Гангстер - Каркатерра Лоренцо (читать книги онлайн полностью TXT) 📗
Мэри проследила мой взгляд. Мне показалось, что мы с ней в этот миг думали совершенно одинаково. Но я ошибся.
— Такое впечатление, — сказал я, — что он был обречен с самого рождения.
— Полагаю, что можно считать и так, — ответила она, плеснув себе в стакан воды из пластиковой бутылки.
— А как же считать по–другому? — задал я совершенно дурацкий вопрос.
— Что его жизнь пошла точно так, как он того желал, — сказала она. — Как будто он с самого рождения запланировал ее себе именно такой, а не иной.
Глава 2
Его детство прошло в крохотной наемной квартирке, в каждой из комнат которой обитало по семье. Зимой тонкие оконные стекла лопались под тяжестью ледяной корки, намерзавшей и на подоконниках; дети спали в объятиях матерей, для которых единственной защитой от жестоких утренних холодов служили засаленные лоскутные одеяла. Летом стояла такая жара, что стены вспучивались и с них осыпалась грязная белая краска. В начале двадцатого века Нижний Манхэттен был местом, совершенно не подходящим для маленьких детей, особенно настолько не приспособленных к этим условиям, как Анджело Вестьери.
Анджело был обязан жизнью соседкам — молодым матерям, кормившим его молоком вместе со своими детьми. Тут было не до опасений по поводу возможной инфекции — речь шла о выживании и только о нем. Он рос без материнского тепла, рядом с отцом, не позволявшим себе открытого проявления чувств. С раннего детства в нем выработалась жизненная позиция одиночки, не нуждающегося в чьей–либо привязанности и не дарящего своей привязанности никому. Такое начало биографии типично для гангстеров, наделенных даром черпать из внешних лишений внутреннюю силу. Когда я жил рядом со стариком, мне довелось познакомиться со многими гангстерами, и никого из них нельзя было бы назвать разговорчивым. Все они меня знали, кое–кто из них даже симпатизировал мне, но все же я понимал, что никогда не заслужу их доверия. Доверять кому–то значило рисковать. Гангстеры могут выживать, лишь сводя риск к минимуму.
Маленький Анджело страдал от множества самых разных болезней, но бедность не позволяла ему получить надлежащее лечение. Его мучил постоянный кашель — местный врач сказал, что виной этому дым, которым он надышался при рождении. Из–за слабых легких и пониженного иммунитета он был подвержен всем инфекциям, которые процветали в битком набитых жильцами трущобных жилищах 28‑й улицы, пролегавшей на задворках Бродвея. Пожалуй, половину своего раннего детства Анджело провел в кроватке, стоявшей в глубине выходящей окнами на железную дорогу трехкомнатной квартиры, где его отец снимал угол за два доллара в неделю. Там он долгими днями и бессонными ночами кашлял, дрожал и хрипел под горой стеганых одеял и одежды. Потом, став взрослым, он никогда не жаловался, храня все свои переживания глубоко в душе. Ему с большим трудом давался английский, и он очень скоро ощутил, что плохое владение языком своей новой родины порождает массу неудобств. Но и этому недостатку предстояло сослужить Анджело хорошую службу в будущем, когда его способность подолгу хранить молчание будет рассматриваться как признак силы.
Анджело постоянно был углублен в собственные мысли и лучше всего чувствовал себя, когда оставался один, в созданном им самим мире. Лишь изредка он осмеливался присоединиться к своим ровесникам, игравшим на улице палками от метлы в дворовый вариант бейсбола, или в «джонни на пони», или в прятки, или в ступбол, или в расшибалочку. «У меня это всегда плохо получалось, — когда–то признался он мне. — И мне было совершенно неважно, примут меня в игру или нет. Что эти дети думали обо мне, как они ко мне относились — мне было совершенно безразлично. Я был для них чужаком, и это меня вполне устраивало. Тогда это было у меня единственным средством самозащиты».
