Семнадцать мгновений весны - Семенов Юлиан Семенович (читать книги без сокращений txt) 📗
– Это как? – хмуро поинтересовался Гельмут, только-только откомандированный с фронта после сильнейшей контузии. – Сегодня со мной, завтра с другим, а послезавтра с третьим?
– Это гнусность, – ответила Барбара, брезгливо поморщившись. – Семья свята и незыблема. Но разве в постели с мужем, с главой дома, я не могу так же наслаждаться силой любви, как если бы он был и вторым, и третьим, и четвертым? Надо освободить себя от стыдливости – это тоже химера… Вы не согласны со мной? – спросила она, обернувшись к Кэт.
– Не согласна.
– Желание произвести лучшее впечатление – тоже уловка женщины, древняя как мир. Уж не кажется ли вам, что наш добрый Гельмут предпочтет вас – мне? – засмеялась Барбара. – Он боится славян, и потом, я – моложе…
– Я ненавижу женщин, – глухо сказал Гельмут. – «Исчадие ада» – это про вас.
– Почему? – спросила Барбара и озорно подмигнула Кэт. – За что вы нас ненавидите?
– Вот за то самое, что вы тут проповедовали. Женщина хуже злодея. Тот хоть не обманывает: злодей – он сразу злодей. А тут сначала такую патоку разольют, что глаза слипаются, а после заберут в кулак и вертят как хотят, а при этом еще спят с твоим ближайшим другом.
– Вам жена наставила рога! – Барбара даже захлопала в ладоши. Кэт отметила для себя, что у нее очень красивые руки: мягкие, нежные, с детскими ямочками и аккуратно отполированными розовыми ногтями.
Эсэсовец тяжело посмотрел на Барбару и ничего не ответил: он подчинялся ей, он был рядовым солдатом, а она унтершарфюрером.
– Простите, – сказала Кэт, поднимаясь из-за стола, – я могу уйти к себе?
– А что случилось? – спросила Барбара. – Сегодня не бомбят, работать вы еще не начали, можно и посидеть чуть дольше обычного.
– Я боюсь, проснется маленький. Может быть, вы позволите мне спать с ним? – спросила Кэт. – Мне жаль господина, – она кивнула головой на Гельмута, – он, наверное, не высыпается с маленьким.
– Он тихий, – сказал Гельмут, – спокойный парень. И совсем не плачет.
– Это запрещено, – сказала Барбара. – Вам полагается жить в разных помещениях с ребенком.
– Я не убегу, – попробовала улыбнуться Кэт. – Обещаю.
– Отсюда невозможно убежать, – ответила Барбара. – Нас двое, да и запоры надежные. Нет, я очень сожалею, но есть приказ командования. Попробуйте поговорить с вашим шефом.
– А кто мой шеф?
– Штандартенфюрер Штирлиц. Он может нарушить указание начальства – в случае, если вы преуспеете в работе. У одних стимул – деньги, у других – мужчины, у вас самый верный стимул к хорошей работе – ваше дитя. Не так ли?
– Да, – ответила Кэт. – Вы правы.
– Между прочим, вы до сих пор не дали ребенку имя, – сказала Барбара, отрезая от картофелины маленький ломтик. Кэт заметила, что девушка ест словно на дипломатическом приеме – ее движения были полны изящества и картофель, испорченный червоточинами, казался каким-то диковинным экзотическим фруктом.
– Я назову его Владимиром…
– В честь кого? Ваш отец был Владимиром? Или его отец? Как его, кстати, звали?
– Кого?
– Вашего мужа.
– Эрвин.
– Я знаю, что Эрвин. Нет, я спрашиваю его настоящее имя, русское…
– Я знала его как Эрвина.
– Он даже вам не называл своего имени?
– По-моему, – улыбнулась Кэт, – ваши разведчики так же, как и все разведчики мира, знают друг друга по псевдонимам. То, что я Катя, а не Кэт, знал мой шеф в Москве и, вероятно, знали те люди, которые были связаны с Эрвином, его здешние руководители.
– Владимиром, мне кажется, звали Ленина, – помолчав сказала Барбара. – И благодарите бога, что вами занимается Штирлиц: он у нас славится либерализмом и логикой…
«Рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру.
Строго секретно. Только для личной передачи.
В одном экземпляре.
Рейхсфюрер!
