Арена. Политический детектив. Выпуск 3 (сборник) - Черкашин Николай Андреевич (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Отцы города пребывали в состоянии прострации.
И тут кто-то бросил первый камень.
Он больно ударил Карпано в плечо.
А теперь — комья земли.
Тяжелый вересковый корень.
Металлическая ваза, которую кто-то снял с надгробия.
И снова камень — на Старом кладбище боеприпасов такого рода довольно.
— Пре-кра-тить! — кричал Кемена.
А Карпано даже не нагибался и не уклонялся, не выходил из-под обстрела, как выразились бы военные.
Наконец-то два десятка полицейских додумались образовать вокруг нас полукруг и защитить своими пластиковыми щитами.
За этим совершенно неожиданно возникшим защитным валом кроме Карпано находилось человек десять. И среди них доктор Ентчурек, Кемена, офицер из ГСГ-9, Корцелиус и я.
Кто были остальные пятеро — родители, местные политики или журналисты, — я, честное слово, не помню. Ланкенау же оттеснили назад, точно так же, как и доктора Блуменрёдера, полицейского психолога и викария из церкви Св. Матфея.
А Плаггенмейер сделался совсем неприступным. Договориться с ним было делом столь же безнадежным, как договориться с каменным Геркулесом, украшающим фронтон гимназии.
«Я хочу, чтобы люди оставались там, где они есть.
Я хочу, чтобы Карпано умер, как умерла Коринна».
Камни и комья земли долетали до нас лишь изредка, потому что несколько полицейских в штатском замешались в толпу и свое дело сделали. Но время от времени раздавались выкрики:
«Смерть Карпано! Лучше один, чем двадцать!»
«Убийца должен умереть! Месть за Коринну!»
Корцелиус вопросительно посмотрел на меня.
— Мне достаточно выхватить пистолет из кобуры Кемены и застрелить Карпано…
Я уставился на него, ошарашенный. Нет, он не шутил, он ждал моего согласия. Неужели он полагает, что я скажу хоть полслова, сделаю какой-нибудь жест, которые можно будет истолковать как подстрекательство к убийству? Чтобы впоследствии, если он приведет свой план в исполнение, я всю жизнь терзался угрызениями совести из-за того, что мой кивок или взгляд были истолкованы так, что стоили жизни человеку? Тут он свою задачу чрезмерно упростил.
Или это я чрезмерно упростил свою?
В чем альтернатива? Не в том, убить или не убить Карпано. Она вот в чем: убить Карпано или допустить гибель двадцати учеников и врача. Но ни Корцелиус, ни кто другой не вправе требовать, чтобы ответственность за решение взял на себя я.
Если кто-нибудь осмелится… Это будет целиком на его совести… Он должен совершить этот исключительный поступок, но потом и ответить за него, в том числе и перед самим собой.
Я в себе таких сил не нашел.
А Корцелиус?
Я покосился на Кемену. Он широко расстегнул пиджак, кобура с пистолетом съехала на живот и вдобавок расстегнута. Да, при известной ловкости выхватить пистолет будет нетрудно.
Итак, один из нас. Но кто?
Кемена тяжел на подъем, но он во всем слепо следует букве закона.
Офицер из ГСГ-9 тоже государственный чиновник, он и подумать ни о чем подобном не осмелится.
Доктор Ентчурек в глубине души вовсе не против, чтобы Плаггенмейер взорвал бомбу. Тогда он мог бы на всех углах орать о том, что наша демократия больна, что раньше было лучше… Он в смерти Карпано отнюдь не заинтересован.
Остальных я не знал и не вправе был судить о них.
А я сам?
Сам я нашел спасительную лазейку в мысли: все кончится хорошо!
Оставался, значит, Бут.
Но Бут исчез. А вдруг он поднялся сейчас на чердак одного из зданий, где поставлены снайперы, и уговаривает одного из них все же выстрелить — за большие деньги, конечно?
Эта мысль показалась настолько убедительной, что я невольно отпрянул шага на два-три. Чтобы не попали в меня, если снайпер промахнется.
Водонапорная башня, церковь Св. Матфея, управление кладбища, дом церковной общины — выстрел мог быть произведен отовсюду. Я мысленно представил себе обливающегося кровью Карпано и даже не обратил внимания на то, что Корцелиус по-прежнему не сводит с меня глаз и ждет ответа.
В конце концов он счел мое молчание знаком согласия, потому что прыгнул вдруг в сторону, чтобы вырвать пистолет у Кемены.
