Что немцу хорошо, то русскому смерть (СИ) - Стрельникова Александра (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
— Надо узнать, куда Федю увезли.
— Узнаем, не переживай. Сегодня его повидать все равно не дадут — пока пулю выковыривать станут, пока зашивать, пока от наркоза отойдет. А завтра утречком как раз и поедем к герою нашему в гости. Лады? И не волнуйся. У него таких дырок за всю его военную карьеру столько было, что если бы он, к примеру из алюминия был, через него уже лапшу можно было бы откидывать.
Невольно смеюсь, потом негодую.
— Егор, ну что ты несешь?
— Это я так. От нервов. Ох и напьюсь же я сегодня.
— И я, — неожиданно пищит рядом со мной Маша. — Надо будет картошечки сварить и селедочки почистить. Слышь, Серег, у вас селедка есть? А то заехать бы купить…
Стрельцов внезапно протягивает назад руку, не глядя хватает Машку за шею, притягивает ее вперед, к себе, в просвет между передними сиденьями, и громко чмокает куда-то в волосы.
— Не жена, а золото! Только-только из-под пуль каким-то чудом выскочила, а уже по хозяйству хлопочет.
Машка вырывается и откидывается назад. Вид у нее довольный до крайности. К счастью все с ней действительно в порядке. Обошлось. Уже рассказала, что обращались с ней нормально. Садистов среди похитителей не было. Скорее профессионалы. Меня это успокаивает — не пришлось ей лишнего хлебнуть, а вот Стрельцова и Серджо наоборот беспокоит: раз профессионалы, значит их кто-то нанял. А раз нанял один раз, значит и перед вторым не остановится.
Нас встречает Ксюха с Викусей на руках. Павла нет — куда-то усвистал. Мужикам явно не до него. Да и то верно — не маленький мальчик, пусть сам решает, как ему быть. Я тут же бегу к своему мобильнику, который оставляла здесь. Точно!
Шестнадцать неотвеченных звонков. Мама. Отзваниваться ей даже страшно — что сейчас буде-е-ет?.. Но все же набираюсь смелости.
— Анна! Слава богу! Я уж не знала, что мне думать. Почему ты так со мной поступаешь? Да еще в новостях какие-то ужасы показывают. Сплошные перестрелки с жертвами. Они называют это операцией по освобождению заложников! Еще, небось, и ордена за нее получат. А ведь на самом деле одни бандиты стреляли в других. Просто у одних на плечах погоны, а у других нет.
Мне становится жестоко обидно за ребят из СОБРа, которые рисковали собой ради нас с Машей, за Серджо и Егора, которые и без погон, совсем не по служебному долгу, но тоже лезли под пули, за Федю, который спасая меня подставился сам и теперь лежит где-то в больничке, приходя в себя после операции.
— Мам, ты же ничего не знаешь. Ты не имеешь ничего общего…
— И горжусь этим! Слава богу люди моего круга…
Ну да. Дальше все, что она скажет, слышано мной уже не раз.
Она всегда, сколько я ее помню, отличалась этим непонятно откуда взявшимся снобизмом. Ее отношение к «простым» подчас коробило. Но все было в рамках. А потом я с дуру сказала ей, что Унгерны, из которых происхожу и я, и мой отец — не однофамильцы, а самые что ни на есть прямые потомки легендарного баронского рода. Тут-то у нее в мозгах что-то «повернулось» окончательно. Причем если сразу после того, как она узнала о моем «баронстве», больше всего ее заботило то, что бы я соответствовала этому высокому статусу, то потом, как-то незаметно, она убедила себя в том, что и она сама — практически баронесса. Это было бы смешно, если бы не было так грустно…
Заверяю ее, что со мной все в порядке. Я у своих новых друзей. В большом двухэтажном (статусном!) особняке, а отнюдь не среди наркоманов и пьяниц. Прощаюсь, возвращаюсь в гостиную… и обнаруживаю всю нашу гоп-компанию с рюмками в руках. Стрельцов, у которого рот в этот момент занят селедкой с черным хлебом и луком энергично машет мне рукой — мол, присоединяйся. А я ведь только что убеждала маму, что пьяниц среди моих друзей нет…
Не пьет только Ксюха, на руках у которой радостно улыбаясь и периодически брыкая ножками восседает Викуся. У Ксении с Серджо, как я понимаю, строгий уговор — когда выпивает один, другой — ни-ни. Понятно, что из-за ребенка. Сегодня очередь итальянца — в конце концов именно он совсем недавно лазал под пулями.
