Секретные поручения - Корецкий Данил Аркадьевич (читать книги полные TXT) 📗
И вот она сидела в тюрбане, смотрела какой-то забавный мультик и делала вид, что ничего не слышит. Я видел, как она старается. А он трубил и трубил, гнус этот.
Каждые десять минут. Я давно бы отключил телефон, сам не знаю, почему до сих пор не сделал этого. А может, и знаю. Просто никогда раньше не думал, что такие дела могут доставить мне удовольствие.
Он трубит, а она делает вид, что не слышит. Почему, спрашивается? Потому что я вошел в ее жизнь и сижу рядом. Если захочу, она вообще пошлет его подальше.
«Петровский, ты гнус, пошел ты на…» Я не собираюсь бросать ее после того, что было. Ясный перец! Но мне надо раскрутиться, выскочить из того беличьего колеса, в которое меня загнали обстоятельства. Да нет, не обстоятельства… Агеев и Петровский — вот как зовут эти «обстоятельства»!
Из-за Агеева я замочил Дрына. И этого бомжа. И к «дури» пристрастился из-за него. А сижу здесь из-за Петровского, потому что он крутит мое дело и в любой момент может спустить на меня ментов. Скажет: «Фас!» — и сотни их, в форме и в штатском, бросятся по моим следам. Где можно от них спрятаться? Только здесь.
Потому я здесь и сижу. И мне сейчас хорошо, честно. Хорошо оттого, что два или три дня назад, когда я смотрел в чердачное окно и мечтал, чтобы Валерия вышла из подъезда, только чтобы увидеть ее, ничего больше — в это время они с Петровским, возможно, вместе мылись под душем, целовались там, и он дотрагивался до нее, этот скот; а сейчас я сижу рядом с ней в гостиной, вижу тюрбан из полотенца на ее голове, вижу розовые пятки и маленькие пальцы на ее ногах — а Петровский ни хрена не видит, он трубит и не может дотрубиться, потому что я не разрешаю ей поднимать трубку.
Теперь она моя. Она уже изменила ему со мной. Изменила телом и не один раз, изменяет душой при каждом его трубном зове, на который она не откликается. Это совсем немного, но я за многим и не гонюсь.
— Наверное, замкнуло у парня, — говорю.
— У кого?
Даже голову не повернула от телевизора.
— У Петровского. Эти сексоты, они все такие: если им чего-то захочется, так не успокоятся, пока провода на станции не перегорят.
Сидит, смотрит. Долго молчала, но потом не выдержала.
— Кто такие сексоты? — спрашивает. — На что ты все время намекаешь?
— Ну, дорогая… Я не намекаю. Я прямо говорю: твой Петровский — подлый стукач.
Не смотри, что он худой и скромный, он еще четыре года назад пас девчонок в «Интуристе», этих жаб, которые с турками и пакистанцами крутятся. Он улыбался им, угощал токайским, затем снимал, раскладывал, скальпировал, выворачивал наизнанку, проверял на верность Отчизне. А потом сдавал в Комитет. Он мою однокурсницу, Цигулеву, тоже сдал — хоть она и стерва была порядочная. Дрянь, одним словом, каких мало. Но Петровский к ней домой приходил с цветами, скромно переминался с ноги на ногу, пузыри носом пускал. Он такой.
Чувствую, глубоко ей наплевать стало на этот мультик, может, она вообще с закрытыми глазами перед телевизором сидит, плачет, — но ко мне не поворачивается.
— Врешь ты все. Врешь. Ты меня долго будешь мучить?
Я улыбнулся во весь рот, чтобы она даже спиной почувствовала, до какой степени мне на все плевать, и сказал:
— Вру. Конечно, вру. Я с самого детства всем вру.
— Ну вот и заткнись.
Тут опять телефон. Она встала, выключила телек, нервно прошлась по комнате туда-сюда.
— Можно ответить?
— Нет.
— Я ничего не скажу. Ты всегда сможешь выдернуть шнур или нажать на рычаг. Не буду же я с тобой драться…
Она машинально потерла щеку.
Я сделал вид, что задумался. Конечно, смогу и, конечно, успею, и, разумеется, драться со мной она не станет. Но дело не в этом. Я посмотрел на часы: без пятнадцати четыре. Сколько трубить можно? Скоро рабочий день кончается, а этот гнус вместо того чтобы работать, преступников ловить — трубит и трубит.
