Мастера детектива. Выпуск 6 - Грин Грэм (первая книга txt) 📗
Роллан записывал на отдельном листке, казалось бы, случайные, никак не идущие к делу слова. Клейст, кого-то зовут Клейст. Поляк Ковальский произносил эту немецкую фамилию правильно, и Роллан, который еще с войны имел некоторое представление о немецкой речи, поправил неверно записанное слово. Фамилия? А если название места? Он позвонил и велел справиться по венской телефонной книге, какие там есть Клейсты. Через десять минут сообщили, что персональных абонентов два столбца, а есть еще начальная школа Эвальда Клейста и пансион «Клейст» на Брукнер-аллее. Роллан записал и школу, и пансион, но пансион подчеркнул. Потом снова стал вчитываться в протокол.
Несколько раз упоминался какой-то иностранец, и Ковальский то говорил о нем «bon», хороший, то вдруг называл его «facheur» — негодяй. В шестом часу утра полковник Роллан послал за кассетой и магнитофоном и целый час прослушивал запись. Наконец, выключив магнитофон, он тихо и яростно выругался, взял ручку и внес в текст исправления.
Вовсе не «bon» говорил Ковальский, а «blond», блондин. И другое слово плохо выговаривалось разбитыми губами: не «facheur», а «faucheur», убийца.
Все сразу стало куда яснее. И слово «шакал», которое Роллан всюду повычеркивал, потому что решил, будто так Ковальский честит своих преследователей и мучителей, приобрело иной смысл. Это была кличка белокурого убийцы-иностранца, с которым виделись три главаря ОАС в венском пансионе «Клейст» за несколько дней до того, как переехали в Рим и поселились в гостинице под охраной.
Вот, значит, зачем восемь недель грабили во Франции банки и ювелирные магазины. Этот блондин запросил с ОАС большие деньги, и запросить такие деньги он мог лишь за одно-единственное дело на свете. Не затем его вызывали, чтобы сводить счеты или утрясать дрязги.
В семь утра Роллан позвонил дежурному связисту и велел отправить «молнию» резиденту СДЕКЕ в Вене, пренебрегая установленным порядком (это полагалось делать только через отдел Р-3, Западная Европа). Потом он затребовал все экземпляры протокола и запер их у себя в сейфе. И наконец сел писать докладную записку, у которой был лишь один адресат, да еще с пометкой «строго конфиденциально».
Писал он без сокращений, вкратце описав предпринятую им по личной инициативе операцию по захвату Ковальского: как бывшего легионера удалось заманить в Марсель, передав ему окольным путем ложные сведения о болезни близкого человека; как его арестовали агенты Аксьон сервис; как он был затем подвергнут допросу (без лишних подробностей, разумеется) — и дал несколько путаные показания. Он счел нужным добавить, что при аресте Ковальский оказал сопротивление, изувечил двоих и пытался покончить с собой, вследствие чего пришлось его госпитализировать, и признания были им сделаны на больничной койке.
Следовал протокол допроса с комментариями Роллана. После этого он прервался, глядя на крыши в позолоте утреннего солнца. У него была, как он прекрасно знал, прочная и заслуженная репутация сдержанного и отнюдь не склонного к преувеличениям человека. Поэтому он тщательно взвесил каждое слово заключительного абзаца:
«Поиски дополнительных фактов, подтверждающих наличие предполагаемого заговора, ведутся в данный момент. Следует заметить, что в случае, если таковые обнаружатся, заговор этот представляет, на мой взгляд, еще небывалую опасность для жизни президента Франции. Если мои предположения верны, если некий убийца-иностранец нанят с целью произвести покушение на президента и в настоящее время это покушение подготавливает, то считаю своим долгом сообщить, что необходимы чрезвычайные меры общегосударственного масштаба».
Против всякого обыкновения полковник Роллан сам переписал докладную на машинке, вложил ее в конверт, оттиснул на сургуче свою личную печать и поставил штемпель, означавший высшую степень секретности. Он сжег рукописный черновик докладной над раковиной рукомойника в углу кабинета и смыл пепел.
