Золотая паутина - Барабашов Валерий Михайлович (библиотека электронных книг .txt) 📗
Русанов вопросительно смотрит на Коняхина, тот, кажется, понимает взгляд, пожимает плечами. С направленным на дверь автоматом стоит Гладышев, приготовился к прыжку рослый Кубасов. У Виктора Ивановича секунды на размышление, не больше. За дверью, возможно, уже что-то предпринимается.
— Дверь! — негромко командует Русанов.
Кубасов с Гладышевым с разбегу бьют плечом в дверь. Фанерная, довольно легкая, она с треском отлетает в сторону, чекисты врываются в квартиру. В прихожей спокойно горит свет, а посредине желтого линолеумного пола, с чайником в руках, застыл изумленный мужичок, в трусах и майке. Крышка в его руках звякает о чайник — вот тебе и «оружие»!
— Вы чего, ребята? — спрашивает мужичок, а зубы у него стучат пулеметом.
— Руки! К стене! — командует ему Гладышев, и мужичок послушно ставит чайник на пол, поворачивается к стене.
«Дюбель! Где Дюбель?! Неужели прокол?!» — напряженно думает Русанов, заглядывая в комнаты.
Из спальни выскакивает встрепанная, всклокоченная женщина, рот ее перекошен в страхе и гневе, она судорожно одергивает на себе халат, кричит визгливо:
— Что это такое? Что вам нужно?
— Где Дюбелев? Дюбелев! Ну! — напористо спрашивает Виктор Иванович, и женщина пятится от его взгляда, а может, от вида пистолета, шепчет побелевшими губами: «Нет здесь никого… Не знаю».
«В квартире три комнаты! — отмечает Русанов, и сердце его колотится у самого горла. — Ошибка, просчет! Три комнаты, сведения о квартире неточны… А в третьей, настежь открытой — балконная дверь… Ушел!»
Через мгновение Виктор Иванович в лоджии. Здесь никого, только бьет в лицо холодный, сырой ветер… Но где Дюбель? Где? Все соседние лоджии застеклены, уйти отсюда невозможно…
— Здесь нет никакого Дюбелева, ребята, — клацая зубами, говорит мужичок, сожитель хозяйки квартиры. — А звонок у нас не работает. Я проснулся рано, мне в автопарк, на автобусе работаю, дай, думаю, чайку пока согрею. А тут вы дверь ломаете…
Во второй комнате, на диване, лежал парень — торчала из-под одеяла коротко остриженная голова, хлопала испуганными глазами.
— Это мой сын, — сказала хозяйка. — Больше нет никого.
— Вставай, — приказал ему Русанов. — К стене! Хозяйский сынок оказался почему-то одетым, даже в ботинках.
— Заснул с вечера, — промямлил он на вопрос Виктора Ивановича. — Выпимши крепко был.
«Врет. Ему нужно было быть одетым. Зачем?»
Чекисты продолжали осмотр квартиры.
— Виктор Иванович! Сюда! — позвал Гладышев.
Он стоял у едва приметной двери кладовки — ее зачем-то занавесили длинной, до пола, тряпкой. Дверь кладовки оказалась запертой изнутри.
— Не ломайте! — закричала вдруг женщина. — И так всю квартиру мне испоганили!
Она подошла, решительно постучала.
— Леня! Выходи! Слышишь, что говорю? У них пулеметы, все тут перебьют. Идите вы к черту со своими выходками. Я только ремонт сделала.
«Леня?! Что за Леня?» — повернулся Виктор Иванович к Коняхину, но тот и сам знал не больше — видно, кто-то из корешей Дюбеля или сына хозяйки.
Дверь кладовки распахнулась, из нее шагнул угрюмый, заросший недельной щетиной верзила, покосился на направленные на него автоматы, молча протянул руки — щелкнули на его запястьях наручники.
— Кто такой? Как сюда попал? — спросил Виктор Иванович.
Детина сел на пол, рядом с мужичком, хмыкнул:
— Да так же как и вы, через дверь. Только я не ломал ее. Менты проклятые. И Дюбеля тут нет. Напрасно вы его ищете… Был и — фюить! — в форточку улетел. Ха-ха-ха…
«Врешь, здесь он, здесь! Он вошел в этот дом, он где-то в квартире… Неужели ушел через лоджию? Но как? Не спрыгнул же он с двенадцатого этажа! Может, его спустили на веревке его дружки, а веревку потом сбросили? Может, он успел выйти из квартиры, услышав рафик, увидев, что у подъезда, в пятом часу утра, появились незнакомые люди? А может, дверь специально открыта, чтобы ввести их, чекистов, в заблуждение, направить по ложному следу?»