Молниеносно среагировал офицер из ГСГ-9 — перехватил руку Корцелиуса, вывернул ее за спину и оттолкнул Корцелиуса в сторону мешков с песком.
Карпано наблюдал за этой сценой молча: глядя на Корцелиуса, он раскуривал сигарету.
— Мне очень жаль, — прошептал Корцелиус.
В эту секунду прозвучал выстрел..
Но не у нас, а в классе.
Крики школьников, умоляющий голос доктора Рей-нердса.
Второй выстрел. «Что там с Плаггенмейером? Все кричат: «Гунхильд!»
— Вон отсюда, вон! — заорал Плаггенмейер и выстрелил в третий раз.
В окне появилась Гунхильд, спрыгнула с подоконника, побежала по двору гимназии, не нашла прохода в бруствере из мешков с песком… Наконец ее схватил за руку Корцелиус.
Она истерически всхлипывала:
— Он заставил меня уйти из класса. Он застрелил бы меня…
Каждый из нас понимал, что это значило: Плаггенмейер устранил последнее обстоятельство, мешавшее ему привести угрозу в исполнение.
Карпано достал из пачки сигарету, пятую уже за несколько минут, и смотрел в нашу сторону, не произнося ни слова.
Неужели он тоже ждал выстрела подкупленного Бутом снайпера? Разве он не лучше остальных знал человека, считавшегося его другом? А что случится с полицейским, который «ошибочно» спустит курок? Мелкие служебные неприятности, незначительная задержка с продвижением по службе. Для вида. А если даже его действительно уволят? Бут предоставит ему хорошо оплачиваемое местечко в заводской охраце.
Четырнадцать часов двадцать восемь минут.
— Еще две минуты! — крикнул Плаггенмейер.
Через две минуты пробьют часы на башне церкви
Св. Матфея, и это будут последние звуки, которые услышат Плаггенмейер, доктор Рейнердс и девятнадцать школьников.
Сколько работы для могильщиков и каменотесов Нового кладбища!
14 часов 28 минут 41 секунда.
14 часов 28 минут 45 секунд.
14 часов 28 минут 49 секунд.
Две или три матери с криками отчаяния бросились к брустверу — они хотели умереть вместе со своими детьми.
Полицейские, пытавшиеся их задержать, допустили рукоприкладство. У мужей не выдержали нервы, они начали драться с полицейскими, чтобы защитить жен. Замелькали дубинки. Рукопашная. В цепи образовались бреши, в них просочились родители, добрались до окон класса.
14 часов 29 минут 15 секунд.
— Назад! — прогремело с полицейской машины. — Соблюдайте спокойствие! Назад! Будьте же благоразумны!
И все время слышались крики: «Да пристрелите вы этого Карпано!»
Первая граната со слезоточивым газом разорвалась у здания гимназии, под самыми окнами. И сразу— вторая.
14 часов 29 минут 36 секунд.
Сейчас пробьют часы на башне церкви.
Газ заставил людей кашлять, их трясло, кое-кого вырвало, все искали укрытия за мешками.
Матери теряли сознание, отцы закрывали лица руками. Только бы не видеть, как…
14 часов 29 минут 42 секунды.
Я перегнулся через мешки, схватил за руки Корцелиуса и Гунхильд, потащил их к себе.
Сейчас уже абсолютно все искали укрытие.
Карпано выудил из пачки последнюю сигарету. Медленно, почти как в замедленной киносъемке, упала на землю пустая пачка.
14 часов 29 минут 49 секунд.
Карпано не нашел зажигалки, сунул сигарету в рот — правда, не тем концом! Что неудивительно в такой ситуации!..
14 часов 29 минут 51 секунда.
Сейчас все кончится.
Карпано сунул сигарету еще глубже в рот, я видел, как заработали его челюсти…
Когда часы на башне церкви пробили половину третьего, доктор Ральф Мариа Карпано, родившийся в Нонненбурге на Боденском озере, лежал мертвый на сером школьном дворе гимназии имени Альберта Швейцера.
Как выяснилось впоследствии, в последней сигарете была стеклянная капсула с примерно одним кубическим сантиметром обезвоженной синильной кислоты. Он знал, что смерть наступит через долю секунды после того, как он раскусит ампулу. Осколки стекла, обнаруженные между его губами, сегодня можно увидеть в отделе криминалистики музея города Брамме.
