Антология советского детектива-39. Компиляция. Книги 1-11 - Веденеев Василий Владимирович (читать онлайн полную книгу TXT) 📗
Вчера, папа, мама меня ругала. В школе Тюбичек — сын одной офицерши — сказал, что я безотцовщина. Я показал твой портрет в газете. Он рассмеялся: «Разве мало однофамильцев?» Я не вытерпел и дал ему. Ты меня прости. Мать Тюбичка приходила к нам домой, кричала, угрожала милицией. Мама молчала и смотрела на меня. А потом ругала. А еще потом — поцеловала. Лучше бы ударила. Я бы не сердился. Заслужил...
Дорогой папа! Ту газету я читал маме и Марьянке. Мы радовались за тебя. Мама тайком плакала, и я понял, что ей тяжело без тебя. Дядьку Павла она в дом не пустила. Он приезжал, ходил под окнами, а мама погасила свет. Мы легли. Больше он не приходил.
Дорогой папа! Приезжай. Покатаешь меня на машине. Вот и все. Письмо получилось длинное, но я еще не все написал, что хотел. Увидимся — расскажу. Приезжай скорей. Целую. Твой Митя».
Балагур обессиленно отложил письмо. «Значит, Павел приезжал в Синевец. Адрес знает. Мог наведаться и в день рождения. Может, это он и всадил мне нож в спину?..»
Дмитрий вложил письмо в конверт, на котором красовался осенний пейзаж. Внизу каллиграфическим почерком было выведено: «Город Синевец, ул. Летняя, 8, кв. 17». Как же долго он обманывался, посылая сначала почтовые переводы в Орявчик. И предположить не мог, что Ирина оставила Кривенко, уехала. А может, это и не Павел ранил его, а кто-то другой. Кто же? Интересно, откуда узнал, что Дмитрий приедет к Ирине? Кто-то сообщил? Сам догадался? Нужно сказать Наталье Филипповне, чтоб занялась Кривенко. Но поверит ли она ему? Наверное, скажет — ревность...
Вдруг Балагур вспомнил, как он когда-то вместе с Павлом купался в речке. В тот воскресный день вода была теплая. На песчаном берегу грелись девчата, о чем-то переговаривались и слушали концерт Софии Ротару. Хлопцев как будто и не замечали. Чтобы обратить на себя их внимание, Кривенко предложил: «Посоревнуемся, кто быстрей переплывет на тот берег?..» Дмитрий согласился, потому что друзья подначивали: «Боишься?.. Проиграешь... Слабак...» А тут еще и Павел: «У него от страха глаза на лоб полезли».
И они встали над обрывом. Кто-то скомандовал. Голова Павла то появлялась над водой, то исчезала... А Дмитрий размашисто и уверенно махал руками, рассекая небольшие частые волны. Держался позади. «Дмитрий! Дмитрий!..» — кричали болельщики. Стал обгонять Павла... Когда вылезли на противоположный берег, Кривенко недовольно сказал: «Мог бы и поддаться. Подожди, припомню я тебе эту победу».
Неужели он до сих пор носил в душе обиду? Неужели? Они же были друзьями. Да. Но в любой дружбе один всегда хоть на полшага идет впереди...
В палату вошла Галина. Сделала еще один укол.
— Вам не наскучило дырявить меня? — скривился Дмитрий, будто ему и правда было больно.
— А вам не наскучило болеть? — ответила сестра и поспешила к двери.
Рядом, спокойно дыша, спал сосед.
Вскоре Дмитрий тоже уснул.
Солнце медленно выкатывается из-за горизонта, словно невидимая сила тянет его назад, не пускает на голубую гладь, и утреннее небо заливает бледно-розовая краска.
Извилистая дорога ведет и ведет по лесу участкового инспектора Пасульского — ноги ноют. Облитые живицей, седые, бородатые от лишайников сосны тянутся ввысь, вонзившись кронами в прозрачную глубину, а корнями вцепившись в порыжевшую землю. Для Пасульского лес — не диковина: с пеленок знаком он с карпатским зеленым красавцем.
Но в лесотундре деревья другие. Вон внизу, обиженные злыми ветрами, они поднялись на пять-шесть метров, не больше — калеки да и только. А за их спинами выросли настоящие великаны. Даже березы, низенькие и тонкие в Карпатах, стоят тут на обочине дороги толстенькие, как бочонки. И ели в тайге кажутся необычными: гладкие, словно колонны; ветки зеленеют только на самых верхушках; и пахнут как-то удивительно. Резкий запах напомнил Пасульскому далекий сорок девятый...
У лесхозовских коней перерезаны косой шеи — от уха до уха...
Над читальней клубится дым и огонь рвется в небо — звезды плавятся...
Возле Соколишиной хаты плачут дети: у отца прострелена грудь, ветер раскачивает в саду тело матери...
За одну ночь.
