Живописец смерти - Сантлоуфер Джонатан (бесплатные версии книг txt) 📗
— Это потрясающе, сколько разнообразных вещей вы используете в своем творчестве! Просто алхимия какая-то.
Она уронила свою куртку на стул, оставшись в розовом топе в форме трубы, под которым колыхались упругие холмы грудей, и устроилась на табуретке перед большой картиной, посвященной борьбе афроамериканцев за гражданские права. Скрестила ноги вначале так, а потом эдак.
— Боже, работа даже лучше, чем я ожидала. Просто гениально. Не сомневаюсь, члены совета Музея другого искусства придут в восторг от идеи выставить ее у нас… если вы согласитесь.
— Что за вопрос. — Уилли поедал глазами великолепные ноги Чарли, ее крепкие бедра. — Я, в свою очередь, поражен тем, насколько тонко вы чувствуете живопись. Должен признаться, это одна из моих немногих программных вещей.
— Понимаю. И уверена, она имеет значение не только для афроамериканцев. — Чарли улыбнулась, облизнув губы.
Это приглашение? — Уилли улыбнулся в ответ. — Я правильно расшифровываю твои сигналы?
Чарли пошевелилась на табуретке, показав на мгновение кружевные трусики. О да, конечно, правильно. И он решился. Положил руку ей на бедро и быстро приник к пухлым красным губам. Двигаясь следом за Уилли к постели мимо книг и рулонов с холстами, Чарли думала о картине. О том, какое впечатление она произведет на совет и как ловко ей удалось ее заполучить.
Уилли снял спортивную хлопчатобумажную рубашку, и вдруг на мгновение в темноте перед глазами возникло миловидное лицо Чарли. Глаза широко раскрыты, а шея погружена во что-то темно-темно-красное. Он охнул.
— Что случилось?
Уилли раскрыл глаза. Всего в нескольких сантиметрах от его губ были улыбающиеся губы Чарли.
— Нет, ничего. — Он нежно положил ее на постель. Она выскользнула из микромини, затем из кружевных трусиков.
— Когда мы можем забрать?
— Что?
— Твою картину. Для музея.
— А… — Уилли потянулся к органайзеру. — Сейчас посмотрим. В четверг ее будут фотографировать. Значит, потом в любое время.
— Замечательно, — проговорила Чарли, расстегивая верхнюю пуговицу на его черных джинсах. — Наша секретарша позвонит тебе и сообщит, когда приедут.
Уилли закрыл ей рот поцелуем, но вскоре отстранился.
— Только у меня условие: картина должна висеть в главном зале музея. Понимаешь? Это очень важно. — Он снял джинсы. — И желательно, чтобы рядом ничего не было… если, конечно, тебе не захочется дополнить ее, создать какую-нибудь композицию из рисунков. Понимаешь, чтобы создать у публики определенное настроение. — Он начал ласкать пальцами ее отвердевшие соски.
— Композицию… О… — Чарли застонала.
— Тебе хорошо?
— Да, дорогой, замечательно. Замечательно. — Она издала еще один негромкий стон. — И сколько их? Я имею в виду, рисунков. — Чарли выгнула спину.
Уилли припал губами к ее груди.
— Примерно дюжина. Ты можешь выбрать у меня, какие понравятся. — Он поднял голову и улыбнулся. — И… выбери один для себя.
— О, Уил… — Чарли взяла его лицо в ладони и впилась губами в губы. — Какой ты щедрый. Даешь картину для моего музея и еще мне рисунок в подарок. — Она заводилась все сильнее.
Он молча продолжал ласкать ее грудь.
— Уилли, — проговорила она, тяжело дыша. — Поехали со мной в Венецию на бьеннале. Я сделаю так, что расходы оплатит Музей другого искусства.
— О, дорогая! — Уилли наконец вошел в нее.
Испытывая оргазм, Чарли представила картину Уилли на стене музея и подумала, что для ее раскрутки, наверное, следует нанять рекламщика. Когда дыхание успокоилось, она окончательно решила, что это обязательно нужно сделать.
Очевидно, здесь этим заниматься не следовало. А вдруг кто-нибудь войдет? Но во-первых, уже поздно, а во-вторых, дверь заперта. Он откидывается на спинку дивана, не отрывая взгляда от экрана.
