Заговор «Аквитания» - Ладлэм Роберт (книги серии онлайн .TXT) 📗
Неожиданно Конверс услышал резкий свисток поезда. Он взглянул туда, где за небольшим холмом проходила железнодорожная линия. В нескольких тысячах футов от него набирал скорость поезд южного направления. Его кепка! Она валялась на полпути к подножию холма. Джоэл выбрался из цепких зарослей, с трудом поднялся на ноги и побежал, стараясь игнорировать ту часть сознания, которая твердила ему, что он и идти-то не в состоянии. Подхватив кепку, он побежал направо. Поезд прошел, Джоэл вскарабкался на холм, пересек железнодорожное полотно и направился к старому, по-видимому, заброшенному зданию. В окнах его почти не осталось стекол. Здесь можно передохнуть несколько минут, но никак не дольше – ясно, что беглеца станут искать именно здесь. Минут через десять-пятнадцать дом будет окружен, а все входы и выходы из него окажутся под прицелом.
Джоэл лихорадочно пытался припомнить прошлое. Как поступал он в подобных случаях? Как удавалось ему обманывать бдительность патрулей в джунглях, там, к северу от Фу-Лос?.. Наблюдательный пункт! Выбери место, откуда ты сможешь скрытно наблюдать за противником! Но в джунглях были высокие деревья, а сам он был моложе и сильнее, он мог вскарабкаться на дерево и, стоя на толстой ветке, укрыться в зеленой листве. Здесь, на задворках вагонного парка, ничего подобного не было, впрочем… Справа от дома находилась свалка – огромные кучи мусора в виде пирамид. Можно воспользоваться ими.
Чувствуя боль в руках и ногах, задыхаясь, с воспалившейся раной, Конверс подбежал к ближайшей из этих пирамид; обежал ее и начал взбираться по скрытому от станции склону. Ноги вязли в свеженабросанной земле, обрывках картона и тряпок. Смрадное зловоние, как ни странно, отвлекало от боли. Он полз вверх, зарываясь ногами в осыпающийся мусор. Если нужно, он зароется в этой вонючей массе с головой. Борьба за выживание – игра без правил, и если гниющие отбросы защитят его от пуль, да здравствуют отбросы!
Конверс добрался до вершины и залег там в грязи, распростершись среди каких-то торчащих обломков. Пот заливал его лицо, раздражая царапины и ссадины, руки и ноги отяжелели от боли, дыхание стало прерывистым, мышцы сводила судорожная дрожь. Он поглядел сначала вниз на вагонное депо, а потом вдаль – в направлении станции.
Его поезд все еще стоял, по платформе метались ошеломленные пассажиры. Несколько человек в форме громко кричали, пытались навести порядок и найти пассажиров, ехавших вместе с убийцей, или тех, кто хоть что-нибудь видел. На парковочной площадке, примыкающей к зданию станции, виднелся полицейский автомобиль с бело-голубыми полосами, на крыше которого горел проблесковый красный фонарь – сигнал тревоги и срочности. Раздались прерывистые сигналы сирены, и через несколько секунд на парковочную площадку въехала длинная белая машина «Скорой помощи», развернулась, подала назад и остановилась у платформы. Задние двери ее распахнулись, и оттуда выскочили два санитара с носилками; полицейский офицер на платформе что-то крикнул им и сделал знак рукой. Они взобрались на платформу по металлическим ступенькам и затрусили вслед за ним.
Еще одна полицейская машина въехала на стоянку и, скрипнув резиной, остановилась рядом со «Скорой помощью». Из нее вышли два полицейских офицера и тоже поднялись по ступенькам, к ним подошел первый полицейский в сопровождении женщины и мужчины в штатском. Все пятеро о чем-то поговорили, и двое патрульных вернулись в свою машину, которая с ревом двинулась вдоль полотна – в сторону Конверса. Машина снова остановилась, они выскочили из нее, на этот раз с пистолетами в руках, и бросились через пути к зарослям травы. Сейчас они займутся пустующим зданием, подумал Джоэл, по плечи зарываясь в мусор, и, возможно, вызовут подмогу. Потом, рано или поздно, примутся обследовать свалку.
Конверс поглядел назад, там проходила грунтовая дорога с глубокой колеей, оставленной тяжелыми грузовиками. Она вела к высокому забору из проволочной сетки, ворота были забраны толстой цепью. Человека, бегущего по этой дороге, да еще перелезающего через забор, заметят тут же, поэтому лучше пока оставаться на месте.
