ТАСС уполномочен заявить - Семенов Юлиан Семенович (бесплатные онлайн книги читаем полные .TXT) 📗
— Фотоаппарат мне ваш покажите, Клавдия Никитична…
— Да он же и его отволок в комиссионку, а какой был аппарат!
— А маленького аппаратика не было?
— «Минокса»? Нет, мы не взяли, к нему у нас пленки нет, ну и решили не покупать…
— Когда он начал пить?
— Когда завгаром стал, — убежденно ответила женщина. — Раньше-то, когда был механиком, самому надо было поворачиваться, — не пил, а как сменил спецовку на синий халат, как стали к нему клиенты подворачивать — тут и пошло. То с одним, то с другим. Он ведь честный, вы не думайте, он лишнего не возьмет, он лучше свое отдаст, чем другого обидеть.
— А когда у него глаза испортились?
— Вот тогда и испортились. Пил без закуски, жжет ведь она, проклятая, нутро: у одного язва, у другого гипертония, а моего дурака по глазам стукнуло. Уж он так скрывал это, так скрывал! «Всё, — говорил, — если про это узнают, конец карьере, слепого за границу не пустят». Наконец линзы вставил, теперь, говорит, комиссия не страшна, теперь пропустит… Ну и пошел с радости гудеть…
— Вы пробовали к врачу обращаться?
— Это где ж я к врачу обращусь? — вдруг озлилась женщина. — В посольстве, что ль? Скажу, мол, муж у меня пьяница, да? Так меня с первым самолетом и отправят. И сюда на работу напишут — поди потом, отмойся. Если б можно было по-тихому, уломала б, а так — молчи и надейся.
— На что?
— На то, что язва его скрутит. Или почка. Сидоров вон допился, что ему почку вырезали, так сейчас в семье какое счастье наступило-то! Ни капли в рот не берет, так и садовый участок получили, и жене енотовую шубу справили, и квартиру вон покупают трехкомнатную в Чертанове… Эх, да чего там говорить — страха теперь в людях нет, вот и пьют. И жизнь сытая, как ни работай — меньше полтораста не платят… А в наше время как?
— Да уж в наше время было иначе, — согласился Гмыря. — А приемник-то где? Он ведь какой-то сверхмощный приемник купил…
— Продал! Наш приемник чего угодно брал; купили за полцены, мой фирмачу-то какой-то карбюратор поставил, он умеет чего там такое ставить, что бензин экономит, ну фирмач и отдал задарма, такой был приемник, такой приемник…
— А кому еще он такие карбюраторы ставил, Клавдия Никитична? Глэбб, американский фирмач, не просил его об этом?
— Да если б и попросил — мой американцев за версту обходит, нам же объяснили, какие у них люди есть, неровен час — провокация, а это пострашней водки, разве не знаем…
— В данном случае водка страшнее, — сказал Гмыря и поднялся, — куда как страшнее, это уж вы поверьте мне…
— Здравствуйте, моя фамилия Проскурин, зовут меня Михаил Иванович, звание — подполковник. Мне бы хотелось поговорить с вами о том времени, когда вы работали в Луисбурге.
— Пожалуйста, Иван Михайлович, — суетливо ответил Парамонов.
— Скорее, Михаил Иванович, но если вам удобнее величать меня таким образом, я в обиде не буду.
— Простите, у меня всегда имена путаются.
— Ну это не самая страшная беда… Скажите, вы там встречались с американским бизнесменом Глэббом?
— Вы меня подозреваете в чем? Это допрос?
— Нет. Я не имею права допрашивать вас, потому что вас ни в чем не обвиняют, во-первых, и не привлекают в качестве свидетеля, во-вторых. Это — беседа, и вы вправе отказаться отвечать на мои вопросы…
— Я не помню Глэбба, истый крест, не помню!
— А вот его фотография.
Парамонов взял маленькую фотографию, поднес ее близко к глазам, прищурился еще больше:
— Такую крохотулю и не разглядишь толком.
— А за рулем как же ездите?
Парамонов вскинул голову, побледнел:
— За рулем я езжу в линзах.
— Меня интересует только одно: после задержания никто не приезжал в участок спасать вас?
— Нет! Я был ни в чем не виноват! Я был трезв! Меня не надо было спасать!
— В тот день вы, действительно, не пили?
— Ни капли!
— А накануне?
