Хрустальная ловушка - Платова Виктория (первая книга TXT) 📗
Марк настаивал на том, чтобы ему тоже разрешили вернуться в коттедж, но Ольга категорически воспротивилась этому.
Она должна нести свой крест одна.
Чувствуя себя подлецом, Звягинцев шепнул охранникам, чтобы они укрепили окна и сняли с них все ручки — от греха подальше, вдруг на Ольгу снова накатит безумие.
Сами же охранники должны были выполнять свои непосредственные обязанности в коттедже: одна из двух комнат отводилась им. Марк согласился временно пожить в импровизированном кабинете Звягинцева в административном крыле: там был диван и даже маленький санузел. Он забрал из коттеджа кое-что из вещей: неизвестно, как долго придется ждать развязки бурана.
Звягинцев действительно нашел комбинезон Ольги в одном из ее чемоданов. Вся ткань впереди была обезображена уже подсохшей кровью: ни Ольге, ни Марку даже в голову не пришло застирать ее. Ясно, что Ольга была деморализована, а Марк… Ольга права — скорее всего, Марк действительно собирался уничтожить улику.
Звягинцев не мешал им проститься, когда Ольга отправлялась в коттедж — в ссылку, в изгнание, в камеру предварительного заключения. Это было тяжелое прощание. Ольга больше не принадлежала Марку, а Марк больше не принадлежал ей.
Звягинцев и охранники тактично отошли в сторону, пока Ольга и Марк говорили друг другу прощальные слова. И молчали в последний раз. Он крепко сжимал ее холодные безучастные руки, но она даже не чувствовала этих пожатий.
— Я люблю тебя, кара… — шептал он затертые до дыр слова. — Я не оставлю тебя… Я найду лучших врачей. Ты поправишься, ты выздоровеешь, и все будет как прежде.
— Марк, ты же знаешь, что ничего не будет как прежде.
Что ничего уже не будет.
— Я не верю.
— Марк! Если даже я сама поверила в то, что убила своего отца… Не нужно сопротивляться, Марк. Ты свободен. Я хочу, чтобы ты был свободен. Позаботься об Инке.
Лицо его исказила гримаса, но он все же нашел в себе силы сказать:
— Да, конечно.
— Папа так любил ее.
— Я знаю.
— Ты заберешь ее отсюда?
— Конечно.
— Марк… Ты переложил снотворное? Ты ведь унес его из ванной.
— Почему ты об этом заговорила? — испуганно спросил он.
— Мне нужно снотворное.
— Зачем?
— Ну что ты как маленький… Я просто не смогу спать с тем, что знаю о себе. Ты прав. Мне нужно успокоительное.
Чтобы хотя бы на время забыть и забыться.
— Я не скажу тебе…
— Пожалей меня, Марк.
— Что ты задумала, кара?
— Ты что, боишься, что выпью целый пузырек? Что я захочу покончить с собой?
Его лицо исказилось гримасой боли.
— Я не скажу тебе…
— Пожалуйста . Я обещаю тебе, что ничего не сделаю с собой. К этому я не готова. Во всяком, случае пока. Мне просто нужно заснуть. Пожалей меня.
— Хорошо, — он все-таки сжалился над ней: последний жест отчаянно влюбленного. — В сумке для лыжного снаряжения, во внутреннем кармашке, там, где обычно лежат очки.
— Спасибо, Марк. А теперь уходи.
— Нет.
— Уходи. Мы увидимся, обязательно. Я ведь пока еще твоя жена.
— Ты всегда будешь моей женой. — Марк обнял ее и сильно прижал к себе. Он делал это тысячи раз за два с половиной года их совместной жизни. И впервые она не ответила на его объятия.
— До свидания, кара! — Прощай, Марк.
Отделившись от Марка, она подошла к охранникам и Звягинцеву, уже ожидавшим ее. Марк долго смотрел ей вслед, но она даже не обернулась.
Она сказала Марку, что не готова, только лишь в утешение.
Она готова.
После правды о том, что произошло, она не может больше жить.
Милый Марк, она теперь так и не узнает, понял ли он ее на самом деле или действительно решил, что снотворное ей нужно только для того, чтобы хотя бы на время забывать об убийстве отца. В соседней комнате двое охранников дуются в карты. Дуться в карты — это их единственный недостаток.
