Люди из Претории - Нгвено Хилари (читать книги бесплатно txt) 📗

13

Стоя у окна своего гостиничного номера, доктор Эразмус наблюдал сквозь листву кокосовых пальм за размеренной жизнью старого порта Момбасы. Все уже было знакомо ему до мелочей. В течение двух дней со времени приезда в Момбасу он то и дело подходил к окну и оглядывал старый порт. Ничто там не менялось: те же одномачтовые суденышки в гавани, те же ветхие, перенаселенные домишки по ее берегам.

Было около пяти часов пополудни. Эразмус повернулся и посмотрел на портфель, лежавший на узкой кровати. Этот портфель и одежда на нем — вот и все, чем владел он в этом мире. Да еще сто долларов в кармане пиджака. Эразмус снова взглянул на часы. Служащий гостиницы сказал ему, что до станции ехать не более получаса. Эразмус вернулся к окну и в который раз бросил взгляд на зеркальную гладь бухты. Солнце садилось, и на старый порт упали длинные тени. Зазвонил телефон.

— Ваш номер в Найроби, — сказала телефонистка, когда он поднял трубку.

— Можно Нельсона? — спросил Эразмус сдавленным голосом.

— У телефона.

— Мистер Нельсон, мы не знакомы лично, но вы слышали обо мне. Я — Корнелиус Эразмус.

— Эразмус? Вы шутите!

— Я не шучу. Слушайте меня внимательно: я звоню из Момбасы. Вы понимаете, мне срочно нужна помощь. Я прочитал вашу статью в газете о стрельбе в отеле и подумал, что вы можете связать меня с людьми из безопасности. Я прибыл морем пару дней назад и сошел на берег, перехитрив таможенников… Никаких документов у меня нет. Если явиться в полицию, то возникнет масса осложнений. Мне необходимо немедленно связаться с Управлением безопасности.

— Разумеется! Просите о чем угодно.

— Вечером я выезжаю поездом из Момбасы в Найроби. Я хочу, чтобы вы известили кого следует в Управлении безопасности и они бы встретили меня в Найроби на вокзале. Никто не знает, что я здесь. До станции я доеду в такси, сразу сяду в вагон и просижу в купе до самого Найроби. А там уж я рассчитываю на их защиту. Если бы вы могли устроить это…

— Приложу все усилия. Но как они вас узнают?

— Они не узнают… Но если вы будете с ними, я узнаю вас по фотографии в газете. Хорошо бы вам держать в руках номер «Обсервера».

— Я так и сделаю. Но, ради всего святого, будьте осторожны!

— Не беспокойтесь, мистер Нельсон. Раз уж мне удалось добраться сюда, то уверен, что завтра я буду иметь удовольствие встретиться с вами.

Эразмус положил трубку и вернулся к окну. Посмотрел на часы — время словно остановилось. Еще только пять часов. До поезда Момбаса — Найроби целый час. Несмотря на уверенный тон во время разговора по телефону, Эразмус находился во власти крайнего нервного напряжения. Он ослабил узел галстука.

…За последние месяцы ему пришлось немало перенести. Сначала смерть дочери. Затем потрясшее его открытие истины. Как-то днем ему позвонил студент-африканец из университета Форт-Хэйр. Он спросил, не найдется ли в лаборатории временной работы для африканца, занимающегося на химическом факультете. Эразмус возмутился и бросил трубку. Он знал, что все его телефонные разговоры прослушиваются. Чего доброго, еще решат, что он передает сведения о секретной работе каким-то африканцам. Через полминуты телефон опять зазвонил. Тот же настойчивый голос на этот раз заявил, что у него есть кое-что интересное для Эразмуса. Эразмус спросил, что именно, и человек ответил: «Информация. Это касается вас и вашей семьи». Ученый повесил трубку.

Прошло несколько недель, но Эразмус все еще ломал голову над странным телефонным звонком. И вот как-то утром, когда он ходил по магазинам в центре Йоханнесбурга, к нему подошел молодой африканец и сказал: «Это я вам звонил тогда. Вы меня не знаете, но я знал вашу дочь Дженет. У меня есть кое-что интересное для вас». Эразмус почувствовал, как юноша запихивает что-то ему в карман пальто. Прежде чем Эразмус нашелся что сказать, юноша исчез в толпе.

