Четвертый протокол - Форсайт Фредерик (книги полностью бесплатно txt) 📗

«Я родился в августе 1925 года в небольшом фермерском городке Дуйвельсклофе в северном Трансваале. Я – единственный сын фермера из долины Мутсеки. Мой отец, Лоренс Марэ, по происхождению африканер, моя мать Мэри – англичанка. Для тех лет это был необычный брак. Я свободно владею как английским, так и африкаанс.

Мой отец был значительно старше матери, у которой было слабое здоровье и которая умерла, когда мне было десять лет, во время вспышки эпидемии тифа. Когда я родился, отцу было сорок шесть лет, матери – двадцать пять. Отец в основном выращивал картошку, табак и пшеницу, разводил кур, гусей, индеек, крупный рогатый скот, овец. Всю жизнь он был сторонником Объединенной партии, меня даже назвали в честь маршала Яна Смита».

«Когда мне было семь лет, я поступил в местную школу в Дуйвельсклофе, в двенадцать – в школу Меренски, которая была основана за пять лет до этого. После начала войны в 1939 году мой отец, который восхищался Великой Британской империей, по вечерам после работы всегда слушал по радио новости о войне, сидя на веранде перед домом. После смерти матери мы с отцом еще больше сблизились, и вскоре я принял решение пойти на войну.

Через два дня после моего восемнадцатилетия, в августе 1943 года, я отправился на поезде в Питерсбург, а оттуда на юг в Преторию. Мой отец провожал меня до Питерсбурга, мы распрощались на платформе вокзала, где я видел его в последний раз. На следующий день я прибыл в штаб обороны в Преторию, был зачислен на военную службу. Оттуда меня направили в лагерь „Робертс Хайтс“, где я прошел первоначальную подготовку, научился обращаться с оружием, изучил устав и получил обмундирование. Там же я записался в группу с красными нашивками».

«Из лагеря „Робертс Хайтс“ меня направили в полк „Витвотерсранд Райфлз Де ла Рей“, сформированный после боев при Тобруке. Нас отправили на поезде в транзитный лагерь в Хэй Пэддок в окрестностях Питермарицбурга и бросили в подкрепление южноафриканской Шестой дивизии, на пароходе „Герцогиня Ричмонда“ мы прошли Суэцкий канал и в конце января высадились в Таранто.

Почти всю весну мы продвигались на север к Риму с Шестой дивизией, состоявшей из 12-й южноафриканской мотопехотной бригады и 11-й бронетанковой бригады.

Пройдя Рим, мы направились к Флоренции, 13 июля возле горы Беничи во время разведывательной операции я потерял свою группу ночью в лесу и был окружен немецкими солдатами из дивизии „Германн Геринг“. Меня, как говорится, взяли в кольцо.

Мне посчастливилось остаться живым, но меня вместе с другими пленниками стран-союзниц посадили на грузовик и отправили во временный лагерь в местечке Ла Тарина, к северу от Флоренции.

Старшим южноафриканским унтер-офицером был, насколько я припоминаю, Снаймэн. Так продолжалось недолго. Союзные войска продвигались к Флоренции, поэтому однажды ночью нас срочно стали эвакуировать. Наступил хаос. Некоторые пленные пытались бежать и были застрелены. Они так и остались лежать на дороге, а по ним проезжали грузовики. С грузовиков нас пересадили в вагоны для перевозки скота, несколько дней мы двигались на север через Альпы, и в конце концов оказались в 25 милях от Мюнхена в лагере для военнопленных в Музберге.

Это тоже продолжалось недолго. Через 14 дней половину из нас вывезли из Музберга и вновь отправили в вагонах для скота по Германии. Мы ехали шесть дней и шесть ночей практически без еды и питья. В конце августа 1944 года мы наконец добрались до другого, более крупного лагеря. Он назывался, как мы узнали, Сталаг 344 и находился близ Ламсдорфа, около Бреслау, в тогдашней Германской Силезии. Сталаг 344 был, я полагаю, худшим из всех существующих Сталагов. Здесь содержалось 11 тысяч военнопленных из союзных войск. Они голодали, и единственное, что поддерживало в них жизнь, – это посылки Красного Креста.