— Тоже ни капли.
— Ой ли?
— Клянусь, ни капли! Я пью редко!
По тому, как Парамонов испуганно врал, Проскурин до конца понял — не он. Плохой человек, нечестный, пьяница, только к ЦРУ отношения не имеет, наверняка не имеет…
— Я уплатил им деньги, — тихо, с болью сказал Парамонов, — они там все взяточники и вымогатели, говорят, без очков нельзя…
— Сколько же вы им уплатили?
— Сто семьдесят пять. У меня было всего пятьдесят, я одолжил у друзей, и тогда полицейский порвал протокол медицинского осмотра…
— Вы не помните, как звали врача?
— Да разве до этого мне было?! Красивая женщина, тоже, кстати, в очках…
— И никто из иностранцев вам не предлагал помощь?
— Об этом-то я бы во всяком случае сказал. Поймите мое состояние! — взмолился Парамонов. — Остаться без прав в Африке — конец карьере!
— Чему конец?
— Работе, — поправился Парамонов, — я ж не успею никуда! А при тамошней жаре пешком не походишь! А концы громадные! Я бы подвел коллектив! Они ждали от меня оперативности: туда сгоняй, сюда успей!
— Более всего они, верно, ждали от вас честности. Мы навели справки, и вот что выяснилось: если бы вы рассказали все честно, наши юристы доказали бы луисбургским властям, что вы прошли нашу медицинскую комиссию и наша медицинская комиссия, входящая в международную конвенцию, позволила вам управлять автомобилем, таким образом, никто не имеет права предъявлять вам какие бы то ни было обвинения… Больше надобно уважать себя, а главное — то дело, которому служишь… А вы — взятку давали, абы карьера не кончилась.
— Вы сообщите обо всем в «Межсудремонт»? — совсем тихо спросил Парамонов.
— К сожалению, я не имею на это права, конституционного права, а то бы сообщил, наверняка сообщил.
Славин
— Здравствуйте, Андрей Андреевич.
— Здравствуйте, — ответил Зотов.
— Я бы хотел, чтобы вы помогли мне разобраться в здешней ситуации, я — Славин Виталий Всеволодович.
— Так это не ко мне.
— Все говорят, что вы лучше других чувствуете ситуацию — особенно в связи с Нагонией, наши поставки, их цикличность…
— Обо всем этом можно прочитать в наших отчетах. Только смысл… Пиши не пиши, воз вряд ли сдвинется.
— Почему?
— Да потому что глупим.
— Это умеем, — согласился Славин. — Только в данном случае хорошо бы уцепить главное звено: в чем глупим? Как поломать глупость? Положение в Нагонии заслуживает этого.
— Поломать очень просто. Портовые службы здесь нам задолжали пять миллионов. Ерунда, конечно, в сравнении с тем, что уходит на ветер, но по здешним масштабам — это деньги, а мы совестимся их потребовать, а коли не можете отдать, то хотя бы соблюдайте вежливость, обслуживайте наши суда, которые идут в Нагонию, пропускайте их первыми, не держите по трое суток на рейде. А мы миндальничаем, боимся, что нас неверно поймут, обидятся, а нас во всех здешних газетах поливают, как хотят…
— Боязнь обидеть — свидетельство силы, Андрей Андреевич, нет?
— Верно. Но каково нам будет смотреть друг другу в глаза, если задушат Нагонию? Из-за того в частности, что наши поставки идут с задержкой, а там тоже есть люди, которые умеют работать, которые уже сейчас говорят: «Русские много обещают, но не умеют сдерживать своих обещаний, график летит, мы горим из-за этого». Каково?
— Плохо. Куда как хуже.
— А мне здесь отвечают, что я — зануда и брюзга, а я не зануда, просто я чаще других езжу в порт, встречаюсь с разными людьми и убеждаюсь, что здесь решили: «Им можно сесть на шею».
— Вот вы мне и подскажите, как обо всем этом ловчей написать, ладно? У меня в два обед с одним приятелем, американский коллега, не видались с Нюрнберга…
— Дик?
— Да. Знакомы?
— Он приятель моего знакомца. По-моему, думающий газетчик, хотя обидно, спивается.
— Часа в четыре я за вами подъеду, ладно?
— Нет, в четыре я занят. Давайте-ка часов в девять.
— У меня?
— Вы где остановились?
