – правом удержания собственности до уплаты залога. Он предложил смелое и нестандартное решение – отдать Дэдгару здание и имущество посольства США в Тегеране в залог за освобождение Пола и Билла. Государственный департамент уже не занимал слишком жесткую позицию по этому вопросу, но еще не был до конца готов отдать в залог свое посольство в Тегеране. Однако он согласился дать гарантию правительства США. Создавалось уникальное положение: США поручаются за двух заключенных!
