Врата ночи - Степанова Татьяна Юрьевна (книги онлайн полностью бесплатно .TXT) 📗
– Ну да. Алагиров и его приятели из общества начали пылко интересоваться, я и пояснил: знак ШЕДУ обычно выбирали себе в качестве личного символа правители городов, чиновники, военачальники. Это был символ власти, подчинения, знак силы. В Ассирии его в качестве талисмана брали себе только представители царской династии. Но это был знак не только административной власти. Нет, ШЕДУ олицетворял собой власть в абсолюте – полное подчинение своей воле, мужскую силу, могущество, порабощающее человека без остатка. И знак этот находился под особым покровительством бога Нижнего Мира. У шумеров, вавилонян, ассирийцев бытовало поверье, что особую силу талисман ШЕДУ приобретал в периоды каких-то природных катаклизмов – землетрясений, наводнений, разлива Тигра и Евфрата, лунных и солнечных затмений. И тогда он становился настолько могущественным, что мог поработить и самого…
– Кого? – спросил Колосов.
Белкин усмехнулся.
– Да никого, так. Древние сказки. А вы, гляжу, слушаете меня очень, очень внимательно. Польщен.
– Вы сказали – при том разговоре, кроме Алагирова, присутствовал еще кто-то из его коллег по военно-историческому обществу?
– Да, много было народа. Я был приглашен к ним в штаб-квартиру. Очень много народа… У вас еще будут ко мне какие-то вопросы?
– Не затруднит ли вас, Валентин Александрович, провести для меня маленькую экскурсию по вашему музею?
Они переходили от стенда к стенду. Белкин с видимой охотой рассказывал, Колосов слушал. Смотрел. И на экспонаты, и на их хранителя. В одном из залов его внимание привлекло фотопанно: воды огромной реки, окрашенные заходящим солнцем в оранжевый цвет. Финиковые пальмы, илистые берега, долбленые челны, вытащенные на песок. Древняя река – Тигр, Евфрат? Древняя земля. Легенды которой живы до сих пор.
«Референту», видимо, наскучило сидеть и молчать. Допрос, по его мнению, завершился, а при музейной экскурсии он присутствовать не считал нужным. Вежливо и безлико попрощавшись, он покинул зал. Они остались одни.
– Строго у вас тут, – усмехнулся Никита.
– Даже строже, чем у вас? – в тон усмехнулся Белкин.
Они стояли возле стенда, на котором красовались какие-то раскрытые книги. Иностранные: английские, немецкие.
– Дарственные экземпляры нашему музею с автографами известных археологов. Это вот англичане, проводившие раскопки древнего шумерского города Ура, – пояснил тоном гида Белкин. – А хотите полюбоваться на то, что они там нашли?
Он повел Никиту в третий зал. Здесь на стенах тоже виднелись фотопанно. Камера археолога запечатлела темные камни, мощные кирпичные своды. Каменные крутые ступени, уводившие в глубокие колодцы. Нет, не в колодцы – в шахты, выложенные обоженными кирпичами, самыми древними из тех, что научилась лепить человеческая рука. Никита напряженно разглядывал фотографии. Почувствовал, как холодок пробежал по спине: что там, на дне этой шахты? Он видел: груды человеческих костей, черепа с пустыми глазницами, смотрящие в камеру. В шахте покоилось огромное количество человеческих останков. Они покрывали дно, как чудовищный ковер.
– Я же сказал: они умели порой создать ад на земле, – услышал он тихий голос Белкина. – Это раскопки гробниц царей первой династии города Ура. Их найдено несколько. Цари, умирая, забирали с собой в Нижний Мир обширную свиту. Погребальный обряд, как видите, сопровождали массовые человеческие жертвоприношения. Например, в этой шахте археологами обнаружено семьдесят четыре скелета сопогребенных, а в этой шахте – сорок трупов.
Украшенные цветами, серебряными лентами, как жертвенные быки, они один за другим по этим вот ступеням спускались вниз. Их засыпали землей, утрамбовывали накрепко. А затем приводили новых – юных, в цветах, в лентах, в золотых уборах, с арфами в руках – и хоронили заживо: засыпали землей, утрамбовывали. И так слой за слоем – слой тел, слой земли. Пока шахта не заполнялась доверху.
– Хоронили заживо?!
