Любовники в заснеженном саду - Платова Виктория (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
— Эге-гей!
От мальчишеской полноты чувств, скорее всего.
— Что скажешь? — спросил Kopaбeльникoff у Никиты, падая на сиденье. А что тут скажешь?
— Красивая, — промычал Никита после верноподданнической паузы.
— Дурак ты, — беззлобно поправил его хозяин. — Не красивая, а любимая… Любимая… На «вы» и шепотом… Травой перед ней стелись. Ты понял?
— Чего уж не понять…
Kopaбeльникoff сверкнул глазами, и Никита подумал было, что следующим будет тезис из серии «и не вздумай флиртовать, а то по стенке размажу». Но ничего подобного не произошло. Почему — Никита понял чуть позже. Дело заключалось в любви. Любви поздней, всепоглощающей и потому не оставляющей места не только для ревности, но и для всего остального. Кости раздроблены, диафрагма раздавлена, сердце — в хлам…
Как-то ты будешь со всем этим жить, Ока Алексеевич?
…Свадьбу сыграли в июне.
После свадьбы было венчание в Андреевском соборе и свадебное путешествие, растянувшееся на две недели. Никаких переговоров, никаких ежовых рукавиц для сотрудников, никакого хлыста для производства — словом, ничего того, что составляло самую суть жизни пивного барона. Все это с успехом заменили праздная Венеция, крикливый Рим и великие флорентийцы, осмотренные мимоходом, между образцово-показательными глубокими поцелуями. Наплевать на дела — этот случай сам по себе был беспрецедентным, учитывая масштаб Корабельникоffской империи и масштаб личности самого Оки Алексеевича. Впрочем, Никита подозревал, что с масштабом дело обстоит вовсе не так радужно. Влюбленный Корабельникоff после встречи с кабацкой бестией стремительно уменьшался в размерах. Теперь он вполне мог поместиться под пломбой Мариночкиного резца — так во всяком случае казалось Никите,
Ручной, совсем ручной — не бойцовый стафф, каким был совсем недавно, а жалкий пуделек. Карликовый пинчер. Тойтерьер. Болонка… Надо же, дерьмо какое.
Сама свадьба тоже оставила больше вопросов, чем ответов.
То есть прошла она на высоте, как и положено свадьбе влиятельного человека — с целыми составами подарков, с морем цветов и эскадроном изо всех сил радующихся Корабельникоffских друзей и подчиненных.
Не радовались только родственники певички.
По той простой причине, что их не было. Не было совсем. Нельзя же в самом деле считать родственниками пятерых латиносов из «Amazonian Blue». А кроме латиносов, коллективно откликающихся на имя Хуан-Гарсиа, — на церемонии со стороны невесты не присутствовал никто. С тем же успехом Марина-Лотойя-Мануэла могла пригласить раввина из синагоги или белоголового сипа из зоопарка — степень родства была примерно одинаковой.
Но Корабельникоff проглотил и латиносов, несмотря на то что от них крепко несло немытыми волосами и марихуаной. А крикливые, не первой свежести пончо вступили в явную конфронтацию со смокингами и вечерними платьями гостей.
Да что там латиносы — у Мариночки даже завалящей подружки не оказалось! Ее роль со скрипом исполнила Корабельникоffская же секретарша Нонна Багратионовна. А Никиту, совершенно неожиданно для него самого, Корабельникоff назначил шафером.
Прежде чем расписаться в акте торжественной регистрации, Никита бросил взгляд на подпись Марины Вячеславовны Палий, ныне Марины Вячеславовны Корабельниковой. И увидел то, что и должен был увидеть: твердый старательный почерк, даже излишне старательный. Буквы прописаны все до единой, ни одна не позабыта:
М. ПАЛИЙ (КОРАБЕЛЬНИКОВА).
