След «Семи Звезд» - Лещенко Владимир (электронную книгу бесплатно без регистрации .txt, .fb2) 📗

– Если я действительно тебе небезразлична, не мешай мне, – прильнула к его груди она. – Я должна там быть! А за квартирой и в самом деле пусть твои ребята посмотрят…

Вадим колебался.

Вологда… «Где ж ты, моя черноглазая, где?..»

И какой паук наплел такие красивые и столь запутанные вологодские кружева?

Вологда…

Многое могло бы измениться, если бы майор Вадим Савельев не совершил грубой профессиональной ошибки: он забыл спросить Варвару, не взяла ли она чего-нибудь с места происшествия?

Глава семнадцатая. Тычешь, потычешь

Бородавское озеро, зима 1758 г.

Он не остался бы самим собой, если б не полез туда. Это все равно, как долго и упорно шедшему путнику повернуться и уйти, не доходя единого шага до цели. Пусть Иван и не разгадает до конца покрытую пылью времен тайну, однако ретироваться, чтобы потом сожалеть об упущенном?

Уже на следующий день его пребывания в Ферапонтове можно было со спокойной совестью возвращаться в Вологду. Как и предполагалось, ничего любопытного для академического проекта в монастырской библиотеке откопать не удалось. Летописные своды, хранившиеся здесь, начинались уже с XV века. Сей период пока не интересовал господ профессоров.

Хотя и в этих свитках попадались любопытные вещи. Не без улыбки читал поэт пометы летописцев, сделанные ими на полях своих хроник во время трудов праведных, а потом по рассеянности не соскобленные с пергамента. «Господи, долго ль еще мне трудитися, аки пчеле? Ажно рука отваливается». «Пот глаза застит». «Надобно бы у брата келаря лишних пару свечей выпросить – темно зело». Живые голоса древности.

И все же – не то.

Однако Иван каждое утро прилежно приходил в вивлиофику, запасшись пачкой бумажных листов. Перья с чернилами ему по дружбе ссужал брат Савватий.

Почеркав-почеркав для вида бумагу, господин копиист на «некоторое время» отлучался. А в это время занимался несколько иными изысканиями: присматривал удобный железный прут потолще, чтоб стылую землю расковырять или кровельный лист поддеть, а также лопату, длинную и прочную веревку, мешки и прочее снаряжение.

Обратись он за помощью к библиотекарю, тот, несомненно, пособил бы гостю в поисках. Но посвящать кого бы то ни было в свои планы Баркову не хотелось: помнил реакцию молодых монашков на их с бароном попытку проникнуть в Никонову часовню. Вряд ли от местной братии стоило ожидать чего иного, судя уже по тому трепету и ужасу, с которыми Савватий рассказывал историю проклятого места. Да еще как пить дать нажалуются преосвященному, а предугадать действия Варсонофия тяжеленько. Непредсказуем владыка.

И вообще от всего этого дела дурно пахло. Сказать по чести – смердело. Змеи с крокодилами, объявившиеся среди зимы, рыжие псы неведомой породы, вертящиеся у провалившейся под землю часовни, запрещенные церковью книги, полусгоревший череп в костре – все это звенья одной цепи. Закрытой на большущий, прямо-таки амбарный замок.

Да вот только где ж эту дыру отыскать? А к ней бы и ключ не помешал.

Все чаще Ивану приходила в голову мысль, что ключ сей надобно искать не где-нибудь, а в Горнем Покровском монастыре. Туда все звенья цепочки выстраиваются. Вологжане, пугающиеся при упоминании обители, внезапный тамошний карантин, затребование монашками отреченных книг из библиотек Белозерского и Ферапонтова. В странные игры играют невесты Христовы.

И там же, за монастырскими стенами – Брюнетта. Которой грозит тьма. Хорошо бы, конечно, чтобы он ошибся, неверно истолковал увиденное. А ежели нет? Что тогда?

Тогда следует выручать красну девицу-зазнобу. И чем скорее, тем лучше.

К исходу третьего дня снаряжение было готово.