Все эти мысли вихрем пронеслись в голове Виктора Ивановича. Он метался по квартире, заглядывал, что называется, во все щели, по Дюбеля не было. Ах, какая досада! Упустить преступника, за которым столько охотились, выследили наконец, и теперь…
Светало уже. Зимний декабрьский день неохотно, вяло полз из-за горизонта, восток за окнами квартиры чуть-чуть зарозовел. Просыпался и этот громадный, шестнадцатиэтажный дом — загудел лифт, стукнула этажом ниже дверь, зазвонил за стеной телефон. А чекисты все еще искали, осматривали соседние лоджии. Дюбеля не было. И все-таки он был здесь! Русанов был в этом уверен!
— След, Виктор Иванович! — позвал Гладышев с лоджии. — Вот, смотрите!
Сейчас, при свете дня, они увидели наконец то, что было скрыто темнотой: на узенькой доске-отливе, положенной хозяином соседней квартиры поверх поручней лоджии, четко отпечатались следы кроссовок — на слое пушистого снега несколько оттисков. Но как может идти человек по этой досочке? Кошка и та, пожалуй, не рискнула бы идти. Да просто безрассудно — двенадцатый этаж! Верная смерть! И главное — соседние лоджии также застеклены. Где тут спрячешься, за что уцепишься? И выходили ведь они, чекисты, на эти лоджии от соседей!
Все было правильно в рассуждениях Виктора Ивановича, а вот Генка рискнул! Гнало его отчаяние, страх наказания, желание спастись, уйти от возмездия, побыть на свободе еще. Такая она желанная, свобода! Тем более когда в карманах у тебя деньги и безотказный пистолет, а город полон удовольствий. Как тут не побежишь, не станешь прятаться, не рискнешь?! Сожитель хозяйки квартиры, которому не спалось и захотелось чаю, и увидел тихо подкативший к подъезду рафик, он-то и поднял в доме тревогу. Уж он-то знал законы хазы, пристанища воров и беглых преступников, — кореша выручай!
Генка, как и сын хозяйки, и Леня-Окунь, сбежавший месяца полтора назад из пермского лагеря, также спал одетым. И потому в считанные секунды он выскочил на лоджию, хотел сначала пересидеть там переждать, но понял, что оперативники обязательно заглянут сюда. И потому он принял безумно отчаянное решение — уйти по выступам лоджий как можно дальше, сколько хватит сил и выдержки. В дверь звонили уже второй раз; Генка знал, что ее выбьют, ворвутся, и надо мгновенно решать: или перестрелка и смерть, или побег через лоджии и вольная жизнь…
Он шел по этой ниточке, деревянной струне, разделявшей жизнь и смерть, шел еле дыша, еле передвигая ноги, цепляясь пальцами за выступы, унимая, успокаивая словами клокотавшее у самого горла сердце, проклиная ментов и госбезопасность — ведь это они, не иначе, гонятся за ним, молил эту узенькую доску под ногами, чтобы она выдержала, не оборвалась, чтобы выдержали уголки и брусочки, за которые он цеплялся стынущими от холода и напряжения руками. Он старался не думать о бездне под ногами, о той страшной высоте, на которой находился, он думал только о том, что держало, спасало его жизнь, чему он так отчаянно доверился.
Таким образом, в страшном нервном напряжении, буквально по миллиметру перебирая пальцами, он прошел две лоджии, забрался в третью, уже не застекленную, открытую ветрам и свободе, малость передохнул в ней, а потом полез этажом выше. Мокрый, обессиленный, свалился он на крашеный холодный пол убранной на зиму лоджии, с наметенным сугробиком снега. И только сейчас, чувствуя ногами, руками, всем неистово дрожащим телом твердь пола лоджии, понял, какому смертельному риску он себя подвергал — и содрогнулся!…
Потом он мышкой сидел в лоджии, трясясь уже от холода (не успел даже куртку надеть, был в легком джинсовом костюме), слышал, как его искали, как переговаривались чекисты, как докладывали какому-то Русанову, что «Дюбеля нигде нет».
И все же кто-то из них догадался, какими именно путем ушел он с того балкона. Стукнула вдруг над головой Дюбеля балконная дверь, две головы свесились с поручней лоджии, торчал между ними ствол автомата.
— Вот он! — радостно сказал молодой голос.
Генка выхватил пистолет, передернул затвор, и тут же утренний морозный воздух пропорола решительная автоматная очередь.