Вчера ночью я приступил к практическому осуществлению операции «Истина». Этому предшествовало предварительное ознакомление с ландшафтом, дорогами, с рельефом местности. Я считал, что неосмотрительно наводить более подробные справки о шоферах, которые будут перевозить архив рейхслейтера Бормана, или о предполагаемом маршруте. Это может вызвать известную настороженность охраны.
Я задумал проведение акции по возможности бесшумно, однако события вчерашней ночи не позволили мне осуществить «бесшумный» вариант. После того как мои люди, одетые в штатское, развернули посередине шоссе грузовик, колонна, перевозившая архив рейхслейтера, не останавливаясь, открыла стрельбу по грузовику и по трем моим людям. Не спрашивая, что это за люди, не проверяя документов, первая машина охраны партийного архива наскочила на наш грузовик и опрокинула его в кювет. Дорога оказалась свободной. Пять человек из первой машины прикрытия перескочили в следующий автомобиль, и колонна двинулась дальше. Я понял, что в каждом грузовике следует по крайней мере пять или шесть человек, вооруженных автоматами. Это, как выяснилось впоследствии, не солдаты и не офицеры. Это функционеры из канцелярии НСДАП, мобилизованные в ночь перед эвакуацией архива. Им был дан личный приказ Бормана: стрелять в каждого, независимо от звания, кто приблизится к машинам более чем на двадцать метров.
Я понял, что следует изменить тактику, и отдал приказ расчленить колонну. Одной части своих людей я приказал следовать по параллельной дороге до пересечения шоссе с железнодорожной линией: дежурный там был изолирован, его место занял мой доверенный человек, который должен был преградить путь, опустив шлагбаум. Я же с остальными людьми, разбив колонну надвое (для этого пришлось поджечь фаустпатроном грузовик, следовавший тринадцатым по счету от головной машины), остался на месте. К сожалению, нам пришлось пустить в ход оружие: каждый грузовик отстреливался до последнего патрона, невзирая на то, что мы предложили вступить в переговоры. Первые двенадцать грузовиков подошли к переезду в одно время с нашими машинами, но там уже стояло десять танков из резерва 24-го корпуса, которые взяли на себя охрану грузовиков рейхслейтера. Наши люди были вынуждены отступить. Те грузовики, которые мы отбили, были сожжены, а все мешки и цинковые ящики, захваченные нами, перегружены в бронетранспортеры и отвезены на аэродром. Шоферы, доводившие бронетранспортеры до аэродрома, были ликвидированы нашей ударной группой.
Хайль Гитлер!
Ваш Скорценни».
На конспиративную квартиру пришел Рольф с двумя своими помощниками. Он был слегка навеселе и поэтому все время пересыпал свою речь французскими словами. Мюллер сказал ему, что Кальтенбруннер дал согласие на то, чтобы именно он, Рольф, работал с русской в то время, как Штирлиц отсутствует.
– Шелленберг отправил Штирлица на задание. Рольф в это время будет работать на контрасте: после злого следователя арестованные особенно тянутся к доброму. Штирлиц – добрый, а? – И Кальтенбруннер, засмеявшись, предложил Мюллеру сигарету.
Мюллер закурил и какое-то мгновение раздумывал. Мюллера устраивало, что разговор Бормана с кем-то из работников РСХА был известен Гиммлеру и прошел мимо Кальтенбруннера: эта «вилка» создавала для него возможность маневрировать между двумя силами. Поэтому он, естественно, никак не посвящал Гиммлера в суть подозрений Кальтенбруннера по поводу Штирлица; в свою очередь, Кальтенбруннер ничего не знал о таинственном разговоре с Борманом, который Гиммлер оценил как предательство и донос.
– Вы хотите, чтобы я посмотрел, как Штирлиц будет работать с радисткой? – спросил Мюллер.
– Зачем? – удивился Кальтенбруннер. – Зачем вам смотреть? По-моему, он достаточно ловкий человек именно в вопросах радиоигры.
«Неужели он забыл свои слова? – удивился Мюллер. – Или он что-то готовит под меня? Стоит ли напоминать ему? Или это делать нецелесообразно? Проклятая контора, в которой надо хитрить! Вместо того чтобы обманывать чужих, приходится дурачить своего! Будь все это неладно!»
– Рольфу дать самостоятельную «партитуру» в работе с русской «пианисткой»?
