Битвы божьих коровок - Платова Виктория (список книг TXT) 📗
Постояв на перепутье между бачками и входом в каньон, старый хрыч выбрал последнее. Любой бы выбрал на его месте.
Через секунду Забелина поглотило ущелье, а Пацюк остался в обществе картонных ящиков и селедочного хвоста. Он дал хрычу десять минут на то, чтобы пройти весь путь по каньону и снова вернуться. Потом накинул еще пятнадцать. Потом добавил еще пять.
Потом, когда надежда на возвращение коварного шефа окончательно иссякла, Пацюк приплюсовал к контрольному времени двадцать пять минут.
Теперь уже для себя.
Но выдержал он только семнадцать с половиной, больше отсчитывать секунды не хватило сил. А к запаху рыбьего хвоста прибавился запах сгнивших помидоров и разлагающихся картофельных очисток.
Все!
Пусть лучше Забелин схватит его за руку! Пусть натравит на него ОМОН! Лучше так, чем пасть жертвой гнилого помидора и умереть от удушья на его глазах!
Пацюк вылетел из мусорных бачков, как пробка из бутылки, и…
По инерции пробежал весь каньон. И материализовался на улице Добролюбова.
Черт возьми! Вот это открытие! Между фабрикой театрального костюма и галереей “Кибела” существовал узкий проход, который был практически не виден с улицы: его закрывал огромный, не в меру разросшийся тополь.
А Забелина нигде не было.
Очевидно, шеф отдал должное пацюковскому умению бегать от опасности, а не встречать ее лицом к лицу. Высоко же он ценит Егора Пацюка, нечего сказать!..
Переведя дух, Егор заглянул в правую витрину “Кибелы”.
Пантеон стеклянных божков был на месте. На месте была и сумасшедшая верховная жрица пантеона – Марина. Жрица сливалась в потребительском экстазе с кем-то из покупательниц – это было явственно видно сквозь стекло. На месте Марины Пацюк не торопился бы так по-матерински прикладываться к груди какого-то сомнительного сутулого плащика и сомнительного старомодного кашне. И не менее сомнительной тирольской шапочки, вывезенной, очевидно, в качестве трофея, из замка Каринхалле.
Впрочем, Пацюк тотчас же вспомнил себя вчерашнего (шелковый Лао-цзы у кадыка, вязаные мухоморы на груди, курточка “Мама, не горюй!” на плечах) и сразу же устыдился. Он тоже зашел в “Кибелу” сирым и убогим, а вышел отягощенный лампой “Грешница”.
Может быть, и этому тирольскому пугалу повезет.
Может быть, и оно принесло Марине какую-нибудь радостную весть. Например, что ее ненавистника – как же его звали?.. Ага, Быков! – ее ненавистника Быкова разорвало кумулятивным снарядом. Или он отравился парами таллия. Или его покусала бешеная собака…
Так что вперед, Тироль!
Но, очевидно, Быков до сих пор коптил небо и ни одна из его понедельничных девочек не пострадала. Во всяком случае, переходящей лампы Тиролю не досталось. И во внутренние покои Тироль приглашен не был.
Напротив, отделившись от Марины, покупательница двинулась к выходу.
Через несколько секунд раздался мелодичный звон колокольчиков, и входная дверь “Кибелы” распахнулась. И тирольская шапочка, только что разговаривавшая с Мариной, выпорхнула наружу. Вернее, выползла, с некоторым трудом передвигая ноги, обутые в отмотавшие не один срок сапоги-чулки.
Черт возьми, Пацюк хорошо знал эти сапоги-чулки!
И если бы он не ухватился за шершавый ствол тополя, то просто рухнул бы наземь. Как подкошенный.
Из супермодной и супердорогой “Кибелы” вышла его совсем не модная и уж никак не дорогая бывшая домработница Анна Николаевна. Приборка влажной тряпкой, легкие постирушки, легкий супчик, легкое сожаление: “Время художников безвозвратно ушло, Егорушка”.
Анна Николаевна, совсем недавно отлученная от дома.
Аннет.
Собственной персоной.
Мальчик страдал аутизмом.
Он изо всех сил отталкивал от себя окружающий мир, он был глух ко всему происходящему. Он смотрел и не видел, он слушал, но не слышал, и даже едва уловимый шелест змея на ветру значил для него больше, чем все Настины сбивчивые речи, чем протяжные автомобильные гудки Кирилла № 2.