Остановившись посреди тротуара, Эразмус достал из кармана конверт. Внутри была фотография его дочери Дженет рука об руку с молодым африканцем. Потрясенный Эразмус был не в силах сдвинуться с места. Он не помнил, как нашел дорогу домой. Там он дал волю давно сдерживаемым слезам. В них была и скорбь по погибшей дочери, и гнев по поводу африканца, державшего ее за руку на фотографии, и отвращение ко всему миру, и, наконец, жалость к самому себе. Он был буром, и снимок дочери с африканцем возмущал его, будил в нем негодование. «Как ты могла? Как ты могла?» — взывал он к покойной дочери. Кроме фотографии, в конверте оказалось еще письмо, написанное рукой Дженет:

Эразмус как завороженный уставился на письмо. Невозможно в это поверить. Мысли его путались, но он все-таки припомнил случай, когда дочь заговорила с ним об африканцах.

«Как ты думаешь, папа? — спросила она. — Они такие же, как мы?» — «Конечно, нет, дорогая, — ответил он. — Как это могло прийти тебе в голову?» — «Они люди», — сказала она. «Да, но совершенно другие люди». — «В Америке их не считают другими». — «Но мы же не американцы, дорогая», — ответил он.

В другой раз она пожелала узнать, основан ли закон, запрещающий смешанные браки, на Библии или на политических соображениях.

«Глупый вопрос, Джен! — ответил он. — Авторы Библии не могли предвидеть нынешнего положения в Южной Африке». — «Значит, закон, запрещающий смешанные браки, и все законы об апартеиде лишены моральных оснований?» — упорствовала она. «Я этого не говорил. Дело не в морали, а в самосохранении. Если мы хотим остаться такими, как есть, отстоять нормы цивилизованной жизни, мы должны сохранять чистоту расы. Вот и все».

Больше этот вопрос не возникал. А потом ее не стало. Эразмус не раз спрашивал себя после смерти Дженет: «Почему?» Теперь он нашел ответ, написанный корявым почерком на обороте фотографии: «Они любили друг друга — вот их единственное преступление. За эту любовь они поплатились жизнью».

Эразмус ждал дополнительной информации от неизвестного африканца. Он ходил за покупками в центр города, бродил по той же улице, на которой юноша сунул ему в карман конверт с фотографией и письмом. Но никаких известий от молодого человека не поступало. Ни телефонного звонка, ни письма.

Шли дни, и стремление узнать все обстоятельства смерти дочери превратилось в навязчивую идею. Он читал и перечитывал газетные вырезки о случившемся, официальные соболезнования, присланные директором института и начальником полиции Йоханнесбурга. Чем больше он вчитывался в них, тем сильнее становилось его убеждение, что дочь не была убита «радикально настроенным африканцем». «Они любили друг друга — вот их единственное преступление» — слова эти продолжали преследовать его и после того, как он разорвал и сжег фотографию и письмо Дженет своему возлюбленному. «За эту любовь они поплатились жизнью», — повторял и повторял он про себя.

Два месяца он терзался мучительными раздумьями. Первая, самая острая, боль, вызванная смертью дочери, поутихла. Эразмус принял решение: он прекратит работу над проектом и покинет Южную Африку. Это принесло ему странное облегчение. По-видимому, он был больше буром, чем сам — сознавал. Он любил Южную Африку, любил страну, людей. Это его дом, и, хотя по-настоящему близкие ему люди — жена и дочь — умерли, ему представлялось, что, покидая родину, он как бы предает их. Но, приняв наконец решение, Эразмус почувствовал, как тяжкое бремя свалилось с его плеч. Он не простил дочери ее проступка — ее поведению нет оправдания. «Но и убийству оправдания нет, — думал он с горечью. — Арестовали бы ее, держали бы под замком, пока не образумится. Попросили бы его вмешаться. Но пристрелить как собаку, а потом лгать о причине смерти…» Он не может больше служить такому жестокому режиму. Он мечтал отомстить за любимую дочь, как никогда ни о чем не мечтал.