Последствия плаванья через океан и губительного для легких пожара, которым мир приветствовал рождение Анджело, сказывались долго. Мальчик то и дело попадал в больницу для бедных, три раза оказывался на грани жизни и смерти и каждый раз выкарабкивался. «Только для того, чтобы доказать, что они не правы», — неопределенно высказалась Мэри, сопроводив свои слова загадочной улыбкой.
Паолино навещал его каждое утро перед работой и каждый вечер перед тем, как отправиться на приработок. Вечерами он приносил любимое блюдо сына, они ели горячую чечевичную похлебку, обмакивая в нее толстые ломти итальянского хлеба, и там, в больничной палате, при свете лампы, стоявшей на тумбочке, отцу и сыну было тепло от хорошей еды и общества друг друга.
— Папа, откуда приходят пароходы, на которых ты работаешь? — спросил Анджело, запихнув в рот большой кусок хлеба.
— Из самых разных мест, какие только есть на свете, — ответил Паолино, поднеся ложку к губам сына. — Они приходят каждый день из Италии, Германии, Франции и даже из таких стран, о которых я никогда прежде не слышал. И все битком набиты продуктами и товарами своих земель. А суда такие большие, что с трудом помещаются в гавани.
— И куда же девают все эти продукты? — спросил Анджело; в его воображении возникло множество огромных неповоротливых пароходов, выстраивающихся в длиннющие очереди и медленно вплывающих один за другим в порт.
— Развозят по всей стране, — сказал Паолино. — На склады, в рестораны, магазины. Знаешь, Анджело, эта страна, в которой мы сейчас живем, — она очень большая. Тут очень много еды, и работа найдется для каждого, кто хочет работать.
— Даже для нас, папа? — продолжал расспрашивать Анджело, выбирая остатки чечевицы из миски, которую отец держал перед ним в руке.
— В этой стране полно таких людей, как мы, — ответил Паолино, вытирая подбородок сына краем сложенной полотняной салфетки. — На свете нет места лучше для такого мальчика, как ты. Здесь может сбыться любое твое желание, отсюда ты сможешь попасть в такие места, каких даже и представить себе нельзя.
— А я смогу работать на больших пароходах, когда вырасту? — спросил Анджело. — Как ты. Ведь смогу, да, папа?
— Все может быть еще лучше, маленький Анджело, — сказал Паолино с широкой улыбкой. — Когда–нибудь ты сможешь даже стать хозяином одного из таких больших пароходов. Ты станешь очень, очень богатым. Будешь сидеть сложа руки, а другие будут работать на тебя.
Анджело опустил голову на мягкую подушку, посмотрел на отца и улыбнулся.
— Это было бы здорово, папа, — сказал он. — Для нас обоих.
Паолино опустил миску на пол возле своего стула, наклонился, приобнял болезненного мальчика огромной ручищей и принялся осторожно баюкать. Глаза Анджело, уставшего от болезни и от сытной еды, медленно закрывались.
После того, как Анджело в очередной раз пролежал четыре месяца в больнице, Паолино решил поручить его заботам своей тетки — Жозефины, вдовы, поселившейся в отдельной комнате в той же квартире, где жили отец с сыном. Жозефина была массивной женщиной с толстыми дряблыми руками и ногами, покрытыми от ступней до самого верха затейливым узором раздутых вен. Из–под седеющей черной курчавой челки смотрели темные, похожие на оливки глаза, губы то и дело растягивались в мимолетной беззаботной улыбке, а подбородок уродовали с обеих сторон глубокие шрамы — след от давнего собачьего укуса. Внешность заставляла предполагать в ней вспыльчивый характер, что полностью соответствовало действительности. Но она любила Анджело, заботилась о нем и старалась восполнить ему недостающее материнское тепло, в котором мальчик явно нуждался, хотя никогда сознательно не показывал этого. Она приняла мальчика под свое большое и теплое крыло, правда, скорее не как сына, а как ученика. «Она не верила, что каморра или мафия — это зло, и потому отец Анджело столько лет держался поодаль от нее, — пояснила Мэри. — Но разве она могла думать иначе? Ведь она была гордой супругой убитого босса преступного мира. Она уважала и соблюдала его понятия. И передала эти понятия Анджело».
