Тюрьмой Варяга не сломить - Сухов Евгений Евгеньевич (список книг .txt) 📗
Глава 48 Наркотический омут
Страшный кошмар часами не покидал уставшее от постоянной муки и страданий тело Варяга. Потом на каких-нибудь несколько минут к нему возвращалось сознание, он начинал различать окружающие предметы, людей, переполненную тюремную камеру, решетки на окнах. Огромным усилием воли заставлял он себя подняться, пытался вырваться из оцепенения, окутывающего все его существо. Жестокая внутренняя борьба шла не на жизнь, а на смерть: как в последнем бою, как перед последним броском к вершине — во что бы то ни стало зацепиться окровавленными пальцами за край скалы, нечеловеческим усилием воли подтянуть всего себя, увидеть спасительный выступ и вползать, вползать, сначала грудью, потом животом, всем телом, перевалиться через рубеж, отделяющий от пропасти, от неминуемой смерти… А там покой и возможность отдышаться; там восторг преодоления, победы; там жизнь, освобождение, причастность к завтрашнему дню. Там чей-то до боли знакомый голос:
— Вла-а-адик! Где ты? Сынок? Ау-у! Отзовись же. Мы здесь, иди к нам. Здесь столько ягод… и столько света… Мы наверху. Иди к нам по верхней дорожке.
— Я иду к вам, мамуля. Но дорожка ведет все время не туда… Я чуть не сорвался… Помогите же мне кто-нибудь…
И снова провал, снова темнота. А из темноты раздается зловещий и жуткий шепот:
— Говоришь, смотрящим заделался… Ага, понятно! Думаешь, без тебя за Россией больше некому посмотреть. Ошибаешься, Варяг! Ой как ошибаешься! Ты лучше смотри себе под ноги, а то как бы гляделки вместе с головой в параше не оказались… Попугали вы воровскими делами народец, делишки свои сделали, теперь пора и вас, законных, приструнить, под наши законы подвести: нечего вам свою крутизну дальше демонстрировать, нечего людей баламутить. Скоро вы сами себе кресты в задницу будете засовывать, скоро умолять будете хотя бы жизнь вам, падлам, сохранить. На коленях будете ползать, мразь; харкотину нашу языком с асфальта будете слизывать. Пришло наше время. Варяги нам больше не нужны.
И, поправляя очки, все шестеро покрасневших от возмущения мужчин сели в новые автомобильчики и скрылись за поворотом. А из подъезда соседнего дома вышла Светлана с Олежкой и таким заученным, правильным тоном вдруг начала ему втолковывать, как школьнику:
— Как же ты, Владик, недоглядел — нет теперь ни друзей твоих, ни близких, матери, отца, Егора Сергеевича? Переиграли тебя. Сначала по нашим российским тюрьмам гоняли, потом заставили по заграницам мотаться, лишь бы не на родине. И сейчас не напрасно в американской тюрьме продержали. Успели, как видишь, время выиграть. Соратников твоих ближайших уничтожили. Опереться теперь не на кого. Еще чуток — и заколеблется верный народ, начнет шарахаться из стороны в сторону. Армией ведь нужно управлять, без этого она как вата. Ветер поднимется и всех сдует. Верно, сынок? — Светлана повернулась к Олежке и кокетливо погрозила ему пальчиком: — Не делай как папа, сынок!
Варяг, ничего не понимая, подходит к жене и сыну:
— При чем тут армия, при чем тут Егор Сергеевич? Ты или жена мне… или? Ты чему сына учишь? Сомневаться в отце? Даже из головы выкинь. В мои дела не суйся. За сыном лучше присмотри, пока растет. А я уж со своими делами, можешь быть уверена, управлюсь. Хоронить меня рановато. И армию мою еще время не пришло со счетов списывать. Слышишь, законная жена законного мужа?!
А в это время из подворотни прямо на проезжую часть выскочила собачонка и, весело залаяв, стала прыгать вокруг Олежки, тот заплакал и кинулся от нее наутек, и тоже на дорогу… Не рассчитал маленький, не мог видеть, что из-за угла уже показался несущийся на большой скорости хлебный фургон «ЗИЛ-130». Скрежет тормозов, страшный крик Светланы…
Олежку зацепило ржавым бампером. «Зилок»-то остановился, а малыш отлетел от него метров на пять, ударился спиной и затылком о бордюр и замер, глядя в небо широко открытыми, удивленными глазенками.
