Миссия выполнима - Гарфилд Брайан (книги онлайн полные версии бесплатно txt) 📗
Что она раскопала? О чем ей удалось узнать? Лайм давно избавился от иллюзии, что можно хоть сколько-нибудь полагаться на так называемую «интуицию» или смутные предчувствия; но это дело, что ни говори, имело все признаки подготовки к хорошо спланированному и профессиональному теракту.
11.20, восточное стандартное время.
Автомобиль подвез Декстера Этриджа и его телохранителей из Секретной службы к западному крылу Капитолия, и Этридж взглянул поверх толпы на купол, где по флагштоку поднимался государственный флаг, свидетельствуя о том, что первое заседание девяносто пятого конгресса вот-вот откроется.
Он узнавал лица многих из тех, кто сейчас устремился к дверям Капитолия. Большинство пришли пешком из офисов в сенате и Белом доме, хотя кое-кто, подобно Этриджу, предпочел создать впечатление, что прибыл издалека. В архитектурном смысле здание было неудачным, а местами выглядело просто катастрофически, как будто в любую минуту готово было обвалиться, – кое-где фундамент подпирали грубые кирпичные сваи и нелепые столбы; но политики часто склонны к сентиментальности в том, что касается атрибутов власти, и сам Этридж не мог без почтительного уважения взирать на огромный купол этого дома.
Декстер Этридж тысячи раз сидел, слушал, говорил и подавал свой голос в его стенах: он вошел в это здание двадцать четыре года назад, оставался в нем два срока подряд, баллотировался в сенат и проиграл, два года спустя баллотировался снова и выиграл, а потом еще три срока – то есть восемнадцать лет – пробыл в нем сенатором от штата Мичиган. За эти годы он много раз голосовал за успешные законопроекты и не меньше – за те, которые не были приняты; но еще ни разу, насколько ему было известно, его голос не был решающим. Однако, начиная с сегодняшнего дня, каждый раз его голос может быть только решающим: Декстер Д. Этридж, вновь избранный вице-президент, будет привлекаться к голосованию в сенате лишь в случае равенства всех прочих голосов.
Он начал взбираться по лестнице, чувствуя обычную неловкость от присутствия вездесущих телохранителей, которые, не проявляя особой суеты и спешки, всегда ухитрялись находиться на расстоянии вытянутой руки. Постоянно меняясь, эти люди защищали Этриджа и его семью со дня съезда республиканской партии в Денвере, и, хотя с тех пор прошло уже пять месяцев, он так и не приобрел удобной привычки не обращать на них никакого внимания – главным образом потому, что тратил уйму времени на разговоры с ними. Он давно знал за собой эту слабость. Общительность отличала его с детства, он готов был прицепиться с разговором к первому встречному. Впрочем, среди политиков такой порок не редкость.
На вершине лестницы он остановился и наполовину развернулся, чтобы взглянуть на площадь. Внизу копошилась небольшая демонстрация – кучка радикалов с плакатами, девушки в грязных джинсах и длинноволосые парни с неуверенными лицами. Издалека он не видел, что написано на плакатах, но их содержание не вызывало у него никаких сомнений: они хотели Свободы с большой буквы, они хотели урезать расходы на оборону практически до нуля, они хотели закрыть программу строительства автострад и выделить сотню миллиардов на социальные пособия, экологию и здравоохранение.
Что ж, может быть, Клиффорд Фэрли и удовлетворит кое-какие из этих требований, хотя это поднимет волну всяких оговорок и крючкотворства, поскольку ни один демократический конгресс не может одобрить программу республиканского президента без того, чтобы сначала не подвергнуть ее уничтожающей критике; однако в конце концов программа будет принята с чисто косметическими исправлениями, которые успокоят совесть демократов. Самое забавное, что избрание Фэрли должно заставить демократов сдвинуться еще сильнее влево, иначе они уже не смогут критиковать республиканцев как реакционеров и обструкционистов.