Так как я был капралом, меня включили в рабочую группу. Каждый день вместе с другими военнопленными меня вывозили на грузовике на фабрику синтетического бензина, расположенную в двенадцати милях от лагеря. Та зима в Силезии была очень суровой. Однажды прямо перед Рождеством наш грузовик сломался. Двое военнопленных под прицелом немецких охранников пытались починить его. Некоторым из нас разрешили спрыгнуть вниз и встать около откидного борта грузовика. Молодой южноафриканский солдат посмотрел на хвойный лес всего в тридцати метрах от нас, затем на меня и подмигнул. Я никогда не пойму, как это произошло, но уже через минуту мы бежали, утопая по пояс в снегу, а наши товарищи толкали немецких охранников, чтобы они промахнулись, стреляя в нас. Мы добежали до леса».

«Вскоре мы поняли, что попали из огня да в полымя, только это было не пламя, а жуткий холод. Ночью температура опускалась до 30 градусов мороза. Мы обернули ноги в ботинках бумагой, но ни это, ни наши шинели не спасали нас от холода. Через два дня мы обессилели и подумывали о том, чтобы сдаться.

На вторую ночь, когда мы пытались уснуть в старом сарае, нас внезапно разбудили. Сначала мы подумали, что это немцы. Но, зная африкаанс, я понимал некоторые слова по-немецки, пришельцы говорили на другом языке. Они оказались польскими партизанами. Они нас чуть не расстреляли как немецких дезертиров, но мы закричали, что мы англичане, и они поняли.

Оказалось, что городские жители Бреслау и Ламсдорфа были этническими немцами, а крестьяне округи в основном по происхождению поляки. Именно они при наступлении Красной Армии ушли в леса, чтобы бороться с отступающими немцами. Партизаны делились на коммунистов и католиков. Нам повезло, нас нашла группа партизан-католиков. Мы пробыли с ними всю холодную зиму. С востока наступала Красная Армия. В январе мой товарищ заболел воспалением легких, я ухаживал за ним, но из-за отсутствия лекарств он умер, мы похоронили его в лесу».

«В марте 1945 года отряды Красной Армии оказались совсем близко от нас. Находясь в лесах, мы слышали, как они продвигаются по дорогам на запад. Поляки решили остаться в лесу, но я не мог этого больше выносить. Мне показали дорогу, куда идти, и однажды утром я вышел из леса, подняв руки над головой, и сдался русским.

Сначала они решили, что я немец, и чуть меня не расстреляли. Но поляки научили меня кричать „англиски“, что я и сделал. Они опустили автоматы и позвали офицера.

Он не говорил по-английски, но, посмотрев на мой личный знак, сказал что-то своим солдатам, те заулыбались. Я надеялся, что они помогут мне вернуться на родину, но я вновь ошибся. Они передали меня в НКВД.

Пять следующих месяцев я провел в промозглых одиночных камерах, со мной грубо обращались. Меня постоянно допрашивали с применением пыток, стараясь заставить меня признаться, что я шпион. Я отказывался, тогда меня раздетым отправляли обратно в камеру. К концу весны (война уже заканчивалась, но я об этом не знал) мое здоровье окончательно расстроилось. Мне дали жесткую циновку, на которой я спал, еда тоже улучшилась, но по южноафриканским стандартам все равно оставалась плохой.

Затем, видимо, пришел какой-то приказ. В августе 1945 года меня, полуживого, везли много миль в грузовике, и наконец в Потсдаме передали британским военным. Они были безгранично добры ко мне. После того, как я пробыл некоторое время в военном госпитале в окрестностях Биельфельда, меня отправили в Англию. Здесь еще три месяца я провел в госпитале в Килмарне к северу от Глазго, и наконец в декабре 1945 года я отправился на пароходе „Иль-де-Франс“ из Саутгемптона в Кейптаун. Я вернулся домой в конце января.

В Кейптауне я узнал о смерти моего дорогого отца, единственного моего родственника. Это меня так потрясло, что мое здоровье вновь ухудшилось, я еще два месяца пролежал в военном госпитале Винберг в Кейптауне.

Сейчас я демобилизован, здоров, поэтому хочу поступить на службу в южноафриканское министерство иностранных дел».