Темный инстинкт - Степанова Татьяна Юрьевна (библиотека книг .TXT) 📗
Потерпевшая смотрела, точно не понимая, и вдруг разразилась истошным воплем:
– Дверь зачем? Решетки?! А ты забыл, как я лично к тебе осенью приходила, когда к нам с крыши по пожарной лестнице влезли? Забыл? Шубу взяли норковую, мужнину шапку новую, видеоплейер, золото, что от мамы досталось… А ты нашел мне вора?! А что говорил? Безнадежно, мол, бесперспективно, заявление забрать уговаривал. О господи! Да что вы на меня так смотрите? Делайте же что-нибудь, там же сын мой, сын!
– Отстаньте вы от нее, – зашипела на Палилова соседка, – не видите, не в себе она. Сердца, что ли, совсем нет?
– Муж ее где? – жестко спросил Палилов.
– Он у финнов калымит по контракту на бумажной фабрике. На квартиру новую они копят. Ну пустите, пустите, я ее к себе пока отведу. Пойдем, милая, сейчас они все сделают. Цел будет твой Костик.
– Так, выход один, – Палилов повернулся к подчиненным. – Применение спецсредств. Если разбить окно, то через решетку легко можно… так, готовьте все, что необходимо. Быстро!
– Что? Что вы сказали? – потерпевшая вырвалась от соседки. – Что они делать собираются?
– Не волнуйтесь, применим спецсредства. Это газ такой безвредный, они все уснут, и преступник, и…
– Не смейте! Слышите? Не смейте этого делать! Вы ж ее убьете. У бабушки астма, она даже пыльцы цветочной не переносит, а Костик… ему же восемь месяцев всего, разве можно его газом травить?!
– Никто никого травить не собирается. – Палилов уже колебался, переключил рацию. – Так, прием, у одного из заложников астма, могут возникнуть осложнения. Отставить пока спецсредства. Попробуем…
– Если он к окну подойдет, из дома напротив его ж можно грохнуть, – шепнул участковому, сверлившему тяжелым взглядом молчаливого и мрачного регента, стоявший подле Кравченко молоденький опер – злой, решительный, но при этом совершенно растерявшийся. – Вот гнида, а? Дайте мне оптическую, да я его сам, своей рукой…
– Где ж ее, оптическую, взять? – участковый снял фуражку. – Спецназ тут надо из Питера вызывать, но пока доедут… А потом, он же невменяемый. По закону применять оружие не имеем права.
– Пошел этот закон знаешь куда?!
– Тише! Тише вы! – крикнул оперативник, стоявший у самой двери. – Он что-то говорит, я слышу.
На этаже в мгновение ока воцарилась гнетущая тишина. Потом раздалось какое-то едва слышное хлюпанье, бормотанье, потом…
– Отпустите меня… – голос за дверью был странным – высоким и тонким, словно и не человек говорил, а шакал выл, пытаясь подражать человеку. – Я не могу… Я умираю, умираю…
– Пустовалов, немедленно откройте дверь! Откройте и выходите, – громко велел Палилов. – Никто вас не тронет, я обещаю.
– Отпустите меня.
– Откройте дверь!
– Я подыхаю, отпустите!
– Да вас никто не держит! Вы свободны. Откройте дверь, позвольте забрать ребенка, и вы свободны, – голос Палилова задрожал фальшиво и мягко. – Неужели вам малыша не жаль?
– Я умру, умру, умру. Он умрет. Вы тоже умрете. Все умрут!
– Юрий Петрович, мы все просим вас: откройте дверь, никто не причинит вам никакого вреда. Напротив, мы помочь вам хотим. – Палилов среди мертвой тишины наклонился к замочной скважине, потом стукнул в дверь костяшками пальцев.
– Прочь! – взвизгнули за дверью. И следом с надрывом заорал младенец. – Вы лжете! Я знаю, что вы хотите со мной сделать! Я ВСЕГДА ЭТО ЗНАЛ! – В квартире что-то грохнуло, раздался звон битой посуды и истошные старческие вопли:
– Да что ж это робиться-то, Господииисусехристе!
– Пустите меня к нему, – регент пытался оттолкнуть сотрудников милиции, прорываясь к двери. – Юра, послушай меня! Это я, Степан, Юра, открой, отдай ребенка!
Его не пустили, он стал орать, даже попытался кого-то ударить, его поволокли вниз. Все кричали, стремясь словно бы этими яростными воплями заглушить что-то. Может, тишину, которая нестерпимо давила на нервы.