Я водку терпеть не могу. Но, похоже, выбора у меня нет — Стрельцов уже наполнил стопочку и теперь настойчиво пододвигает ее ко мне. Машка тут же сооружает импровизированное канапе: квадратик черного хлеба, кусок селедки, луковое колечко и веточка укропа сверху.
Поскольку ничего не ела, считай, целый день, пьянею тут же, с первой рюмки. В голове расслабляется какая-то туго сжатая пружина, руки и ноги, которые мерзли у меня все это время, несмотря на месяц май на дворе, тут же согреваются, в животе тоже разливается тепло.
Махнув первые три рюмки, Стрельцов садится за телефон и вскоре уже знает, куда увезли на скорой Федора, и как у него дела. Пулю из ноги ему вытащили, теперь пациент спит.
Состояние стабильное, а перспективы самые что ни на есть обнадеживающие.
— Какое-то время, конечно, походит как дедушка, опираясь на палочку, но потом все будет ОК.
Забавно. Он тоже произносит не «о'кей», а также как Федор — просто две русские буквы «О» и «К». Уточняю, когда именно его можно будет навестить.
— Завтра. Расслабься, Ань, все с ним хорошо.
И я действительно пытаюсь расслабиться. Только хватает меня не на долго. Не умею я пить. Как известно: что русскому хорошо, то немцу — смерть. Так что в этот вечер Ксюхе приходится укладывать в кроватку не только Викусю, но и меня…
Глава 6
Утром всей компанией едем к Φедору. Он вполне бодр, хоть и потерял много крови — оказался задет какой-то серьезный сосуд… Или вена? Не понимаю в этом ничего. Мама хотела, чтобы я врачом стала, но я уперлась намертво. С детства вида крови боюсь. Даже когда просто рассказывают о каких-то ранах — в глазах темнеет и дурнота накатывает.
Федька непривычно бледен, на щеках — колючая однодневная щетина. Смешной. Теперь у него практически одинаковый по калибру волосяной покров — что на голове, что на щеках. В палате он не один. На нашу шумную компанию со своих коек с любопытством посматривают еще три мужика. Один молодой и два возраста моей мамы.
Федин лечащий врач выпроваживает нас довольно быстро.
Но я прошу разрешения побыть еще буквально пять минут. Хочу остаться с Федором если и не наедине, то без заинтересованного внимания его друзей. Кажется, все понимают меня. Пытаюсь вернуть ему кулон, который он дал мне на счастье, но он не разрешает.
— Оставь себе, Ань. Мне приятно знать, что он в надежном месте.
Косится куда-то в район моего бюста, и я смущаюсь ещё больше.
— Федь. Ты даже не представляешь…
Слова даются трудно, но не могу их не сказать.
— Ты… В общем, спасибо тебе. И не вздумай говорить какие-то там глупости вроде того, что это твоя работа — людям жизни спасать.
— Это, Ань, не глупости.
— Ну пусть так. Ну согласна, извини. Но только я — не все. Для меня то, что ты сделал… В общем, Егор мне сказал, что он мой должник по гроб жизни. Так вот я — твой должник. И тоже до конца жизни.
— То есть, когда я стану старым одышливым пердуном, ты в случае чего всегда подашь мне выпавшую вставную челюсть?
Смеюсь сквозь слезы и киваю.
— Ну тогда все в порядке, Ань.
Не могу больше сдерживаться, утыкаюсь носом ему в шею и плачу. Его рука осторожно придерживает мой затылок. А потом он целует меня. Сначала в висок, после собирает губами с моих ресниц слезы, которые катятся одна за другой, как я не зажмуриваю глаза, а потом я чувствую его губы на своих губах…
Весь последующий день я витаю в облаках, не замечаю ничего вокруг и с трудом воспринимаю то, что мне говорит мама.
Могу думать только о Феде и о том, как я снова пойду к нему в больницу. Делаю все, что бы попасть к Федьке не со всей толпой его обычных посетителей, а одна… Болтаем, смеемся. Боюсь и жду того момента, когда начну прощаться, и он… Поцелует он меня снова? Или тот раз приключился только потому, что я плакала, а он хотел меня успокоить? Поцелует? Нет? Помню в детстве у нас была такая считалочка: «Любит — не любит. Плюнет — поцелует». Так поцелует или… плюнет?
