Королева Юга - Перес-Реверте Артуро (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
— Это будет зависеть от того, когда вы дадите мне деньги, чтобы начать. Максимум месяц. Вам ведь придется поездить, или мы пригласим нужных людей — сюда или на какую-нибудь нейтральную территорию. А на само оформление, бумаги и подписи — не больше часа… Но необходимо установить, кто берет на себя все эти обязанности.
Тео замолчал, ожидая ответа. Он сказал это совершенно обычным, легким тоном, как будто речь шла о какой-то не слишком важной детали. Но он ждал и смотрел на них.
— Обе, — ответила Тереса. — Мы обе в этом деле.
— Понимаю, — чуть помедлив, ответил Тео. — Но нам нужна только одна подпись. Нужен человек, который будет посылать факсы или делать нужные звонки.
Конечно, есть вещи, которые могу делать я. Которые я должен буду делать, если вы дадите мне соответствующие полномочия. Но безотлагательные решения должна принимать одна из вас.
Лейтенант О’Фаррелл рассмеялась. Циничным смехом бывшего бойца, подтирающегося знаменем.
— Это ее дело, — зажатой в пальцах сигаретой она указала на Тересу — Чтобы заниматься делами, надо рано вставать, а я встаю поздно.
Мисс «Америкэн Экспресс». Интересно, подумала Тереса, чего ради и когда Пати решила поиграть во все это. Куда и зачем она толкает ее. Тео откинулся на стуле. Теперь он поочередно смотрел на обеих. Поровну.
— Моя обязанность — сказать тебе, что таким образом ты передаешь все в ее руки.
— Конечно.
— Хорошо. — Хересец пристально посмотрел на Тересу. — Тогда дело решено.
Он больше не улыбался, и взгляд его был оценивающим. Наверняка задает себе те же вопросы насчет Пати, подумала Тереса. Насчет наших с ней отношений.
Подсчитывает все «за» и «против». Сколько прибылей я ему принесу. Или сколько проблем. И сколько — она.
В этот момент она интуитивно предвосхитила многое из того, чему суждено было случиться потом.
Пати смотрела на них долгим взглядом, когда они выходили после собрания, все втроем спускались в лифте и обменивались последними впечатлениями, прогуливаясь вдоль причалов яхтенного порта, пока Эдди Альварес, вытолкнутый из обоймы, опасливо поглядывал на них из дверей бара «Ке» с видом человека, в которого швырнули камнем и он боится, что швырнут снова, а призрак Пунта-Кастор и, может быть, воспоминание о сержанте Веласко и Каньяботе витали над ним, стесняя горло. Пати выглядела задумчивой — глаза прищурены, вокруг них обозначились морщинки, но время от времени в ее взгляде проскальзывал намек на интерес или желание позабавиться, хотя, может, и то и другое одновременно. Чего только не таилось в этой странной голове… Лейтенант О’Фаррелл словно улыбалась без улыбки, посмеиваясь над Тересой, над собой, над всем и над всеми. Наблюдала за ними тогда, выходя после собрания из квартиры в Сотогранде, будто посеяла марихуану и теперь ждала, когда придет пора собирать урожай; наблюдала и во время разговора с Тео в яхтенном порту, и потом, долгие недели и месяцы, когда Тереса и Тео Альхарафе начали сближаться друг с другом. Иногда Тереса сердилась и тогда шла к Пати и говорила: а ну-ка, мерзавка, давай, выкладывай все. А Пати улыбалась — иначе, широко, будто уже не имела ни к чему отношения. Она посмеивалась, ха-ха, закуривала сигарету, выпивала рюмочку, выкладывала себе аккуратную дорожку или принималась болтать о чем угодно со своим всегдашним легкомыслием, которое — со временем, узнав ее получше, Тереса поняла это — никогда не было ни абсолютно легкомысленным, ни абсолютно искренним; или — изредка, ненадолго — становилась такой, какой была вначале: Лейтенантом О’Фаррелл, благородной, жестокой, язвительной, прежней и всегдашней подругой, за спиной у которой угадывалось нечто темное, подкрепляющее фасад. Потом наступил момент, когда Тереса задалась вопросом (это касалось Тео Альхарафе): до какой степени ее подруга предвидела, или угадала, или подготовила — принеся себя в жертву собственным планам, как человек, принимающий начертанное на картах таро, которые сам же и открыл, — многое из того, что впоследствии произошло между ними обоими, а в некотором смысле — между ними тремя.