Такого ужаса Владислав не мог себе представить даже в бреду! Он метался на нарах, бился головой о стену, покрывался холодным потом, вырывая себя из тисков всепоглощающей страшной болезни, превозмогая ее природу, выискивая в дальних уголках своего сознания резервы к тому, чтобы подчинить вынужденный недуг своей воле, своей невероятной жажде быть свободным.
Медсестра Елизавета Свиридова была для многих неразгаданной загадкой. В тюремной больнице она работала уже шестой год, и зэки относились к ней если не с уважением, то с симпатией. Уколы, правда, она делать совсем не умела, но в остальном все было при ней: строга, но сердобольна, порой властна, но в целом покладиста. И к тому же радовала она похотливый зэковский глаз своими аппетитными формами. Тем более что о Елизавете Васильевне ходили упорные слухи, будто девка она хоть и своенравная, но уж коли кто ей придется по вкусу, того ублажит по полной программе, предложив себя и сзади и спереди, и сверху и снизу. В последние полгода в Лизкиных фаворитах ходил неизменно московский грузин Харцвели-скульптор, который сумел подобрать ключи к ее сердцу, а самое главное, к ее ненасытной плоти: видимо, нашлись у Славки Харцвели серьезные аргументы, которые по достоинству оценила и прочувствовала медицинский работник Свиридова. До Славы, говорят, был у нее какой-то мазурик из московских «мажоров», а чуть раньше — еще кто-то из «интеллигентных», а к таким Лизавета всегда испытывала явную слабость, но эти все равно у нее надолго не задерживались: видать, не той все же были кондиции. Все остальные, проходившие через ее руки, тело и душу, вообще не могли похвастаться долгосрочностью своих с Лизаветой отношений. A вот Слава-скульптор тешился с ней уже полгода: грузины и тут оказались долгожителями.
Мулла, разумеется, подробнейшим образом разузнал о всех сильных и слабых сторонах преподобной Елизаветы Васильевны, отлично изучил ее натуру. И, продумывая план вызволения Варяга из наркотического омута, в который тот попал по милости подполковника Беспалого, решил, что Елизавета очень даже пригодится в этом деле, важно лишь перетянуть ее на свою сторону, сыграв на ее неформальных отношениях с зэком. Весь обслуживающий персонал очень крепко держится за свои места, несмотря на небольшую зарплату. Каждый из них имел свой маленький бизнес: переправлял малявы на волю и доставлял на зону грев. Так что на жизнь им хватало. И вряд ли ее будут держать на зоне, если правда вдруг откроется. Одно дело — связь с офицером колонии, на которую могут закрыть глаза, и совсем иное — с заключенным, пусть даже таким талантливым, как Харцвели.
Вечером доктор Ветлугин отправился, по своему обыкновению, осматривать болезных зэков на соседнюю зону. Лизка сидела у окна в своем кабинете и мусолила в руках очередную книжонку о большой и страстной любви бедной красавицы Элли к богатому удачливому бизнесмену Жоржу. Ко всем своим прочим прелестям, Лиза была eщe девка чрезвычайно чувствительная и чувственная, страстно обожала читать про этакие любовные приключения.
Елизавета знала, что на зоне о ней ходят разные слухи. И что больше всего, конечно, судачат о ее аппетитных формах, сиськах да амурных похождениях. Раньше эти бесстыдные шепоточки за спиной ужасно ее печалили. Да что там печалили. Стыдно было до ужаса! Но пересилить себя было невозможно. Тем более что, пристрастившись к переводным романам о любви, которые привозил ей муж Витька из командировок на Большую землю, Лиза просто места себе не находила от смутной тоски. Умом Елизавета Васильевна понимала, что Витька мужик неплохой, но уж с романтикой у него с молодости явно нелады, а в койке вообще всегда был никакой: только вставит — раз-два и отбой. А последние лет пять, когда он окончательно спился, Лизавета допускала его к себе разве что по большим праздникам: пусть потешится — муж все же как-никак. Она же лично уважала постельные забавы с настоящими, полноценными мужиками и часами оставалась активна и неутомима в любовных схватках — ее расцветшее к тридцати годам тело тосковало по из ряда вон выходящим безумным сексуальным игрищам, влажным объятиям, бессонным ночам любви… Ей хотелось ощущений необыкновенных, таких, какие родились у нее при первом чтении французского романа о любовных похождениях дамы по прозвищу О. «История О» — любимая книжка, вот уже на протяжении нескольких лет неоднократно перечитываемая ею от корки до корки.
