Красный - Хансен Эва (книги полностью TXT) 📗
— Нет, но если я сказал сидеть дома, значит, надо сидеть дома. Сегодня вечером будет порка.
— Ларс!
— Да?
— У… у меня еще то не прошло!
Он хохочет:
— Врешь, все прошло. Выпорю по-настоящему, а за вранье добавлю. Дай запасные ключи от квартиры, чтобы мне не пришлось ломать дверь.
Я послушно киваю на столик у телефона. Он проходит по квартире, явно что-то прикидывая, берет ключи, возвращается ко мне и напоминает:
— Вечером выпорю. Готовься.
Обнадежил, называется.
До вечера не так много времени, особенно если не знаешь, во сколько эта экзекуция состоится. Я провожу день в полуобморочном состоянии. Наконец не выдерживаю и звоню Марте:
— Он намерен выпороть меня сегодня вечером.
Марта смеется:
— Переживешь.
— Ты думаешь? Кстати, меня видели, когда я ходила в офис.
— За это порка или просто так?
— За все, — сокрушенно вздыхаю я, Марта в ответ хохочет.
— Бедная девочка… Ее сегодня выпорют по-настоящему… Расслабься и получай удовольствие.
— Попробую…
Легко сказать, получай удовольствие! А если я просто боюсь? Боюсь и… жду этой экзекуции.
— Марта, неужели и правда можно получить удовольствие от порки?
— Это кто и как порет. Думаю, ты от рук Ларса получишь. Не переживай.
— А тебя много пороли? Только Оскар?
— Нет, но это длинная история. Оскар порет жестко, после него не посидишь, и рубцы долго не проходят.
— Я боюсь.
— Не трусь.
Вот и все успокоение.
Ларс приходит в восемь, но не открывает дверь своим ключом, а звонит.
— У тебя же есть ключ?
— Я взял его на всякий случай, но как воспитанный человек предпочитаю, чтобы хозяйка впустила меня сама. Я к тебе по делу.
— Только?
Я пытаюсь шутить, чтобы скрыть дрожь в коленках.
— Угу. Зато дело какое… Ты готова?
— Ларс…
— Значит, готова. Весь день боялась, и теперь поджилки трясутся. Это хорошо, острее будешь чувствовать. Пойдем.
Он закрывает дверь, моет руки, приносит в комнату большую сумку. Я с ужасом смотрю на это вместилище девайсов.
— У тебя есть лед в холодильнике? Принеси в какой-нибудь чашке.
Я покорно тащусь к холодильнику за льдом, ужасаясь сама себе. Что происходит? Ко мне пришел пусть и любимый мужчина, но с намерением выпороть, а я не просто покорно с этим соглашаюсь, но и создаю условия! Сказал бы кто неделю назад, плюнула бы в лицо. Нет, неделю назад уже не плюнула, а вот две — наверняка.
Ларс прекрасно видит мой страх, тихонько смеется:
— Замираешь от ужаса и желания? Раздевайся.
Я покорно расстегиваю джинсы, обзывая себя тряпкой.
— Знала же, что я приду! Все снимай, Линн, я должен видеть твое тело. Грудь обработаем потом.
Отвернувшись, я снимаю и трусики.
— И рубашку.
Она хоть создавала видимость прикрытия…
— Давай руки.
Но для этого нужно повернуться и я замираю. Следует более жесткое требование:
— Руки, Линн!
Он не смотрит на мой низ живота, и это несколько успокаивает.
Запястья обхватывают наручи, на которых колечки перемежаются с карабинчиками. Сцепив их между собой, отчего запястья оказываются скованными, Ларс интересуется:
— Кляп?
— Да.
Лучше сегодня кляп, чем завтра соседка поинтересуется, по какому это каналу шел фильм со зверскими сценами насилия. Рот заполняет кожаный шарик, на сей раз с запахом мандарина. Я киваю, давая понять, что все в порядке.
— Я не буду давать тебе что-то в руки или просить помычать, ты все равно молчишь. Лучше лишний раз загляну в лицо. Или вон туда, — Ларс кивает на большое зеркало, где мы отражаемся во весь рост. Я замираю от понимания, что все смогу видеть собственными глазами.
Ларс улыбается:
— Если рискнешь, смотри. Ложись сюда.
