Ты проснешься - Зосимкина Марина (читать книги полностью txt) 📗
Она не собиралась тут ничего делать, проверять, лечить, да и не было никаких жалоб на самом деле. Катя все придумала. Потому что у нее появилось намерение, и с этим намерением нужно было разобраться сегодня и, главное, здесь, в интернате.
– Викусь, послушай меня. Давай просто поговорим, порассуждаем. Генка ни в чем не виноват, это аксиома, так? Для нас аксиома.
– Ну. И что с того. Легче ему от этого? – не поднимая глаз, криво усмехнулась Вика.
– Думаю, легче. Но я не об этом. Смотри, что получается. Если это не Генка, а это не Генка, значит, кто-то все-таки смог пробраться к ней на третий этаж и, главное, смог выбраться обратно.
– Не факт, – вяло возразила Викуся. – В интернате народу полно было, кроме Генки. Ну почему они сразу на него, а?! Вон, со Швыдкиным Лидушка ругалась недавно, я сама слышала! Орала на него, как боевая слониха, и бумажками какими-то трясла.
– Ху из Швыдкин? – спросила Катя.
– Так бухгалтер приходящий, тот еще кекс. Ты его, теть Кать видеть не могла, а мне поверь – сволочь. Тощий, лысый, рот в ниточку и разговаривает сквозь зубы. Мне он на фиг не нужен, а я слышала, что про него воспиталки говорили. Говорят, сто раз подумаешь, так ли уж эта справка нужна, прежде чем к Скелетону обращаться.
Катя хмыкнула.
– Для бухгалтера это нормально, других не бывает.
– Ага, – продолжила горячиться Вика. – Украл, небось, наши денежки, а Лида его вывела на чистую воду, вот он ее и устранил. Хорош мотивчик?
– Кстати, он вчера тут имелся в наличии? Милиции про тот скандал рассказали?
– Не было, – недовольно ответила Вика. – Он только во вторник и четверг нас посещает, кажется. Да все менты уже проверили. У всех алиби, все друг у друга на виду были. Воспиталки с мелкими сидели, Танзиля с уборщицами ругалась, это многие слышали, а потом она домой пошла. Галочка с девчонками в сортире курила, а потом к нам в комнату зашла за журнальчиком, девчонки ей «Отдохни!» старый откопали. Галочка – это медсестра новенькая, ты ее, наверно, еще не видела. Прикольная такая. Когда вышла на работу, оделась в такой халатик сексапильный с одной пуговкой чуть выше пупка, короткий, аж жуть берет, мы с девками обалдели просто. Думаем, что-то будет. Ну парни-то ее оборжали. Лидушка, вроде, ничего, хмыкнула только. А вот Танзилюшка оттянулась! Ты голос ее слышала? Когда орет? Вот! Она Галочке все объяснила про «облико морале», с первого по третий было слышно. Теперь ходит в белом балахоне. Да нет, не при чем Галочка, хлипенькая она, как водомерка, куда ей на Лиду!
Тут до Виктории вдруг дошло, на какой предмет она с таким юмором рассуждает, и ей опять стало тяжко. Она отвернулась к темному монитору, возле которого до этого каталась на вращающемся кресле, и зажала ладошкой рот, стараясь справиться с подступающими слезами.
Катя не кинулась ее утешать и не сделала вид, что не замечает ее горя, а сидела и молчала, о чем-то думая. Что же тут скажешь... Тяжело, конечно, но горе ли это?
И тут Викуся заговорила, словно поняв, о чем думает Катя. Тихо, с промежутками, не оборачиваясь.
– А ты знаешь, теть Кать, мы ведь не верили ей сначала, никто, даже малышня, а потом... Она жалела маленьких, знаешь, как? Она вправду жалела! По головке гладила, ласковые слова говорила. Вот воспиталка скажет: «Миленький, маленький!», хрень несет, убить хочется, врет, гадина, работает, а Лидушка жалела. А нас никто не жалеет, и друг друга мы не жалеем, а она... Даже когда орала за что-то, все равно жалела! Мы-то молчим про это, не обсуждаем, на фиг нам жалость, мы что – уроды, чтобы нас жалеть, и не поверю никогда, что кому-то нас жалко, что аж сердце у него рвется, а ей верю! Верила.
А как она за нас в школе заступалась! Неохота им, видите ли, своих придурков домашних с детдомовскими в один класс сажать, а надо, ничего не попишешь... При каждом случае жаловались на нас, что третируем мы там кого-то, покалечить можем, плохому учим. Уржаться! Кого там учить? Там учить некого, все давно ученые! Нужны нам они, калечить их... К нам просто не лезьте и мелких не цепляйте, а то, если из интерната, то значит, и издеваться можно?! А вот хрен вам, нельзя!
