Эшафот забвения - Платова Виктория (читаемые книги читать онлайн бесплатно полные TXT) 📗
– Ничего. Сейчас поедешь к себе, отдохнешь… Тебе ведь Андрей Юрьевич с квартирой помог, так что голову преклонить есть где. Подумаешь пару-тройку дней, к Новому году, глядишь, определишься, ко всеобщему удовольствию.
– Я могу идти?
– Ну как, Борис Иванович, отпустим девушку? – подмигнул Клепикову Костя.
– Хозяин – барин. Пока у следствия претензий к ней нет.
"Хозяин – барин”, этого и следовало ожидать. Он хозяин. И все будет так, как он решит. Я встала из-за стола и под презрительные взгляды херувимов из хамелеонистого гей-клуба побрела к выходу. Я свободна. Я вольна бегать на максимально удлиненном поводке, и я это знаю. И они это знают.
За прошедшие полгода ничего не изменилось.
Только погибла Марго. И еще две старые актрисы, которых даже никому не придет в голову оплакивать…
…Оставаться один на один с самой собой было бы совсем уж невыносимо, если бы не осознание того, что все закончилось. Что убийцы если не найдены, то хотя бы названы. Что найти Кравчука – дело времени, что Леночка Ганькевич, которая вызывала во мне чувство острой жалости, – невиновна. Целый день я думала о версии Бориса Клепикова и находила ее эстетски безупречной. Она завораживала своей почти театральной изысканностью, что-то вроде одноактовки в духе театра абсурда, что-то вроде философского гиньоля на извечную тему “Гений и злодейство”…
Я вернулась в Ясенево, в квартиру, которую помог мне снять убийца, снопом повалилась на диван и проспала до середины следующего дня. Странные сны преследовали меня, в них были мертвы все, кроме трех убитых актрис, но я не боялась мертвецов.
Я научилась не бояться мертвецов.
Проснувшись, я тотчас же вспомнила, что сегодня двадцать пятое. Сочельник, и что сегодня я приглашена к семейному Серьге на католическое Рождество.
Может быть, этот невинный праздник в обществе невинных людей хоть немного отвлечет меня от тягостных мыслей. Полдня шатания по магазинам, жизнерадостные синтетические елочки, нахрапистые Санта-Клаусы, разноцветные шары, корявые надписи “С НОВЫМ ГОДОМ!” в витринах рыбных и мясных магазинов так ничего и не смогли сделать с моей бедной головой. Я думала о Марго, о ее теле, зашитом после вскрытия, о серебряных перстнях, которые будут сложены в целлофановый пакет и приобщены к делу в качестве вещдоков. За каждым из этих перстней была история, а теперь все эти истории ничего не значат, их даже некому будет рассказать на ночь. Я думала о Марго, о том, как она встречала этот год почти двенадцать месяцев назад, как украшала маленькую елку в бесснежной пряничной Праге. А может быть, никакой елки не было, были только еловые лапы и толстые витые свечи под стеклом.., она встречала Новый год со случайными друзьями или с неслучайными друзьями; со случайным любовником или с неслучайным режиссером труппы, в которой работала. Она надеялась, что новый год будет лучше предыдущего. Что в нем не будет никаких смертей, а будет много работы… И ей почти удалось проскочить этот год, оставалась всего лишь неделя, чтобы утопить в шампанском пепел от сожженной записки с самыми сокровенными желаниями… Но ничего этого уже не будет.
Ничего не будет. А какой-нибудь из вереницы новых годов обязательно окажется последним…
Я старалась отогнать от себя эти удушающе верные, как старые собаки, мысли, – и не могла. Я даже раскошелилась на огромного Санта-Клауса и маленький колокольчик на еловой ветке – только бы избавиться от них.
И не могла.
Подумав, я купила Елику водостойкую тушь, а Серьге – новый бритвенный прибор, сложила это в два полосатых подарочных носка, которые продавались недалеко от ГУМа предприимчивыми усатыми осетинками, и отправилась на “Пражскую”.
…Я приехала даже раньше времени – что-то около половины десятого. Но все равно решила подняться: не торчать же в стылом подъезде, в самом деле. Несколько минут я постояла у двери, прислушиваясь к звукам в квартире. Ничего похожего на предрождественскую суету я не услышала, только тихое и непрерывное поскуливание собаки.
