Любовники в заснеженном саду - Платова Виктория (читаем бесплатно книги полностью .txt) 📗
Нонна Багратионовна явилась отдать последний долг покойной Мариночке во всем великолепии поздней зрелости. Никите и в голову не приходило, что она все еще может быть привлекательной. А вот поди ж ты… Каждые пять минут Нонна ритуально прикладывала к глазам ритуальный же платочек, при этом грудь ее высоко вздымалась, а плечи вздрагивали. На месте секретарша не стояла, а все время перемещалась; незаметно, целомудренно, отходила на шажок или два — и снова возвращалась на исходную позицию. Поначалу смысл этих перемещений был Никите неясен, и только потом он понял: Нонна делает все, чтобы попасть в поле зрения Корабельникоffа. Подать, так сказать, товар лицом: вот она я, скорбящая, и платочек при мне.
Да и товар, нужно признать, хоть и был несколько просрочен, но зато хорошо упакован.
Строгое черное платье действительно шло ей: скорее всего, оно уже было опробовано на покойничке-муже, в свое время подло переметнувшегося к молодухе.
И неизвестно, сколько бы Никита пялился на секретаршу, если бы из-за ее спины, в сентябрьском расфокусе, не показалось бы такое же черное пятно. Черное пятно двигалось по дорожке: девушка-брюнетка в черных джинсах, черной футболке и такой же черной куртке.
Сердце в груди легонько кольнуло: оно признало девушку раньше, чем ее признал сам Никита.
Джанго.
Это была Джанго, Никита мог бы с легкой душой дать на отсечение любую часть тела: Джанго. Только вот что она делает здесь, на кладбище?
Джанго с самым независимым видом проследовала мимо похорон. Еще минута — и она скроется из виду. Ну и черт с ней, в конце-концов, он здесь по другому поводу. Уйти сейчас было бы верхом неприличия, подумал Никита. Корабельникоff не простит этого, даже если не заметит. Нет, никаких лишних телодвижений.
Никаких.
И все-таки телодвижение последовало: одно-единственное.
Никита сдвинулся с места, вплотную приблизился к секретарше и прошептал ей на ухо:
— Мне нужно отлучиться, Нонна Багратионовна. Это срочно. И ненадолго…
— Нашли время, молодой человек, — таким же шепотом ответила Нонна, пряча губы в носовой платок. — Он не простит вам этого. Даже если не заметит…
И все же Никита решился. И не потому, что вспомнил, как вспоминал о Джанго, сидя в «Идеальной чашке». Уж слишком часто она попадалась на глаза, уж слишком часто прогуливалась по краю Корабельникоffской, а следовательно — и его собственной жизни. Сначала — в особняке во Всеволожске, а теперь вот здесь, на кладбище. Что она делает здесь? И именно в день похорон Мариночки. Ведь в наличии имеется масса других дней. А Джанго выбрала именно этот. На совпадение это не тянет. Но тогда — что?
…Он догнал ее в самом конце аллеи. А догнав, несколько секунд раздумывал, как бы окликнуть. Собачье «Джанго» прочно застряло в трахее, оно упиралось всеми четырьмя лапами и никак не хотело выходить. Несколько секунд Никита смотрел на удаляющуюся прямую спину девушки, а потом решился на нейтральное и ни к чему не обязывающее междометие.
— Эй! — крикнул он.
Получилось громко и навязчиво, для какого-нибудь танцпола это, может быть, и подошло, но для кладбища… Человек, пришедший сюда не просто так, и не подумает откликнуться на такое развязное «Эй!». Очевидно, Джанго пришла сюда не просто так, она и не подумала откликнуться.
Никита прибавил ходу, почти побежал, зашел с тыла и уткнулся прямо в лицо Джанго. Тут и не захочешь, а остановишься.
И Джанго остановилась. И исподлобья посмотрела на Никиту. Только сейчас он заметил, что пола ее куртки топорщится, и из нее выглядывают растрепанные головки хризантем.
— Простите. — Он постарался максимально смягчить предыдущее «Эй!». — Простите… Вы меня узнаете?
Джанго несколько секунд рассеянно смотрела на него.
— Я, конечно, понимаю… Не самое лучшее место для встречи… — пробормотал Никита. — Но… Вы меня узнаете?
— Узнаю, — спокойно сказала Джанго.
— Я как-то подвозил вас… Из Всеволожска.
— Узнаю, узнаю… — Никаких подвижек на лице.
— Я — шофер Корабельникова. Я подвозил вас.
— Я же сказала, что узнала. Что дальше?
Действительно, что дальше? Поведать почти незнакомой девушке леденящую историю о смерти другой девушки? Судьбой которой она так живо интересовалась всего лишь некоторое время назад? Не самое хорошее начало разговора, но ничего другого в голову Никите не пришло.