В остальном это симпатичные, недалекие и довольно деликатные парни. Они не докучают ей, не рассматривают ее, как дикого зверя, посаженного на цепь, они стучатся, прежде чем войти в комнату (справедливости ради нужно сказать, что делают они это не очень часто). Они спрашивают ее, хочет ли она поесть, ведь даже приговоренный к смерти имеет право на завтрак перед электрическим стулом, веревкой или пулей в затылок.
Приговоренный к смерти.
Она тоже приговорена.
Марк не соврал: он действительно спрятал снотворное в их лыжной сумке, во внутреннем кармашке для очков, там и сейчас лежат его горнолыжные очки — «Turbo C.A.M.», 134 доллара за штуку. Таблеток нитразепама гораздо меньше, чем долларов, отваленных за очки: тридцать пять штук.
Но теперь, глядя на них, она надеется, что они спасут ее от нее самой.
Она убийца.
Убийца раскладывает таблетки в кружок, строит их рядами шесть на шесть (одной таблетки все равно не хватает), вытягивает в одну линию, сооружает из них эллипс, квадрат и пирамиду. В предчувствии смерти можно заняться геометрией.
Геометрией, в которой все параллельные прямые сходятся в одной точке.
В этой точке она убила своего отца.
Самое страшное, что она не чувствует в себе той черной, безжалостной половины, которая могла совершить все это.
Неужели ее глаза источали гнев, неужели ее слова источали ярость, неужели ее руки взяли нож и убили?
Она до сих пор чувствует на них кровь отца.
Она убийца. Отцеубийца.
Отцеубийство карается по всем законам — по божеским и человеческим. Она не должна жить. Парни, расписывающие пульку за стеной, должно быть, думают так же. Парни, люди толстого Звягинцева. Сам Звягинцев не в счет.
Он оказался славным человеком, он даже не боялся ее, он не давал волю справедливому гневу: единственным чувством, которое двигало им, было чувство сострадания. К молодой, красивой, преуспевающей женщине, которая неожиданно для себя оказалась поделенной на две части. На добро и зло…
«Но ведь та Ольга, которую я не знаю и которую не помню, — она ведь тоже собиралась уничтожить зло».
Она так и говорила — той полуслепой женщине, которую избила, тем фигурам из льда, которые уничтожила: «Зло должно быть наказано!»
Ольга даже застонала от невозможности проникнуть в логику безумной половины своей души. Интересно, какая табличка висит при входе на нее? «Посторонним вход воспрещен»? Или — «Осторожно, идут ремонтные работы»? Или — «Свободных мест нет»? Или — «Не входи! Убьет»… Ведь существует какая-то логика даже в ярости, даже в покушении на убийство. Даже в убийстве…
Почему эта грань перехода в безумие всегда ускользает от нее: ведь можно же научиться жестко ее фиксировать?
Психиатры могли бы многое порассказать по этому поводу.
Жаль, что она не услышит их рассказов.
Ольга снова выстроила розоватые таблетки в квадрат: розоватые, овальные, с выдавленной английской буквой F на брюшках. Интересно, почему F, если они называются «Нитразепам»? Впрочем, какое это имеет значение, F даже лучше, больше соответствует моменту. F, freedom, свобода. Именно так, скоро она будет свободна… Может быть. Иона спас бы ее…
Теперь, на пороге собственной смерти, когда стоит только толкнуть дверь и войти, она может себе признаться.
Иона волнует ее.
Волнует так, как никогда не волновал Марк. Нет, это было бы не правдой, это было бы нечестно по отношению к мужу.
К Марку она всегда испытывала настоящее влечение и — изредка — настоящую нежность. Он был слишком хорош для нее, слишком целен даже в своей любви, слишком правилен.
Его страсть всегда была страстной, только и всего, никаких полутонов: только рациональное белое и практичное черное, офисный евростандарт. Его страсть не знала настроений, она не знала перепадов температуры, она не знала усталости. Хотя иногда так сладко бывает устать от страстей. Иона — другое дело. Иона — дикий мальчишка, дикий зверь, а звери иногда устают и зализывают раны… Иона, с которым она бы хотела… Боге ним — с тем, что она хотела. Теперь это уже неважно.