Он положил на столик, на котором Бритт раскраивает свои шедевры, подушку мне под живот. Столик высокий, мне приходится стоять на цыпочках. Фактически на столе тело лежит только до пояса, все, что ниже — за пределами стола в круговой доступности. Под животом подушка, на грудь ничто не давит. Устроив меня, Ларс пристегивает к столику широким ремнем на уровне талии, потом ставит в нужное положение ноги и пристегивает ремешками к ножкам стола и их. Я стою на цыпочках, пальцы едва касаются пола, но зафиксирована плотно, не дернешься.
— Линн, сегодня порка будет серьезней, не только разогрев, чтобы ты не ерзала, я пристегнул все. Ты в порядке?
Я киваю.
Ларс достает из сумки флоггер, показывает мне в зеркало:
— Это ты знаешь, что такое. А вот это кошка — плетка-многохвостка с узелками на кончиках. Бывают и грузики, но пока достаточно узелков. Бьет куда больней флоггера. Ты хочешь получить этой плеточкой?
Я пользуюсь тем, что во рту кляп, и молчу. Но его не обманешь, Ларс легонько проводит кончиками кошки по моим ногам и шлепает по попе. Удар и правда куда чувствительней флоггера.
— Я спросил, хочешь ли ты получить кошкой.
Я киваю. Он наклоняется к лицу, рука при этом гладит ягодицы и, словно нечаянно, касается промежности и влагалища. Меня бросает в жар.
— Очень хочешь?
Я снова киваю.
— Ты вся мокрая…
Еще бы!
— Сначала смажем… Чуть подразним нашу девочку, чтобы она повертелась, вернее, поняла, что вертеться невозможно и придется терпеть все удары…
Ларс массирует мне все тело от шеи до пальчиков на ногах, избегая прикасаться только к груди. Я млею и таю…
Он снова смазывает ягодицы и объявляет:
— Ну, все, поиграли, и будет.
Я замираю от сладкого ужаса, но Ларс не торопится, поглаживая круговыми движениями попу, и вдруг следует резкий шлепок.
— А!
— Это чтобы не врала мне. Сейчас будет больней.
Да что он все пугает! Я уже извелась от ожидания боли. Правильно говорят, что ожидание боли хуже самой боли. Еще чуть и захнычу.
Еще шлепок чем-то плоским. Я догадываюсь, что это паддл — шлепалка вроде вытянутой теннисной ракетки. Уже ощутимо. Поглаживание… шлепок… Легкие прикосновения пальцев, и шлепок! Я понимаю, что ягодицы уже серьезно красные.
Ларс смеется, в его голосе явно слышатся нотки удовольствия. Я вспоминаю, что ему нравится наблюдать за реакцией моего тела.
Потом следуют два флоггера, но почти без поглаживания, Ларс только слегка пробегает хвостиками по телу и шлепает, пробегает и шлепает. Немного погодя кожа начинает гореть огнем, но крутиться невозможно, я привязана. Остается только стонать.
— Если хочется плакать, поплачь. Слезы помогают.
Дельный совет, плакать и правда хочется, причем с каждым ударом все сильней. Но это не слезы боли, а какие-то другие, я пока не понимаю какие, расслабления, что ли? Словно ударами Ларс освобождает меня от оков, действительно разрушает кокон. Потому, несмотря на усиливающуюся боль, это слезы блаженства.
Ларс еще только раз смазывает страдающую часть моего тела во время порки флоггером. Закончив с этим девайсом, наклоняется ко мне:
— Как ты?
Я киваю.
— Линн, без героизма.
Я снова киваю. Я отвернула голову, чтобы не видеть в зеркало, что происходит, так лучше и… страшней.
Его рука во время переговоров ласково гладит мою многострадальную попу.
— Это был разогрев. Теперь кошка.
Кошка не флоггер, к тому же ягодицы и без того горят, словно обожженные. Если бы не ремни, уже вертелась ужом. Орать мешает кляп. После нескольких ударов Ларс снова наклоняется ко мне:
— Терпишь?
Нет, я не терплю, но говорить об этом не собираюсь.
Весь мой предыдущий жизненный опыт твердит, что если чем-то бьют по телу — это больно, особенно, если это что-то плеть. А больно — это плохо, хорошо быть просто не может, боль не может вызывать восторга, а уж возбуждать… Это извращение! Конечно, испытывать возбуждение от боли — это извращение.
Черт побери, я все понимаю умом и… возбуждаюсь! Мои тело с разумом борются, и я чувствую, как разум уступает. Вернее, я просто перестаю обращать внимание на все разумные доводы против накатывающего возбуждения и удовольствия. Каждый удар плетки разрушает внутри какую-то очередную стенку, препону, защиту, выстроенную воспитанием, образованием, здравым смыслом, даже не моим, а многими поколениями до меня.