«Опять старик Кривенко, — подумал Пасульский, — колхозный строй ему не по нутру, на старое повернуть хочет, сучий сын».
Кони... Пламя... Рыдания... Все смешалось в голове. А тут еще чей-то упрек: «Эх, был бы у нас хороший милиционер...»
Упрек застрял в горле. И он один пошел в лес, где стеной стояли деревья, пахло живицей, а густой туман застилал глаза — на шаг вперед не видно. Наконец от норы Кривенко в обросшей мхом скале Пасульского отделяли считанные шаги. Автомат наготове. А пуля над ухом — фить! Припал грудью к земле.
«Не стреляй! — выглянул из-за пня. — Нас тут целый полк. Всех не перестреляешь. Ты — один. Окружен. Предлагаю сдаться. Себе лучше сделаешь...»
Кривенко ответил выстрелами.
«Не валяй дурака — гранату брошу...»
В ответ пули: фить, фить.
Прицелился и Пасульский. Из дула вырвался сизый дымок.
Кривенко ойкнул.
«Бросай оружие. Жена, Павлик дома ждут...»
В пещере прозвучал глухой выстрел...
В полный рост стоял Пасульский над телом исхудавшего, небритого Кривенко. Ветер доносил щекотный запах живицы, но он не мог глубоко вздохнуть — не хватало воздуха.
«Сдурел мужик», — ломала в сельсовете руки еще молодая тогда жена Кривенко...
Теперь, пока лейтенант неспешно доберется до нужного места, вдоволь надышится тайгой. Он должен найти сына Кривенко — Павла. Уже и солнце выкатилось на небо, пробудило припорошенную снегом карельскую землю. Идти стало легче. Застанет ли он Павла? Может, только время напрасно потратил? Вот уже и лесосека.
— Кого я вижу? — встретил участкового инспектора Антон Турчак, лесоруб. Одет он был в валенки, ватные штаны, фуфайку и шапку-ушанку, надвинутую на самые брови.
В низенькой комнате стоят они друг против друга. Давние знакомые. Турчак не раз ходил на дежурства с красной повязкой на рукаве. Как-то пьяный Кривенко отказался идти на пункт охраны общественного порядка. Турчак обхватил его короткими руками, закинул на плечо и нес, пока Павел не попросил: «Пусти. Сам пойду». Пасульский напомнил Антону об этом случае. Посмеялись. А немного погодя лейтенант уже знал, что Павел, уехав из Орявчика, организовал «самодеятельную» бригаду, привез ее в Хмельницкую область в колхоз «Зирка». Работали на строительстве. Как-то Кривенко вызвали в правление, предложили поехать в Карелию на заготовку леса. «Платят хорошо, — агитировал он Турчака, — поедем!»
В лесу работали, что называется, от зари до зари, чтобы побольше заработать. «Деньги карман не оттянут», — повторял Кривенко. Он получал двадцать процентов надбавки за бригадирство. Складывал копейку к копейке. «Что ты, Павел, над каждым грошом трясешься?» — спросил как-то Турчак. «Есть у меня, Антон, цель в жизни, — ответил Кривенко. — Историю мою с Ириной помнишь? Может, и осуждаешь — дело твое. Хотел я Ирину забыть — не выходит из головы. Зажмурюсь, а вижу ее фигуру, ее глаза, губы... Нет мне покоя, и я перед ней, как огонь перед водой... И сюда, в тайгу, приехал не из-за нужды. Есть у меня план. Ирине, сам знаешь, манна с неба не упадет. Жить в городе одной с двумя детьми — не рай божий. Нахлебается горя, опустит хвост, станет смирной. Балагур к ней не вернется: изменила. А я вернусь. Мила она мне, люба. Примчу нежданно в день ее рождения в Синевец с полными карманами. На, Иринка, хозяйствуй, — и положу на стол кучу денег. Она добрая — простит».
Рассказ Турчака заинтересовал участкового инспектора. Ловил, запоминал каждое слово. Подумал: «За деньги Кривенко хотел любовь купить? Найдет ли такой базар?»
«Ты, Павел, украл чужое счастье, — сказал Турчак. — Вот оно и обжигает руки».
«А знаешь, Антон, — причмокнул Кривенко, словно пытался оторвать прилипшую к зубам конфету, — я тебе расскажу один случай. Поженились как-то двое, жили в любви-согласии. Он помогал жене по хозяйству, покупал подарки, водил в кино, угождал, как мог... За все благодарила, но чувствовал, что чужой он ей. Стал расспрашивать, и жена созналась: «И добрый ты, и хороший, и умный, но не могу приказать сердцу, чтобы открылось тебе... Думала, привыкну. Но нет! Плотно закрыл за собой дверь другой...» Однажды муж приехал на такси. «Собирайся, машина ждет». И отвез свою законную жену другому, тому. Отвез, еще и в хату ввел: живите!..»