Затем он вызвал к себе в кабинет связного-мотоциклиста, а заодно попросил принести ему яичницу, булочку с маслом, еще кофе — на этот раз большую чашку с молоком — и, наконец, аспирину: у него разболелась голова.
Он вручил связному запечатанный конверт, объяснил, куда и кому его доставить, съел яичницу с булочкой и уселся допивать кофе на подоконник у распахнутого окна в сторону Парижа. За несколько миль видны были шпили собора Парижской богоматери, а еще дальше, в разогретом мареве над Сеной, очертания Эйфелевой башни.
Был десятый час утра, и, должно быть, горожане, отрываясь от обыденных дел, чертыхались вслед завывающей сирене и мотоциклисту в кожаной куртке, который мчался в обгон и наперерез машинам к Восьмому округу Парижа.
9
В то же самое утро, ближе к полудню, министр внутренних дел Франции сидел за столом у себя в кабинете и угрюмо смотрел из окна на залитый солнцем овальный двор. В дальнем конце его были резные чугунные ворота с гербами Французской республики на створках, а за ним шумела площадь Бово: потоки машин выплескивались на нее с Фобур Сент-Оноре и с авеню Мариньи, образуя гудящий водоворот вокруг возвышавшегося в центре регулировщика.
Услышав за спиной шелест бумаги, министр крутнул кресло и повернулся лицом к столу. Его визави закрыл папку и почтительно положил ее на стол перед министром. Оба молча смотрели друг на друга, и слышно было лишь тиканье золоченых каминных часов против входной двери да отдаленный гул транспорта с площади Бово.
— Так что же вы думаете?
Комиссар Жак Дюкре, начальник личной охраны президента де Голля, был крупнейшим во Франции специалистом по всем вопросам безопасности, и особенно по части предотвращения покушений на убийство. Поэтому он и занимал свой пост, и поэтому же шесть организованных до того времени заговоров с целью убийства президента Франции закончились провалом либо были задушены в зародыше.
— Роллан прав, — сказал наконец Дюкре. Он произнес это ровным, спокойным, непререкаемым тоном, словно речь шла о заведомом исходе очередного футбольного матча. — Если все обстоит, как он пишет, то заговор представляет исключительную опасность. Иностранец, привлечен со стороны, действует в одиночку, без помощников, на собственный страх и риск. Вдобавок еще и профессионал… Против такого человека бессильны вся наша агентура, все нынешнее осведомители в ОАС, бесполезны тут и досье всех французских служб безопасности. Как сказано у Роллана… — Он полистал докладную шефа Аксьон сервис и прочел вслух: — «опаснейший умысел террористов», опаснее и быть не может.
— Ну, что ж, — после долгого раздумья сказал министр, снова обозревая слепящий двор, — необходимо поставить его в известность.
Полицейский промолчал. В положении технического исполнителя имелись преимущества: он делал свое дело, а руководящие решения принимали другие, за то им и деньги платили. Ему незачем было лезть вперед с дурными вестями. Министр обернулся к нему.
— Хорошо. Благодарю, комиссар. Постараюсь сегодня же попасть на прием и доложить президенту. — Он заговорил сухо и решительно. Делать так делать. — Вряд ли стоит напоминать вам о необходимости соблюдения строжайшей тайны до тех пор, пока я не ознакомлю президента с ситуацией и не получу соответствующих указаний.
Комиссар Дюкре встал и пешком отправился восвояси через площадь; оттуда до ворот Елисейского дворца оставалось метров сто. После его ухода министр внутренних дел придвинул к себе перламутрового цвета папку и еще раз внимательно перечел докладную. Роллан, несомненно, делал правильные выводы, Дюкре их подтвердил, и теперь деваться было некуда. Опасность существует, опасность серьезная, отмахнуться от нее нельзя, и президент должен знать о ней.
Он как бы нехотя нажал на рычажок диктофона: пластмассовый ящик тут же ожил, и министр распорядился:
— Соедините меня с генеральным секретарем Елисейского дворца.
Не прошло и минуты, как зазвонил красный телефон рядом с ящиком. Роже Фрей изложил свое дело в двух словах.