Фэрли предложил Декстеру Этриджу избираться с ним в вице-президенты, поскольку Этридж был сенатором от большого индустриального штата (либералы даже пытались приклеить на него ярлык «сенатора от „Дженерал моторс“»); Этридж мог привлечь поддержку крупных бизнесменов, а в фермерских штатах за него голосовали бы как за сторонника консервативных взглядов. Правда, сам он ни разу в своей жизни не называл себя консерватором. «Умеренный» – это слово нравилось ему гораздо больше, и лишь на фоне левого Фэрли он мог показаться правым прессе и некоторым избирателям. Но все это касалось только политики и предвыборной гонки.
Фэрли говорил об этом с полной откровенностью: «Я слишком либерален, чтобы устроить партийное большинство. Если я хочу получить полную поддержку партии, мне нужно показать свою лояльность, взяв в кандидаты на пост вице-президента человека, которого они одобрят. В идеале мне нужно было бы взять кого-нибудь вроде Фицроя Гранта или Вуди Гэста, но эти ребята свяжут мне руки; мне нужен партнер, который выглядит консервативнее, чем он есть на самом деле. Правое крыло ассоциирует вас с индустрией Детройта, поэтому они вас одобрят… Что думаю я? Я считаю, что у вас бездна здравого смысла и незапятнанная совесть. Так что вы скажете?»
Наверно, дело было в том, что Клифф Фэрли ему просто нравился. Если бы не это, он, возможно, отказался бы от выборов на пост вице-президента. Такая должность обещала массу неблагодарной работы и казалась мало соблазнительной для человека, склонного к реальной политической активности: сенатор с восемнадцатилетним стажем от партии большинства имел куда больше веса на Холме, чем вице-президент от партии меньшинства. Но Этридж верил, что Фэрли может выиграть, и позволил убедить себя в том, что он сумеет помочь ему одержать эту победу.
Теперь, стоя на верху лестницы и оглядывая площадь, он с некоторым удивлением обнаружил, что сейчас об этом ничуть не сожалеет. Он прекрасно помнил, какое волнение в свое время вызвал приход к власти Кеннеди, – в те годы Этридж был уже сенатором, – и в это утро ему казалось, что избрание Клиффорда Фэрли может оказать на Вашингтон такое же магическое действие. Это было значительным, может быть, даже жизненно важным событием в истории страны. На деле Кеннеди оказался плохим администратором, он вообще был плохим политиком, и в работе с конгрессом, например, ему было далеко до Линдона Джонсона, а некоторые его шаги имели едва ли не катастрофические последствия. Но и в Кеннеди, и в Фэрли самым важным было то, что они имели облик истинного лидера. Со времен Кеннеди у Соединенных Штатов не было руководителя, который обладал бы таким личным обаянием, который вызывал бы восхищение у американцев и иностранцев, у кого была бы такая мощная харизма, позволявшая забывать о допущенных ошибках и дававшая нации надежду. И теперь такую же надежду в ней пробуждал Фэрли.
Небо над Капитолием хмурилось и обещало снег. Этридж стоял на ветру в своем плаще, его щеки слегка раскраснелись, но он привык к мичиганским зимам, и холодами его было не испугать. Туристы и журналисты глазели на него и подходили ближе, чтобы запечатлеть момент ритуального входа в Капитолий в день открытия конгресса. Кучка демонстрантов внизу оставалась почти не замеченной, как они ни старались поднимать свои транспаранты, топча на газонах побуревшую траву. Этридж кивал, улыбался и заговаривал с друзьями, с коллегами и новыми знакомыми, которые проходили мимо; но в глубине души он продолжал хранить приподнятое чувство этого момента, когда надежда и многообещающее будущее на его глазах превращались в реальность. До инаугурации оставалось еще семнадцать дней, но именно сегодня, в этот полдень, начинался истинный отсчет эпохи Фэрли, и первое заседание нового конгресса будет проходить под знаком Фэрли, и все, что они будут делать в эти семнадцать дней, будет связано только с его именем, – невзирая на тот анахроничный факт, что президентом в Белом доме пока еще был Брюстер.
11.40, восточное стандартное время.
Дэвид Лайм, терзая свою манжету и то и дело поглядывая на часы, шел по коридору Центрального офиса в направлении выхода на Семнадцатую улицу. Чэд Хилл поспевал за ним с атлетической непринужденностью, которая была бы достойна всяческой похвалы, если бы не его очевидное преимущество молодости: он был лет на двадцать моложе Лайма.