Тереса часто виделась с Олегом Языковым. Ей был симпатичен этот русский, большой и спокойный, который смотрел на работу, на деньги, на жизнь и на смерть с бесстрастным славянским фатализмом, напоминавшим ей характер некоторых уроженцев северной Мексики. После очередной деловой встречи они оставались выпить кофе, или прогуляться, или шли ужинать в ресторан «Сантьяго» — русский любил хвосты лангустов в белом вине, — откуда открывался вид на море и на пляж, вдоль которого, по противоположному тротуару, прохаживались телохранители. Языков был немногословен, но, когда они оставались вдвоем и беседовали, Тереса слышала из его уст такие вещи, сказанные просто, между прочим, над которыми потом долго раздумывала. Он никогда не старался убедить, не жонглировал аргументами. Я никогда не спорю, однажды сказал он. Мне говорят: вот так и вот так, и я говорю; ладно, значит, так. Потом делаю то, что считаю нужным. У этого человека, вскоре поняла Тереса, была собственная точка зрения, свое четкое понимание мира и существ, его населяющих; эта точка зрения и это понимание не были продиктованы ни разумом, ни состраданием, да он и не претендовал на это. Только пользой.
Из нее он исходил в своем поведении и своей объективной жестокости. Есть животные, говорил он, которые живут на дне моря в своей раковине. Другие выходят из нее и рискуют своей беззащитной шкурой. Некоторые добираются до берега. Становятся на ноги. Начинают ходить. Вопрос в том, чтобы понять, насколько далеко ты сможешь дойти, пока не кончится время, которым ты располагаешь. Все остальное излишне. Не необходимо, Теса. В моей работе, как и в твоей, нужно держаться в простых рамках этих двух слов. Необходимо. Не необходимо. Понимаешь?.. И второе из этих слов включает жизнь всех остальных. А иногда исключает.
В общем-то, Языков оказался не таким уж закрытым человеком. Как и любой мужчина. Тереса давно усвоила, что собственное молчание вынуждает говорить других — нужно лишь точно угадать момент, когда замолчать. И таким образом понемногу она стала ближе узнавать русского гангстера. Один из дедушек Языкова, живший еще в царское время, был кадетом, и все тяжкие годы, последовавшие за большевистской революцией, семья хранила память о молодом офицере. Олег Языков, как и многие подобные ему люди, высоко ценил смелость (именно поэтому, признался он однажды, и проникся симпатией к Тересе); и как-то раз, вечером, за стаканом водки и беседой на террасе бара «Сальдуба» в Пуэрто-Банусе, она уловила в голосе русского сентиментальные, почти ностальгические нотки, когда он, как всегда, немногословно рассказал ей о деде — кадете, а впоследствии офицере Николаевского кавалерийского полка, который, успев зачать сына, погиб где-то в Монголии или в Сибири: его расстреляли в 1922 году вместе с бароном фон Унгерном. Сегодня день рождения царя Николая, вдруг сказал Языков (бутылка водки «Смирнофф» к тому времени успела опустеть на две трети), и оглянулся, как будто ожидая, что призрак молодого офицера Белой армии возникнет в конце набережной, среди «роллс-ройсов», «ягуаров» и больших яхт. Потом поднял свой стакан с водкой, задумчиво посмотрел сквозь него на свет и держал так, пока Тереса не чокнулась с ним. Оба выпили молча, глядя друг другу в глаза. И хотя Языков улыбнулся, подтрунивая над собой, она, не знавшая почти ничего о русском царе, а еще меньше о дедушках — кавалерийских офицерах, расстрелянных в Маньчжурии, — поняла, что, несмотря на эту усмешку, русский совершает некий серьезный, очень личный ритуал, быть допущенной к которому — особая привилегия, и что она удачно надумала с ним чокнуться, поскольку этот жест приблизил ее к сердцу опасного и нужного человека.
Языков снова наполнил стаканы. День рождения царя, повторил он. Да. И почти век назад, даже когда эта дата и это слово были запрещены в Союзе Советских Социалистических Республик — пролетарском раю, моя бабушка, и мои родители, а потом и я сам поднимали дома стакан водки. Да. В его память и в память офицера Языкова из Николаевского кавалерийского полка. Я до сих пор это делаю. Да. Как видишь. Где бы я ни был. Молча. Даже однажды сделал это, когда одиннадцать месяцев гнил в солдатах. Афганистан. Потом он разлил по стаканам остававшуюся в бутылке водку, а Тереса, глядя на него, думала, что у каждого человека есть своя, глубоко запрятанная история, и, если умеешь молчать и быть терпеливым, в конце концов узнаешь ее. И это хорошо и поучительно. А что особенно важно — полезно.