Сергуня, когда в первый класс пошел, ему кто-то из старших придурков рюкзак порвал и на лбу фломастером написал «Я – дебил». Сергуня сразу побежал и разыскал Толика Фалалеева, ты его не знаешь, он уже от нас ушел, а тогда в девятом учился. Толик всех наших собрал, кто на тот момент в школе был, и пошел разбираться с этим придурком. Конечно, рюкзак ему уделал, а как же, ведь не поймет же по-другому. И слова разные написал и на лбу, и на пузе, и еще где-то. Училки в истерике, чуть не ОМОН вызывать собираются, а кто-то сюда позвонил. Лидушка сразу в школу прибежала и давай разборку устраивать! Они на нее орут, но ее фиг собьешь! Прикинь, отбила! Еще и пригрозила, что сама жалобу в районо подаст, потому что не воспитывают своих подрастающих уродов, и за порядком в школе не смотрят, и дедовщину им еще приплела. И говорит, скажите спасибо, что в детской комнате милиции дело заводить на вашего ученика не будем! Так все обернула и такого страху нагнала, с нами потом директор школы за руку здоровался. Шучу. И заметь, на их территории про наших ни одного слова плохого, тем более бранного, от нее не услышали.
Шли от школы так чинно-благородно, просто картина маслом. А как пришли, как двери за нами закрыли, тут началось! Один Сергуня не пострадал, а старших всех картошку чистить назначила, на неделю, ну и отчихвостила защитничков, только что по шеям не надавала, потому что, говорит, испугалась за вас, балбесы, ведь как угодно ситуация сложиться могла, и до сих пор еще не все ясно. Велела в следующий раз ни во что не ввязываться, а сразу же за ней бежать. Потом у нее давление сильно повысилось, но неотложку вызывать не стала. Говорит, напряжение нужно снять, оно в норму и придет. Так они втроем в кабинете у Усмановны напряжение коньячком снимали, Сергуня и Павлик чего-то рядом забыли и слышали, как тетки ржут, а потом Лидушка им сказала: «Что-то, девки, мне кажется, что следующий раз не скоро будет» и опять они грохнули. Напряжение-то снялось, понятное дело.
– А кто третий-то с ними был? – осторожно спросила Катя. – Бухгалтер Скелетонов, что ли?
Она нарочно про Скелетона спросила, понятно же, что не он, но ей хотелось Вику хоть немножко, на короткое время отвлечь, а потом уж полегче будет, с каждым днем будет легче, Катя знала. Плохое уходит, хорошее остается навсегда. У нее в памяти тоже живет веселая мама и добрый отец, а все другое, тяжкое, всю ту прошлую невыносимую жалость, боль и ужас потери Катя почти изжила. Так. Надо отвлечься.
– Или медсестра Галочка?
– Нет, ну ты чего, теть Кать, Галочка недавно же у нас. С Кларой Григорьевной они квасили, секретаршей нашей. Клара Григорьевна вместе с Лидушкой в академии какой-то преподавала, она училка бывшая, истории, прикинь? А теперь в приемной перед Лидиным кабинетом сидит.
– А, да, помню. Видела ее как-то. Многозначительная такая бабуля, только пенсне не хватает. Надо же, коньячок кушает!
Стало тихо. Викуся смотрела на свое отражение в темном вечернем окне, и о чем она думала, Катя не знала, а Катя думала, что Лидию Петровну не вернуть, какая тогда разница, кто ее убил, безжалостно затянув нелепый шелковый шарф на беззащитной шее немолодой директрисы, которую, оказывается, так любили ее воспитанники.
Она представила себе, как Гена лежит сейчас на своей казенной койке, отвернувшись от всего мира, а рядом, в этой же самой спальне на восемь человек, тихонько переговариваются, переругиваются, пересмеиваются его товарищи, занятые обычным вечерним ничегонеделанием, и он думает, что они думают, что он убил, а это гаже всего.
«Ну а я-то что могу?» – промелькнула виноватая мыслишка в голове у Кати. И ее тут же обогнала другая: «А почему ты знаешь, что ничего не можешь, если ты ничего не пробовала? Тебе лень. И все. Никаких высоких мотивов. Просто ломает что-то делать. Так ведь? И вообще... Вдруг, действительно, это Генка? А? Ты ведь тоже это допускаешь?»