Поначалу Настя даже возненавидела мальчика. И себя заодно – уж очень ей хотелось содрать жуткую, неподвижную, хотя и изящно нарисованную маску. Только по недоразумению она может называться лицом.
Лицом ребенка.
Мордашка ее собственного сына постоянно менялась, она ни минуты не могла оставаться в покое. Если уж Илико обижался – он закусывал губы до крови, если радовался – раздувал ноздри и даже мог пошевелить ушами. Тысячи выражений, тысячи эмоций сменяли друг друга, как в калейдоскопе, бегали наперегонки, падали, сбивали колени и снова поднимались. Глаза Илико были полны птиц, брызг, листьев, бабочек, мелкой гальки, оловянных солдатиков…
Лицо Владика казалось электронной схемой, инструкция к пользованию которой была безвозвратно утеряна. Мальчик и понятия не имел, зачем существуют глаза, уши, губы, даже веснушки на носу.
Старенькая пациентка медсестры Ламорт была не права: Melancolie de noire здесь и не пахло. Меланхолия – все же эмоция, все же реакция.
А Владик не реагировал.
Сжимал в руках плюшевую божью коровку и не реагировал.
Утирая внезапно подступившие слезы, Настя направилась к дому, возле которого сидел мальчик.
И через час узнала все. От его бабушки Александры Зиновьевны.
Владику совсем недавно исполнилось восемь. Родители мальчика погибли в катастрофе – то ли автомобильной, то ли авиационной, и Владик с Александрой Зиновьевной остались одни.
Нет, врачи говорят, что сделать ничего нельзя. Что это довольно редкое психическое заболевание. Или отклонение, кому как нравится.
Конечно же, она хорошо знает Кирилла. Милый молодой человек из окна напротив. Владик любит стоять у окна, к сожалению, в деревенских домах окна маленькие… Кирилл однажды даже сфотографировал Владика, потом они случайно встретились во дворе, а потом… Как-то само собой получилось, что он стал бывать у них. Нет, они никогда бы не уехали из Питера, но мальчику противопоказано такое обилие сырости и камня. Пришлось купить домик здесь, на большее не хватило денег.
Но она не жалеет.
Да, этого змея сделал для Владика Кирилл. И ей кажется, что Владик привязан к Кириллу. Кирилл помогал им переезжать сюда, о, он прекрасный человек. Странно, что в наше жестокое время встречаются такие прекрасные молодые люди.
Вы его сестра?
Очень, очень приятно! Вы передавайте ему привет, Кириллу.
Настя едва сдержалась. Сказать Александре Зиновьевне, что его уже нет в живых, она не могла. Тем более что Владик смотрит на дорогу. Невидящим взглядом.
Да, подтвердила Александра Зиновьевна. Внук часто сидит на изгороди. И каждое утро она привязывает к изгороди змея, которого соорудил Кирилл. Владик не просит ее об этом, нет, но она знает, что так нужно.
Вы передавайте ему привет, Кириллу.
Он ведь приезжал сюда недели две назад. Привез кое-каких продуктов, игрушку для Владика – божью коровку. Но пробыл совсем недолго, сказал, что у него дела в городе… Она не стала его задерживать, она понимает – у молодого человека молодая жизнь. Но они так благодарны Кириллу – и сама Александра Зиновьевна, и Владик… Хотя малыш почти не говорит.
Вы передавайте Кириллу привет. Обязательно.
Она не может настаивать, но… Мальчик все время ждет своего старшего друга. Он ничего не говорит об этом, но она – бабушка, и она знает.
Кстати, как он себя чувствует? В последний приезд он выглядел неважно. Жаловался на усталость и головную боль…
Игрушка?
Нет, что вы! Владик с ней не расстается. Не выпускает из рук. А она не может отбирать игрушку у внука. Она понимает, что только посмотреть. Но это невозможно…
Невозможно.
…Почему Настя так вцепилась в эту простую, бесхитростную мысль о плюшевой божьей коровке?
Может быть, потому, что она увидела здесь то, что совсем не ожидала увидеть: ласковую, ушибленную горем пожилую женщину и мальчика, из которого слова не вытянешь.
И пожилая женщина, и мальчик не способны нести на своих хрупких плечах груз какой-либо тайны. Чьей-либо тайны. Просто потому, что они и понятия не имеют, что такое тайна. И потом, Кирилл никогда бы не стал подвергать опасности жизнь старого человека и жизнь ребенка.