Сколько раз он это видел? Тридцать? Сто? Во всяком случае, достаточно, чтобы изображение впечаталось в мозг. Собственно, такова и была его цель. Этот просмотр — последний, и нужно все тщательно запомнить — как она двигается, когда еще живая, — оставить в памяти прежде, чем он это разрушит. Принесет в жертву.
Девушка на экране уже разделась. Соски крупным планом, закругления бедер, потом общий план. Она медленно танцует под какую-то неслышную музыку — к сожалению, на звуковой дорожке ничего не записано. Он вздыхает, резко расстегивает брюки и сует руку под трусы.
Черт возьми! Неужели нельзя было держать камеру, чтобы она не дрожала? Студия «Любительские фильмы». Название они выбрали правильное.
И все же именно поэтому он и коллекционировал их фильмы — из-за дрянного качества и отсутствия профессиональных актеров. Потому что там все реально. Ему очень хочется, чтобы этот парень в постели исчез. Он желает видеть только ее. Такую живую, сексуальную.
Ее рука, кажется, повторяет движения его руки. Пальцы ворошат лобковые волосы, она ласкает себя, закрыв глаза, откинув назад голову.
О черт! Опять этот парень, который толкает девушку на постель, прижимает се прекрасную голову к своей промежности. Он терпеть не может эту часть фильма, не хочет это видеть. Будь оно проклято. И именно в тот момент, когда у меня уже близко. Он быстро прокручивает пленку вперед. Тоже ничего хорошего. Теперь они совокупляются. Назад. Вот это лучше. Она снова танцует, сбрасывая с себя одежду. Он наблюдает этот танец примерно с минуту, интенсивно работая рукой.
Аааа…
Успокоившись, снимает перчатки, достает из магнитофона кассету, вырезает из нее кусок пленки и кладет в карман. Это будет прекрасным подарком. И одновременно наживкой.
Она клюнет. Он в этом уверен.
22
Кофе не действовал. Кейт уже выпила третью чашку, но ей не помогло. Ночь провела ужасно, сны снились кошмарные. К тому же еще Ричард все время ворочался рядом, так что постель трясло на несколько баллов по шкале Рихтера.
Сейчас на ее столе лежал портрет человека, которого миссис Правински видела на лестнице в ночь убийства Элены. Чернокожий, лицо худое, глаза безумные. Кейт уже размножила рисунок и раздала копии патрульным. По факсу он был также передан во все полицейские участки города.
Пришло время разобрать корреспонденцию, которая красовалась на столе в трех полиэтиленовых пакетах. Теперь вся ее почта направлялась в полицию в аккуратно запечатанных пакетах. Кейт надела хирургические перчатки.
В первом пакете были: счет от Эда Кона, счета за телефон и разные каталоги. Во втором примерно то же самое. В третьем — счет за кабельное телевидение, «Ньюйоркер», «Бизнес уик», еще несколько счетов, открытка от приятельницы из Белиза, уведомление из венецианского отеля, в котором они с Ричардом забронировали номер на период проведения бьеннале. И наконец, простой белый конверт.
Внутри оказалась ксерокопия газетной вырезки, кадр из телевизионной программы «Портреты художников». На нем он пририсовал ей крылья с нимбом и зачем-то надел на ксерокопию широкую черную резинку. У Кейт задрожали руки. Черная резинка. Что она символизирует? Смерть? Возможно. Фотография была обведена красным маркером, а ниже надпись: ПРИВЕТ. Что-то в этих печатных буквах и красном маркере показалось ей знакомым.
Кейт поддела автоматическим карандашом черную резинку, сняла и поднесла к свету. Оказалось, что это вовсе не резинка, а кусок видеопленки.
— Ходить всюду в перчатках, Макиннон, нет никакой необходимости, — проворчала Эрнандес, вкладывая ксерокопию в прибор для проверки отпечатков пальцев.
— Вы правы, — сказала Кейт, — я совсем о них забыла.
— Жаль. Отпечатков нет. Никаких. Ваш клиент их тщательно убрал.
— Что еще вы можете вытянуть отсюда?
Эрнандес повертела ксерокопию в руках.
— Проанализировать бумагу, посмотреть, нет ли каких вкраплений. Впрочем, где сделана эта ксерокопия, узнать все равно невозможно. В городе слишком много таких мест. А это, — она протянула Кейт полиэтиленовый пакет с куском видеопленки, — отнесите Джиму Кроссу в отдел фото-видео.