– Царь распоряжался жизнью и смертью подданных и после своей смерти тоже. Что это, как не абсолютная власть? – Белкин говорил очень тихо. И от этого мертвенного, бесстрастного, вкрадчивого голоса у Никиты становилось неспокойно на сердце. – Видимо, в подобном погребальном обряде кто-то находил для себя высшее удовлетворение, высший смысл… Слой за слоем. А они шли, как послушное стадо, вниз по ступенькам. Никто не роптал. Их засыпали землей. Кормили землю их телами, удобряли. А она в ответ кормила, давая новый щедрый урожай. Там, Никита Михайлович, есть еще одно погребение – женское. Жрицы Пуаби. Оно не менее знаменито, чем гробница Тутанхомона. Жрица тоже ушла в Нижний Мир не одна, а взяв с собой десять придворных дам, пять телохранителей, двух служанок и арфистку. Но последней волей своей она проявила милосердие. Ее спутников не погребли заживо. Перед тем как спуститься в шахту, им дали маковый настой или гашиш. Они ушли тихо, без мук и боли. Пуаби позаботилась, она же была женщиной, существом мягкосердечным. Мужчины же из царской династии Ура были жестоки и эгоистичны. Сопогребенные с ними умирали в страшных мучениях. Их крики, наверное, долго были слышны там, наверху, когда шахты засыпали землей. Они хотели выбраться наверх, грызли землю, но никому, никому не удавалось пробиться сквозь эту толщу.
– Вы так об этом говорите, Валентин Александрович, словно видели все это наяву.
Белкин повернулся к фотографиям спиной.
– Я был там, на развалинах Ура. Этим могилам более четырех тысяч лет, – сказал он медленно. – Кости – тлен, глина – камень. Но время… кажется порой, что время остановилось. Вот вы пришли ко мне и принесли с собой каменную печать, которая видела столько поколений. Столько людей держало ее в руках… Что есть время, когда мы можем дотрагиваться до вещей, неподвластных ни минутам, ни годам, ни векам?
– Эту печать держал в руках убийца Алагирова, – сказал Колосов. – Убийца. Возможно, именно эту, а возможно, и… А хотите узнать, что он делал? Хотите, Валентин Александрович?
Белкин молчал. Колосов достал вещдок, потом извлек из кармана зажигалку.
– Что вы-то делаете?! – придушенно ахнул Белкин.
Пламя зажигалки, поднесенное к основанию, жадно лизало знак ШЕДУ. Они смотрели на огонь.
– Когда камень достаточно нагревался, он прикладывал его, как печать, – Колосов погасил зажигалку, взял печать в левую руку и… – Только совсем не к мягкой глине, а… Вот так.
Он всего лишь коснулся раскаленным камнем своей ладони. Смотрел в расширенные глаза Белкина – видел в них изумление, брезгливость, страх и… Что-то еще было там, в этих темных чужих зрачках. Хранитель музея смотрел на круглый багровый ожог на коже.
– Вы ненормальный, – сказал он хрипло. – Что вы делаете? Вы можете повредить рельеф на камне! Печать может треснуть!
Колосов смотрел на ожог. Боль… Очень, очень похоже на то, что он уже видел на других, только мертвых, ладонях. Женька Грачкин при составлении заключения колебался – ему нужен был эксперимент. Ему, Колосову, тоже. Что ж, эксперимент проведен. И даже в присутствии одного из потенциальных…
– Вы встречались с Алагировым в тот день? – спросил он, сунув обожженную руку в карман. Боль…
Белкин быстро отрицательно покачал головой.
– В период с девяти вечера и до трех утра где вы находились?
– Дома. В восемь приехал с работы. Поужинал и лег спать.
– Вы живете один?
– С мамой. Но она сейчас на даче у своей сестры, моей тетки. Она недавно перенесла операцию, врач посоветовал пожить на воздухе. А почему вы спрашиваете меня… Почему вы спрашиваете об этом у меня таким тоном?
– Произошло убийство. Об этом мы спрашиваем всех, с кем общался в последние месяцы Алагиров.
– Скуратова тоже уже допрашивали?
Впоследствии Никита нередко гадал: сколько смыслов – один или три – вложил в эту короткую фразу хранитель музея, умевший так обстоятельно, точно и красочно отвечать на все поставленные перед ним вопросы.
