Гладиаторы «Спартака» - Миронов Георгий Ефимович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗
Когда Лев Борисович закончил обсасывать последнюю ракушку из паэльи и сделал глоток фирменного «Шардоне» урожая 1968 года, подававшегося только здесь (у Пьера Жерюмо были свои виноградники в Арле), Пьер Жерюмо наконец решился нарушить тишину:
— Как вам вино?
— Как всегда — прекрасное, — хмуро ответил Барончик.
— А ведь это необычное вино.
— В чем же его необычность? — словно нехотя спросил Барончик.
— Это первое вино с виноградников, которые я решился посадить, на горе Рошак, на красноглинной почве, — риск оправдал себя!
— Да, вино неплохое, — автоматически ответил погруженный в свои мысли Барончик.
Официант принес лохань с водой, в которой плавали лепестки красных и белых роз.
Лев Борисович сполоснул руки и тщательно вытер их поданной ему первой горячей салфеткой.
— Ну так что за вещицу вы мне обещали показать? — зло, словно в чем-то старый ювелир уже был перед ним виноват, спросил он.
Жерюмо поставил на колени дорогой коричневый саквояж, раскрыл его двумя ключами, отключил электронную защиту и тут же позвонил по сотовому в местное отделение полиции и предупредил, что это именно он снял систему защиты с саквояжа, в котором носил драгоценности.
Тем временем официант освободил стол и ухитрился расстелить свежую скатерть, не задев клиентов.
На белоснежную и твердую от крахмала поверхность сухонькие руки ювелира и торговца антиквариатом прямо в центр стола поставили небольшую золотую табакерку. На глаз высота ее была два с половиной сантиметра, ширина около трех, длиной она была чуть более 8 сантиметров.
Овальная форма табакерки с вписанным в крышку тоже овальным медальоном была излюбленной в эпоху классицизма.
Барончик взял вещицу в руки. Начал, как всегда, с ласкового поглаживания. В годовом клейме читались лишь первые две цифры «18» и последняя "9". 1809 год.
И теперь — главное: в овальном медальоне были из алмазов выложены инициалы — вензель Наполеона Бонапарта. А на оборотной стороне крышки красовался эмалевый портрет самого императора.
— Бриллианты очень чистой воды, — прошептал, словно боясь отвлечь от раздумий всесильного магната, старый ювелир.
— Я вижу, — мрачно обрезал тот.
— Клеймо заметили? — робко спросил мэтр Жерюмо.
Его и слепой бы заметил. Такое клеймо, Барончик знал, ставил Отто Самуил Кейбель, известный петербургский ювелир, с 1797 года — цеховой мастер золотого дела, и его сын и ученик Иоганн Вильгельм.
— Думаю, это работа Кейбеля-отца, — рискнул уточнить француз.
Но Лев Борисович словно не слышал его. Клеймо «Keibel» расплылось перед глазами.
Тем временем официант, бесшумно двигаясь, поставил на край стола две фарфоровые тарелочки с грушами и положил два острых золоченых ножичка для фруктов.
Ювелир видел, что вещица нравится Барончику. Ему бы дождаться, когда клиент сам предложит свою цену. Можно было не сомневаться, что она и в начальной стадии торгов будет немалой. Да черт попутал. Или жадность. Не обратил внимания мэтр Жерюмо, что барон не в себе, что его буквально гложет какая-то тревога, тоска, забота...
Барончик придвинул к себе табакерку.
— Сколько вы хотите за эту безделицу? — спросил он, не поднимая глаз.
— Ну никак не меньше 350 тысяч долларов.
— Много, — все так же не поднимая глаз, парировал магнат.
— Но тут одни камни тянут на три сотни, а еще золото, и главное — работа, имя ювелира!
— Много, — все так же мрачно возразил Барончик.
— Ну уж и не знаю, что сказать. В конце концов, найдутся другие...
— Когда вещь заказываю я, другие не находятся.
— Я понимаю, но где же выход? Я не могу отдать вещь даром.
— Никто и не ждет этого. Даром... Триста пятьдесят тысяч — это, батенька, не даром, — продолжал гнуть свое скупой барон.
Ювелир растерялся. Он сотрудничал с Барончиком не первый год. Тот никогда не торговался, доверяя ему и полагая, что мэтр Жерюмо всегда предлагает ему реальную цену. Что случилось с клиентом?
