Собрание сочинений. Том 4 - Дойл Артур Игнатиус Конан (читать книги онлайн без сокращений .TXT) 📗
Весь день Том стоял среди шума, грохота и сквернословия, вдыхал пар и запах машинного масла, проверял грузы и направлял их на склады. После полудня все пошли обедать, а в два часа работа возобновилась и продолжалась до шести часов, когда все кончили работу и разошлись — кто по домам, кто в пивные, в зависимости от наклонностей. Том и помощник капитана, порядком притомившиеся за день, решили принять предложение капитана и явиться в указанный им трактир. Помощник капитана нырнул к себе в каюту и вскоре появился обратно: лицо его лоснилось, а всклокоченные волосы были приведены в некоторый порядок.
— Я совершил свои омовения, — заявил он с важным видом, сделав торжественное ударение на последнем слове, ибо, как многие шотландцы, испытывал непреодолимое тяготение к мудреным и звучным словам. Надо признаться, что в лице мистера Макферсона эта национальная черта приобрела несколько преувеличенные формы, так как он никогда не мог устоять против искушения уснастить свою речь каким-нибудь замысловатым, хотя и не совсем идущим к делу словечком, если считал, что оно должно в общем и целом усилить впечатление.
— Наш капитан, — продолжал он, — не чувствовал себя целесообразно в этом плавании. По глазам было видно, что его одолевают телесные недуги.
— Может, просто ипохондрия, — заметил Том.
Шотландец поглядел на него с возросшим уважением.
— Клянусь Юпитером! — воскликнул он. — Вот это здорово сказано. Пожалуй, после того словечка, которое отчубучил Джимми Мак-Джи с «Кориско» в прошлое плавание, я не слышал ни одного такого удачного выражения. Не будете ли вы так добры повторить это еще разок?
— Ипохондрия, — весело рассмеявшись, повторил Том.
— И-п-о-х-о-ндрия, — раздельно произнес помощник капитана. — Верно, Джимми Мак-Джи не знал этого словечка, а то бы он мне его сообщил. Теперь уж я обязательно пущу его в ход, спасибо вам, что научили.
— Не стоит благодарности, — сказал Том. — Если вы коллекционируете длинные слова, я постараюсь подобрать для вас побольше. Но что, как вы полагаете, случилось с капитаном?
— Его одолевал алкоголь, — сказал помощник капитана серьезно. — Я сам не прочь хлебнуть малость, и даже с превеликим удовольствием, но это уж совсем другое дело, когда человек запирается у себя в каюте и тянет ром от утренней вахты до вечерней, от четырех склянок на рассвете до восьми склянок на закате. А потом, как протрезвится, начинает клясть все на свете, и послушали бы вы, как он тогда божится и бранится — просто страх берет. Настоящий пандемониум поднимает, точнее слова не найти.
— И часто у него это? — спросил Том.
— Часто. Да по-другому и не бывает, сэр. И все же он хороший моряк и как бы ни напился, а соображает, что к чему. И почти никогда не уклоняется от курса. Он прямо какая-то двусмысленность для меня, сэр, потому что прими я хоть половину того, что он вливает себе в глотку, так тут же бы слетел с катушек.
— Вероятно, с ним опасно иметь дело, когда он в таком состоянии? — спросил Том.
— А то как же! В последний раз он как напился, начал палить на палубе из шестизарядного и чуть не продырявил нашего плотника. Другой раз подвернулся ему кок — так он гонялся за ним с ганшпугом и загнал его на самые верхние реи. Кок сидел там до тех пор, пока у него не начались галлюцинации.
Том снова не мог удержаться от смеха.
— Это совсем новое выражение, — сказал он.
— Еще бы! — с удовлетворением воскликнул его собеседник. — Новое, верно? Значит, мы теперь с вами квиты, за ипохондрию. — Он был так доволен заключенной им сделкой, что еще долго посмеивался в свою рыжую бороду. — Да, — продолжал он потом, — нам с ним порой опасно иметь дело, да и вам тоже. Скажу по секрету и от чистого, так сказать, сердца, что он, как только хватит лишнего, так начинает распространяться насчет фирмы, и страховок, и гнилых посудин, и всякого такого прочего, и это все еще куда ни шло, пока оно циркулирует, так сказать, между джентльменами вроде нас с вами, но, черт возьми, разве это годится для слуховых, так сказать, аппаратов нашей судовой команды!