Он долго раздумывал, когда именно отправиться в путь. Естество рвалось сделать это днем, противясь самой мысли лезть под землю ночью, когда особенно мощна нечистая сила. Разум же, извечный недруг чувств, велел идти к часовне как раз в темное время суток, поскольку лишь об эту пору наименьший риск привлечь к себе внимание посторонних.

Победил, конечно же, ум – мерило всех вещей в сей просвещенный век. Но, примиряясь с чувствами, он предпочел промолчать, когда Иван предпринял кое-какие шаги, несовместные с учением великих мыслителей человечества.

Прежде всего, поэт отправился в Рождественский собор, прихватив с собой всю свою амуницию. Здесь он поставил свечи Богородице, своему небесному патрону Ивану-воину, великомученикам Козьме и Дамиану и, на всякий случай, святому Христофору, прилепив свечу у того места, где, как ему указали, прежде находился образ Псоглавого мученика, нынче замазанный.

Потом, преклонив колена, долго молился, испрашивая благословение небес на свое предприятие, а буде таковое дать невозможно, то хотя бы прощение за дерзновенный поступок. Святые сурово молчали, не подавая никакого знака. Понятное дело, сердились. Зачем ворошить то, что быльем поросло и предано церковному порицанию и забвению?

Оно и правда, зачем? Не лучше ль смирить гордыню, обуздав стремление разума порвать путы незнания? Для кого-то и лучше, но не для него. Такова уж его натура. Потому прости, Господи, неразумное чадо свое, ведающее, что творит худое, но не могущее противиться страсти познать неведомое.

Хорошо бы еще получить пастырское благословение. И освятить снаряжение. Но как? Не подойдешь же к первому встречному чернецу с просьбой: «Благослови, честной отче, на дело сомнительное», подсовывая ему пистолеты, шпагу да лопату с прутом и вервием.

Ладно, есть надежда на то, что уже само пребывание в святом месте сотворит с амуницией чудо. Особенно после того, как все это окропится святой водой. Пузырем с нею поэт предусмотрительно обзавелся загодя, купив в монастырской свечной лавке.

Еще одной нелепицей, противной здравому смыслу, стало то, что господин копиист зарядил свои пистоли… серебряными пулями. Да-да. Он отнюдь не манкировал странными словами, оброненными Шуваловым во время их последней встречи. Приап никогда ничего не говорит почем зря. Раз молвил, что не худо бы запастись оным снаряжением, знать, так и нужно поступить.

Намаялся Иван, разыскивая по столице серебряные пули. Проще было бы самому смастерить как-нибудь в ружейной мастерской Академии. Да времени уже не было и не хотелось нарываться на недоуменные вопросы товарищей. Таки сыскал в одной из лавчонок на Невском, где торговали всякими заморскими диковинами. А если бы понадеялся на то, что на месте раздобудет? Это в Вологде-то? Ха-ха-ха!

Сложив свой скарб в кожаный мешок, поэт проследовал на конюшню, загодя приготовив более-менее правдоподобное объяснение, зачем ему понадобилась лошадь на ночь глядя. Дескать, мается бессонницей, и врач прописал ему вечерние верховые прогулки. Не особо любопытным чернецам этого должно было хватить. Мало ль от чего с жиру бесятся эти мирские.

Оправданий не потребовалось. Кроткий инок, присматривавший за лошадьми, удлиненным ликом и сам отчасти смахивающий на своих питомцев, ни слова не говоря, взнуздал для Ивана конька посмирнее.

– Я недолго, – сам себе не веря, молвил на прощанье Иван.

– Да уж, – кивнул монах, – глядите, чтоб поспели к закрытию врат. А то, не приведи Господи, в лесу ночевать доведется.

– Благословите, брат, – сняв треуголку, склонил голову поэт.

Теплая ладонь легла ему на темя.

– Да пребудет с вами Бог, – торжественно изрек черноризец. – И ныне, и присно, и во веки веков.

– Аминь, – закончил Барков.

Хоть и обманом, а таки получил благословение.

Вскочил в седло и глянул сверху на конюха. Неровный свет свечи замысловатым бликом лег на некрасивого инока, и Ивану вдруг показалось, что у того совсем не лошадиное, а… песье обличье.