Казалось, дурное настроение не позволяло барону де Понсе увидеть ситуацию со стороны. Впрочем, с юмором у него всегда было не очень.
— Вещицу с руками оторвут, если я выставлю ее на аукционе «Дома Друо», — все-таки попробовал еще раз сторговаться несчастный ювелир.
— И заработаете там не более трехсот тысяч, — Лев Борисович был неумолим. — Я же и предлагаю вам триста.
— Но если «засветиться» в «Доме Друо», это добавит мне репутации. А вам я продаю вещи как бы «в темную». Вы же никогда не обозначите ее в каталоге...
— Вот еще! Буду я давать сведения о своей коллекции в какие-то каталоги, — фыркнул Барончик.
— А если в каталоге не указано, что вещица поступила в коллекцию через торговый дом такого-то антиквара, антиквар теряет, как это теперь говорят у нас во Франции, в «промоушен»...
— И все же я настаиваю на трехстах, — уперся жадный барон.
— Что же, — привстал на стуле, совсем чуть-чуть, чтобы обозначить свою готовность уйти, старый антиквар, — значит, вы проиграли...
Что-то произошло в зажатом римским поражением мозгу Барончика.
— Кто проиграл? Это я проиграл? — страстным, «актерским» шепотом произнес он.
— Ну, если вы не участвуете в торговой операции и отказываетесь купить вещь за цену торговца, то, как говорят у нас, антикваров, вы проиграли, — повторил несчастный ювелир, не поняв реакции магната.
— Что ты сказал, старая сволочь? Повтори...
— Да не напрягайтесь вы так! Нельзя нервничать из-за каждого проигрыша. Тут проиграли, в другой раз выиграете. Или слово вас обидело? Так тут нет ничего лишнего. Поговорка антикваров. Потому что...
Старый торговец драгоценностями не успел закончить фразу. Лев Борисович встал, зажал в руках два золоченых ножичка для фруктов, которыми во время разговора поигрывал, любуясь яркими солнечными сполохами, и, сделав резкое движение над столом в сторону все еще сидящего партнера по переговорам, сверху вниз вонзил оба лезвия ему в шею над ключицами.
Кровь брызнула так сильно, что в мгновение ока залила белоснежную накрахмаленную скатерть, дав причудливые акварельные разводы.
Тело антиквара конвульсивно дернулось пару раз, голова упала на окровавленную скатерть и теперь слегка подрагивала в ритме бьющей из тела крови.
Точно так же дергался и стоящий над антикваром Барончик.
Наконец мэтр Жерюмо замер. Одновременно унялась и дрожь в теле барона, и он только теперь с удивлением посмотрел на зажатые в руках золотые фруктовые ножи.
— Я никогда не проигрываю! — повторил Лев Борисович фразу, которая сидела внутри как заноза с той минуты, когда он узнал о выигрыше «Спартака» в Риме.
Подбежали охранники.
— Приберите тут. Зачистите, — мрачно приказал ставший прежним Барончик.
— Это мы мигом. Сменить скатерть? — спросил старший охраны, ища глазами официанта.
— Идиот. Сменить все! Зачистить — значит зачистить. А не просто крошки смахнуть.
— Понял, понял, понял, — холодея от страха, закивал тот.
Барончик взял в руки золотую табакерку работы знаменитого петербургского мастера, уже успокоившись, полюбовался игрой света на полированной поверхности и на бриллиантах.
— Какая огранка, ах, какая огранка! И совсем не дорого — 350 тысяч. Не понимаю, чего я на старика взъелся. Ну, да сделанного не исправишь.
— И официанта? — спросил неуверенно старший охраны.
— Я сказал — зачистить. Еще вопрос задашь, сам в зачистку попадешь, — бросил на него раздраженный взгляд Барончик.
Официанта нашли в шкафу. Он умер молча — видимо, был готов с той минуты, как увидел блеснувшие под светом хрустальной люстры два золотых лезвия, вонзившиеся в шею старого ювелира.
— Кто еще мог знать о встрече? — задал уже себе вопрос старший охраны. И решил перестраховаться. В ту же ночь дома были убиты метрдотель, хозяин ресторанчика, второй официант и швейцар.
Зачищенный изнутри, ресторанчик взлетел на воздух через час после того, как барон де Понсе отправился к себе. Взрыв был подготовлен грамотно, соседние дома не пострадали, но заведение выгорело дотла.