Телефонный аппарат у Валерии старый, с ярко-красным кожухом и подчеркнуто «незализанными» гранями, знак качества спереди нашлепнут. Звонок гадкий, пронзительный, я сам себе удивляюсь, почему еще не раздолбал его. Подумал: ну вот, скоро раздолбаю. Только перед этим она скажет ему «отвало на полкило», еще раз изменит ему, деваться ей некуда.
— Ладно, — говорю. — Сейчас ты возьмешь трубку — но с одним условием. Скажешь Петровскому, что он гнусное насекомое и что он тебе больше неинтересен. Скажи:
«отвало тебе на полкило». Поняла? Болтнешь лишнее, я утоплю тебя в ванне.
Поняла?
Она посмотрела на меня. Глаза огромные, откуда у нее такие? В кого? Наверное, мама тоже была красивая, здесь наверняка где-то есть семейные фотографии, надо будет сказать ей, пусть покажет. Потом.
— Нет. Я лучше вообще не подойду к телефону.
— Как хочешь. Но лучше подойти. А то он сам заявится сюда. И тогда мне ничего больше не останется, как прикончить его обрезком какой-нибудь трубы. Или арматуриной. Она еще валяется в прихожей…
Валерия покачала головой.
— Ты мерзкий тип, — тихо сказала она. И отправилась к телефону. И сделала все так, как я велел. Только насчет «отвало на полкило» не повторила. Но мне и так было хорошо. Не то чтобы прямо-таки расплывался от счастья, но какое-то грубое животное удовлетворение имело место, это правда.
Только когда она сказала: «Я все равно тебе не открою, прощай», — что-то вдруг случилось со мной.
Какое-то узнавание всплыло в мозгу, странная такая аналогия: будто все это сон, я сплю до сих пор, и не телефон все утро звонил у меня над ухом, а будильник, он тормошил меня, не давал покоя: вставай, дурило! — но я так и не смог проснуться, злился, шарил рукой у кровати, чтобы сбросить будильник на пол. А встать-то мне ох как надо было, до зарезу надо, я уже опоздал на зачет, или на работу, или еще куда-то, и вся моя дальнейшая жизнь теперь пойдет насмарку.
Меня будто молнией пронзило. Я вдруг все понял. Понял, что я последний идиот тупорылый, даун, дебил, недоносок. Что из-за идиотской своей ревности я сжег все мосты между собой и остальным миром. Петровский, Петровский, да хрен с ним, с Петровским! Пусть это будет он, тысячу раз он — потому что никто, кроме Петровского, гнуса этого, помочь мне не сможет!
Я открыл рот, чтобы сказать: «Не клади трубку!» — но Валерия ее уже положила и, глядя мимо меня, направилась обратно в гостиную.
— Стой, — сказал я. — Набери его номер. Быстро.
— Чей номер? — произнесла она равнодушно.
— Его. У меня поменялись планы.
…Но телефон Петровского молчал.
Еще звонок. Тишина.
Денис Петровский убрал руку, спрятал в карман. Он не знал, что ему делать.
Вообще-то знал: уходить. Не надо было сюда появляться, ему же ясно сказали.
Но тишина была относительной, Денис слышал приглушенные голоса из-за двери.
Женский и мужской. Из-за этой двери или другой, неясно. Кто говорит, о чем — непонятно. Это если не хотеть никакой ясности и не желать ничего понимать. И вдобавок не знать про «другого мужчину». Неужели она такая же блядь, как все остальные?!
Позвонить еще раз? Клавиша звонка с вертикальными бороздками похожа на аккуратный мазок белкового крема. Дотронуться, просто дотронуться. Денис сам себе казался занудой. Третьи лишние всегда стоят под дверью, они все такие зануды… В квартире никого нет — или ему просто не хотят открывать, какое его дело, в конце концов?
Всего несколько минут назад, когда Денис работал в доме напротив, рядом с вздувшимся трупом Заметалина, — он был уверен, что в случае чего просто возьмет и взломает эту дверь. В мозгу пульсировало: НЕ БЫВАЕТ НИКАКИХ «ДРУГИХ МУЖЧИН», СЛУЧИЛАСЬ НАСТОЯЩАЯ БЕДА!
Сейчас он не был в этом уверен. Он будто покинул зону активного излучения и оказался один на один со старой, как мир, нелепой, дурацкой проблемой: что делать, когда твоя девушка уходит от тебя? Орать благим матом? Ломать дверь и выбрасывать соперника из окна?
— Блядь, — сказал наконец Денис.
Он развернулся и пошел вниз по лестнице, скользя взглядом вдоль грязных перил.