Еще один звук прервал лихорадочный ход мыслей – тот же, что он слышал совсем недавно. Звук доносился справа, с парковочной площадки: третья полицейская машина с воющим клаксоном. Она не остановилась у станции, а свернула налево и присоединилась к патрульной машине в южном углу парковочной стоянки. Значит, полицейские, обыскивающие бывший вагонный парк, вызвали подкрепление. Джоэла охватило глухое отчаяние. Он попытался разглядеть своих палачей… Нет – палача. Во вновь прибывшей патрульной машине сидел один водитель… Но так ли это? Кажется, повернувшись назад, он что-то кому-то говорит? Нет, по-видимому, просто отстегивает ремень безопасности.
Седоволосый человек в форме выбрался из машины, огляделся по сторонам и решительным шагом направился к железнодорожному полотну, пересек его и остановился на вершине холма, выкрикивая оттуда какие-то команды двум полицейским, рыскавшим по рыжей, выжженной солнцем траве. Конверс не понял, что именно он кричал им, но сцена тут же изменилась.
Полицейские, упрятав пистолеты, подбежали к седоволосому, и между ними состоялся оживленный разговор. Пожилой офицер, судя по тону, отдавал им какие-то приказания, указывая на свалку. Джоэл еще раз взглянул на его машину и обнаружил на ее передней дверце какую-то эмблему, которой не было на прочих машинах. По-видимому, какой-то важный чин, имеющий право распоряжаться.
Молодые полицейские бросились к своему автомобилю, начальник последовал за ними, однако шел он не торопясь. Патрульные буквально взлетели на свои места, мотор взревел, и машина рванула с места, развернувшись вправо, в сторону станции. Седоволосый вернулся к своему автомобилю, но не сел в него. Вместо этого он что-то сказал – по крайней мере, губы у него шевелились, – и через пять секунд задние двери отворились и появились двое. Одного из них Конверс отлично знал. Его пистолет покоился сейчас у него в кармане. Это был шофер Ляйфхельма с белой повязкой на лбу и пластырем на переносице. Достав пистолет, он лающим голосом скомандовал что-то второму. В голосе его слышалось бешенство, которое охватывает солдата в минуты боя.
Питер Стоун покинул номер в вашингтонской гостинице. Флотскому лейтенанту и армейскому капитану он пообещал связаться с ними утром. Настоящие дети, думалось ему. Идеалистически настроенные дилетанты. Хуже и не придумаешь: их правдивость равна их непрактичности. Испытывая детское отвращение к двуличию и обману, они никак не могут понять, что прищучить маниакальных подонков можно, лишь проявляя такую же, как у них, а возможно, и большую хитрость и изворотливость.
Стоун сел в такси – свой автомобиль он оставил в подвале отеля – и дал водителю адрес жилого дома на Небраска-авеню. Это была очень милая квартирка, да только не его – ее снимал один из албанских дипломатов, прикомандированных к ООН, который редко бывал здесь, в Вашингтоне. Бывший сотрудник ЦРУ в свое время завербовал албанца, причем, чтобы надавить на чуткую совесть ученого, он использовал не столько политические аргументы, сколько фотографии этого дипломата с очень странными женщинами – все проститутки лет шестидесяти-семидесяти, которых он сначала подвергал половому насилию, а потом и физическим унижениям. Тут он, ученый-дипломат, всегда был победителем. Психиатр в Лэнгли говорил что-то о восполнении желаний – сексуально подавленном инстинкте матереубийства. Но плевал он на эту галиматью – у него в руках были фотографии этого сукиного сына, садиста. А сейчас Стоуна занимали эти дети, а не половые выкрутасы придурка, разрешившего ему пользоваться роскошной квартирой, плата за которую превышала его доход от консультаций.
Дети, самые настоящие дети! Господи! Они так во всем правы, они так ясно видят свои цели, но при этом никак не хотят понять: если уж ты нарываешься на таких делавейнов, а ими кишит наш мир, то это – война, и притом самая жестокая, ибо делавейны – настоящие мастера таких войн. Осознание собственной правоты должно сочетаться с готовностью, если потребуется, вываляться в грязи и никому не давать пощады. На дворе конец XX века, и генералы пускаются во все тяжкие: тяга к реваншу, жажда власти и горечь упущенных возможностей дошли у них до предела.