Должно быть, это и есть тот самый пуделек, примечательный своей нестандартной сексуальной ориентацией. Вот только почему он скулит?.. Во всяком случае. Рождество в подобном сопровождении обещает быть веселым…
Я позвонила в дверь, но никто даже не подумал мне открыть. Очень мило со стороны хозяев так встречать гостей! Ну, да в моем положении ничего не остается, кроме как быть настойчивой.
Никакого ответа. Черт бы вас всех побрал! Звонок эхом отдавался в пустой квартире, и ему наконец-то стал вторить пуделек: он подбежал к двери и неистово залаял. Может быть, они забыли, что пригласили меня? Или это была инициатива Серьги, а Елик даже не знала, что я собираюсь приехать? А когда узнала, увезла Серьгу к каким-нибудь своим друзьям, добропорядочным католикам, исповедующим культ Девы Марии. И всем Хулио Иглесиасам, предпочитающим ораторию Баха “Страсти по Матфею”. От нее такой подлости вполне можно ожидать, ревнивая овца! От досады я даже стукнула ногой в дерматин двери. Этот дом очень долго был и моим домом, а теперь мне из-за двери хамит какая-то пришлая собака! Вот этого собачьего лая я просто не могла стерпеть. Еще раз долбанув дверь, я решила уехать и никогда больше здесь не появляться. Пошел ты, Серьга, и твоя бледная спирохета с тобой на пару! Ноги моей здесь не будет, ведь давно же так решила…
Избив ни в чем не повинный дерматин и морально удовлетворившись, я совеем было собралась уходить. И только тогда вспомнила о ключе от каныгинской квартиры, который лежал у меня в сумке. Почему нет? Тварь ты дрожащая или право имеешь? Сейчас я открою дверь в чужую жизнь и оставлю там свои рождественские подарки: Санта-Клауса, колокольчик и два вязаных носка с тушью и бритвенным прибором “Жилетт” – лучше для мужчины нет!” – не переться же с этим барахлом обратно в Ясенево! Глубоко вздохнув, я достала ключ из сумки, вставила его в замочную скважину – Господи, сотни раз я проделывала это! – и повернула. И Толкнула дверь.
Прямо под ноги мне бросился грязно-серый карликовый пудель, уменьшенная копия хозяйки, как и следовало ожидать, злорадно подумала я. И с трудом подавила желание наподдать пуделю под тощий зад, украшенный свалявшейся шерстью. Но собака повела себя странно: она не лаяла на меня, а, скорее наоборот, жалась к ногам и скулила, как будто просила зашиты. Я водрузила подарки на тумбочку в прихожей и заглянула в комнату.
Кресло Серьги было повернуто к окну, а с подлокотника свисала беспомощная рука.
– Серьга! – окликнула я его, даже не успев сообразить, что же такое я увидела. – Серьга!
Никакого движения. И почему так тихо? Кроме жалобного поскуливания пуделя, – никаких звуков…
Я уже почувствовала недоброе, я уже знала это ощущение пустоты в желудке, пустоты в сердце, пустоты в голове, пустоты в судорожно сжатых пальцах, пустоты, пустоты, пустоты… Несколько минут я так и простояла, ухватившись рукой за ободранный дверной косяк. И только потом, подгоняемая притихшей собакой, сделала шаг вперед. Рука, свисавшая с подлокотника, все сказала мне. Рука, которая так часто гладила мое лицо, рука, которая так часто сжимала мою собственную руку, – теперь она плетью свисала с кресла.
Ничего страшного быть не может, с дрожью в моментально взмокшем затылке подумала я, ничего страшного быть не может, потому что все страшное уже произошло…
Наконец-то я решилась, закусив губу и сжав пальцами пуговицу от пальто, я решилась. Я буду готовой ко всему, потому что я уже видела все.
Но к этому я была не готова.
Так не готова, что на секунду – или на минуту, на десять минут? – потеряла сознание. И очнулась на полу, на вытертом ковре, на аккуратно подметенном ковре и добросовестно вымытом полу. У нас никогда не было такого чистого пола, Серьга, и ты никогда не был таким ухоженным, вон какая у тебя замечательно свежая рубашка, опрятные манжеты, у тебя никогда не было такой рубашки, должно быть, это подарок Елика, – к Рождеству или просто так… И пол вымыт идеально… Очевидно, падая, я задела собой кресло, и оно развернулось ко мне, даже сейчас его колеса дрожали и поскрипывали…