— Возмутительно! — сказал Том на этот раз совершенно серьезно. — Как он может распространять такие слухи о своем хозяине! Суда у нас старые, и на некоторых из них, на мой взгляд, плавать небезопасно, но это же совсем другое дело, это же не значит, что можно, как я понял из ваших намеков, приписывать мистеру Гердлстону намерение их потопить.
— Ну, этого мы с вами касаться не будем, — сказал осторожный шотландец. — Мистер Гердлстон своего не упустит. Может, он хочет, чтобы они плавали, а может, хочет, чтоб затонули. Не нам судить. Вы сами сегодня услышите, как капитан будет распространяться на этот счет, потому что стоит ему хватить лишнего, как он ни о чем другом говорить не может. Ну, вот мы и пришли, сэр. Видите эту сооруженцию на углу, с красными ставнями на окнах?
Пока велся этот разговор, они пробирались сквозь лабиринт грязных улочек, которые привели их из портовых кварталов к предместью Степни. Уже совсем стемнело, когда они очутились на длинной улице с бесчисленными лавками, освещенными газовыми фонарями. Почти все они торговали различными предметами морского обихода, и над входом в них вместо вывесок раскачивались клеенчатые плащи, похожие в этом призрачном свете на отощавших пиратов, повесившихся на реях. На каждом углу поблескивали окна пивных, а перед дверями толпились, отпихивая друг друга и протискиваясь к входу, неряшливо одетые женщины и мужчины в грубых свитерах. К одному из самых больших и внушительных заведений такого сорта и направился помощник капитана вместе с Томом Димсдейлом.
— Вот сюда, — сказал Макферсон, явно побывавший здесь уже не раз. Он толкнул вращающуюся дверь, и они очутились в переполненном народом баре. Том вдохнул удушливый запах винного перегара, нищеты и грязи человеческой, и он показался ему еще ужасней, чем миазмы, поднимавшиеся из трюма корабля.
— Капитан Миггс здесь? — спросил Макферсон краснолицего человека в белом переднике, возвышавшегося за стойкой.
— Здесь, сэр. В своей комнате, как всегда, и поджидает вас, сэр. С ним какой-то господин, но он велел мне направить вас прямо к нему. Пожалуйте сюда, сэр.
Они начали протискиваться сквозь толпу к двери за стойкой, но тут внимание Тома невольно привлек к себе какой-то субъект довольно потрепанного вида, привалившийся к оцинкованной стойке.
— Послушайся моего совета, — говорил он пожилому человеку, стоявшему рядом с ним. — Держись лучше пива. Крепкие напитки здесь — чистый яд. Стыд и срам продавать такую пакость добрым людям. Вот гляди сюда, гляди на мой рукав! — И он показал на потертый обшлаг своего сюртука, проеденный так, словно на него капнули крепкой кислотой.
— Клянусь тебе, я и всего-то два-три раза утер этим рукавом губы, когда выпивал здесь за стойкой. Я тогда еще не знал, что ихнее виски чистый купорос. Если уж простая ткань не может его выдержать, так что, хотелось бы мне знать, происходит у нас внутри с облицовкой нашего несчастного желудка?
«А мне хотелось бы знать, — подумал Том, — кто должен быть в ответе, если какой-нибудь такой бедняга, воротясь отсюда домой, зарежет свою жену. Кого следовало бы повесить — его или этого гладкорожего мерзавца, там за стойкой, который, чтобы нажить два-три грязных медяка, продает ядовитое пойло, лишающее человека рассудка?» Он все еще размышлял над этим нелегким вопросом, когда они добрались до комнаты, в которой их ждал капитан.
Этот достойный человек расположился в кресле-качалке, задрав ноги на каминную решетку; большой стакан разбавленного водой рома стоял в удобной близости от его загрубелой руки. Напротив него в таком же кресле-качалке и с таким же стаканом рома возлежал не кто иной, как наш старый знакомый фон Баумсер. В качестве торгового представителя одной из гамбургских фирм в Лондоне фон Баумсер свел знакомство со шкиперами торговых кораблей, плавающих к берегам Африки, и особенно сдружился с пьяницей Миггсом, который в минуты просветления был весьма общительным и занятным собеседником.