Только Сидоров молча стоял у лестничной батареи, повернувшись спиной ко всему этому аду. Кравченко и Шипов-младший, ошарашенные всеобщей неразберихой, спустились к нему.
– Я даже представить себе не мог, что заложников берут и освобождают вот так… так… – Шипов запнулся. – Это же сумасшедший дом какой-то – ведь никто же ничего… Но что-то делать они же будут, а?
– Когда в нашей драгоценной столице на Фрунзенской набережной взяли заложников в обменном пункте, то наши не придумали ничего лучшего для их освобождения, как подогнать к дому бронетранспортер и проломить стену. – Сидоров говорил как автомат. – И это потом называлось у них образцовой операцией. Тут таких образцовостей не выйдет – этаж подкачал. Если только броневертолет не подгонят.
– Вы что, смеетесь, что ли? – Шипов скривился.
– Я? Посмотри на меня, мальчишка, ну? Я смеюсь?! Я?!
– Тихо, тихо, – Кравченко плечом оттер Шипова от разъяренного опера. – Нам еще между собой гавкать не хватало. А действительно, Шура, что делать-то, а? Что, по-твоему, при таком раскладе надо делать?
Но Сидоров молчал. Кусал губы.
– Ну хорошо, стрелять в него нельзя – больной. Хотя… говорит он связно, не бредит же! – продолжал Кравченко. – «Черемуху» – нельзя: заложники скукожатся, дверь ломать – тут либо автоген нужен, либо шашка тротиловая. На окнах – решетки, даже если к грузовику прицепить – все равно не сдернешь, высоко да тут во дворе и грузовику-то не развернуться. И что же…
– Вызывайте врачей, что ли! – Палилов скатывался по лестнице, бросая на ходу вялые распоряжения. – Будем уговаривать пока что, а там… – Он поймал взгляд Сидорова, поперхнулся и быстро засеменил вниз.
И вот час за часом потянулась «стадия разговоров». У двери, за которой скрывался ненормальный и его жертвы, перебывала уйма народа: регент, почти все соседи (так сказать – люди из народа, авось псих на простоту клюнет), сотрудники милиции (каждый воображал, что именно ему посчастливится «найти ключ» – однако «ключа» не нашлось, потому что преступник не выдвигал никаких требований), глава городской администрации, пообещавший Пустовалову «лично проследить, чтобы с ним в случае его добровольной сдачи обошлись гуманно». Привезли местного батюшку – молоденького, полупрозрачного (то ли от голода, то ли от поста), похожего на одного из тех библейских отроков, что спаслись из «пещи огненной». Этот проникновенно и шепеляво увещевал не столько Пустовалова, сколько всех остальных: «Надо оставаться людьми, не терять облик человеческий… Надо терпеть… Надо возлюбить…»
– Да он вас не понимает, батюшка! – не выдержав, разозлился начальник ОВД. – Вы ж не проповедь в храме читаете! Нам надо уговорить преступника сдаться закону!
Священника сменил заведующий городской больницей, затем слово снова взял глава администрации, потом прокурор, затем за дело взялся сам начальник ОВД:
– Отпусти ребенка, Пустовалов! Слышишь меня? Обещаю, с тобой обойдутся строго в рамках закона. У тебя будет лучший адвокат. Ты понимаешь, что такое адвокат? Ведь не дурак же ты? Ну? Выходи, не бойся. Ты же умный, ты все понимаешь!
А за дверью грохотала мебель, трещали сломанные стулья, хлопала об пол посуда. Выла, точно раненая волчица, старуха, и надрывался голодный напуганный ребенок. И так час за часом.
Обстановка накалялась.
– Ну почему они ничего не предпринимают? Они не могут ничего? – все допытывался Шипов-младший, примостившийся на полу чердачной площадки и наблюдавший за происходящим через решетку перил. – Сколько мы будем вот так сидеть?
– Тебя тут, кажется, никто не держит. – Кравченко смотрел в грязное чердачное окно: внизу во дворе собралась уже огромная толпа: прохожие, жильцы, зеваки. Слышались возгласы: «Безобразие! Если милиция ничего не может – мы сами его возьмем! Пустите, мы с ним сами разберемся! Пусть отпустит мальчика!»
Камуфляжники из оцепления еле-еле сдерживали рассерженных людей.
– Немедленно успокойте толпу! – приказал Палилову начальник ОВД. – Нам только массовых беспорядков не хватало.