Вот черт, ей и приноравливаться к новой фамилии не пришлось, в каждом штрихе — одинаковая, заученная надменность, тренировалась она, что ли?… И снова к Никите вернулось ощущение смертельной опасности, нависшей над хозяином, — теперь оно исходило от совершенно безобидного глянцевого листа: что-то здесь не так, совсем не так, совсем…
Это ощущение не оставляло его и во время попойки, устроенной Корабельникоffым в честь молодой жены. Попойка, как и следовало ожидать, проходила во все том же, навязшем в зубах и очумевшем от подобной чести «Amazonian Blue». Ради этого мероприятия хозяевам даже пришлось отступить от правил: место латиносов на эстрадке занял джаз-банд с широкополым, черно-белым ретро-репертуаром. Черно-белым, именно таким, какой Никита и любил. Упор делался на регтайм и блюзовые композиции — словом, на все то, что так нравится ностальгирующим по голоштанной юности любимцам фортуны. И Никите стало ясно, что рано или поздно Kopaбeльникoff перекупит кабак, сожрет с потрохами, да еще и мемориальную табличку повесит на входе: «На колени, уроды! Здесь я впервые встретился со своей обожаемой женушкой…».
В самый разгар застолья Мариночка оказалась рядом с Никитой — вовсе не случайно, он это понимал, он видел, что круг, в центре которого он находился, все время сужается. Что-что, а расставлять силки новобрачная умела, и это касалось не только Корабельникоffа, но и жизни вообще. А Никита был осколком жизни, а значит, правила охоты распространялись и на него. Впрочем, ничего другого Мариночке не оставалась — радость гостей выглядела фальшивой, и Лотойе-Мануэле (выскочке, парвенюшке, приблудной девке) заранее не прощали лакомый кусок, который удалось отхватить…
Смотри, не подавись, явственно читалось на подогретых дорогим алкоголем мужских и исполненных зависти женских лицах. Никита же, с его неприкрытой простецкой неприязнью, оказался просто подарком. Лучшим подарком на день бракосочетания. Именно об этом и сообщила ему Мариночка, чокаясь фужером с выдохшимся шампанским.
— Как хорошо, что ты есть, — бросила она абсолютно трезвым голосом.
— Жаль, что не могу сказать тебе то же самое… — не удержался Никита.
— Обожаю! Я тебя обожаю!…
И Никита сразу понял, что она не лжет. Ей нравилась бессильная и анемичная Никитина ненависть, она понравилась бы ей еще больше, если бы…
Если бы не была такой робкой в своих проявлениях.
— В гробу я видел. Тебя и твое обожание, — поморщился Никита, вперив взгляд в колье на Мариночкиной точеной шейке.
Прогнулся, прогнулся хозяин, ничего не скажешь! Платина и куча сидящих друг на друге бриллиантов, тысяч на двести пятьдесят потянет. Зеленых. Такая вещичка хороша для культпоходов в персональный туалет и персональную сауну, и в койку к собственнику-мужу — на людях показываться в ней просто опасно. И вполовину меньшее количество баксов кого угодно спровоцирует. Мариночка же не стоила и десятой части этой суммы. И сотой.
— Знаю, знаю, — она читала немудреные мысли Никиты, как глухонемые читают по губам. — Я не стою и сотой части этого дурацкого колье. Ты ведь это хочешь сказать, дорогой мой?
— Именно это.
— Удивительное единство мнений со всеми этим напыщенным сбродом. А мне наплевать.
— Еще бы…
— Давай! Вываливай все, что обо мне думаешь… — подначила Никиту молодая Корабельникоffская жена. — Другого случая может не представиться.
— Была охота…
— Тогда я сама, если ты не возражаешь…
Надо же, дерьмо какое! Никита хотел промолчать, и все же не удержался — уж слишком эффектной она была в этом своем, почти абсолютном, цинизме.
— Валяй, — пробормотал он.
— Хищница, — захохотала Мариночка.
— Ну, хищница — это громко сказано. Скорее, стервятница. Гиена…
— Гиена?…
По ее лицу пробежала тень. Или это только показалось Никите?… Мариночка тотчас же подняла регистр до вполне сочувственного хихиканья и, карикатурно подвывая в окончаниях, разразилась полудетским стишком:
— Разве не презренна
Алчная гиена?
Разевает рот,
Мертвечину жрет.
Мудрому дано
Знать еще одно
Качество гиены
Камень драгоценный
У нее в глазу,
Как бы на слезу
Крупную похожий.
Нет камней дороже,
Ибо тот, кто в рот
Камень сей берет,
Редкий дар имеет
Ворожить умеет..