— Вы, наверное, уже в курсе… Марина Корабельникова .. м-м… погибла… Сегодня похороны. Здесь, неподалеку…
— Да. Я слышала… Какая-то темная история…
— Да…
Сейчас она должна вцепиться в Никиту мертвой хваткой, все женщины любопытны, а если дело касается темных историй — любопытны вдвойне. Но Джанго, вопреки ожиданиям, в Никиту не вцепилась, напротив, перевела рассеянный взгляд на верхушку ближайшего тополя.
— Вы знали ее?
— Нет. Лично — нет. Кажется, вы у меня об этом спрашивали. Тогда…
Кажется, он и вправду спрашивал. И о Мариночке, и о Корабельникоffе, знакома ли она с ними. И уже тогда она ответила ему «нет».
— Да. Я помню.
— Мне искренне жаль. Правда.
Ей искренне жаль. Безучастно, но искренне. Тема исчерпана. Хотя… Да простят его обстоятельства и место встречи…
— Как поживает Толик? — Никита, следуя примеру Джанго, перевел такой же рассеянный взгляд на тот же тополь.
— Понятия не имею. Мы больше не виделись.
— Ясненько. — Никита все еще пытался реанимировать умирающий разговор. — Вы к кому-то пришли?
— Да. Извините, мне пора. Вам, я думаю, тоже…
— Я понимаю… Да. Не самое уютное место для встречи… Но… вы позволите проводить вас?
— Не думаю, что это хорошая идея…
— Я думал о вас…
Никакого лукавства, он и вправду думал. В разное время — по-разному. Вот и сейчас. Что она делает здесь и к кому пришла?..
— Вот как? И что же вы думали?
— Ничего конкретного. Просто — вы есть. Вот и все. Я забыл вас поблагодарить тогда… за собаку. Если бы не вы…
— Кстати, а как поживает он?
— Кто?
— Пес.
— Не знаю. Он пропал.
— Такие псы не пропадают просто так, — сказала Джанго со знанием дела.
— Вы разбираетесь…
— Разбираюсь. Это то немногое, в чем я разбираюсь.
— Можно я провожу вас?
Она наконец-то взглянула на Никиту, хвала всевышнему. А он, оказывается, не позабыл ее глаза, совсем не позабыл! Золотисто-карие, в обрамлении светлых ресниц, удивительное сочетание.
— Ведь все равно не отвяжетесь. — Джанго позволила себе улыбнуться.
— Не отвяжусь, — честно признался Никита.
— Покойной бы это не понравилось. — И снова, как и тогда, по пути из Всеволожска, в голосе Джанго проскользнули едва заметные, частнособственнические нотки.
— Думаю, ей было бы все равно. — И здесь он тоже не солгал.
— Черт с вами… Как хотите…
Несколько минут они шли молча. Вернее, двигались неспешным ленивым шагом. Джанго аккуратно вертела головой в разные стороны. Казалось, она выгуливала Никиту, как выгуливают пса: без всякой цели. Разговор не клеился совсем, но, по здравому размышлению, все это легко можно было списать на место. И все же, все же… Никиту не оставляла невесть откуда взявшаяся мысль, что Джанго не знает, куда идти. Он слишком часто бывал здесь, он знал, что такое приходить к близкому человеку. Не к знакомому, просто знакомому (кладбище — не место для случайных встреч, случайных поступков и случайных променадов), а именно — к близкому. А потом. Потом Джанго свернула на знакомую аллею. Знакомый Никите квартал, знакомую Никите тропинку. Именно здесь был похоронен Никита-младший.
— Я пришла, — сказала Джанго. Абсолютно равнодушным голосом, как будто он проводил ее до метро. Могила, перед которой остановилась девушка, была хорошо знакома Никите: «Ревякин Юрий Юрьевич… Спи спокойно, дорогой сын, брат и муж».
Ревякин Юрий Юрьевич был типичным бандюхаем с типичной судьбой шестерки, битой тузами во время бандитской разборки. Впрочем, гранитная физиономия Юрия Юрьевича выглядела довольно пристойно, неизвестный скульптор-монументалист как мог польстил покойному: никакого намека на криминальное прошлое, такую физию с честью носил бы какой-нибудь бакалавр из Гарварда. Юрия Юрьевича изредка навещал братец, такой же бандюхай, и их общие с братцем друзья. Друзья, почтительно тряся литыми плечами и такими же цепями, размазанными по груди, пили на могиле дорогой коньяк и вели себя достаточно прилично. С братцем Никите пообщаться так и не удалось, а вот с отцом он любил поговорить на разные, совсем не кладбищенские темы. Общее горе быстро сближает людей, от отца-Ревякина он узнал, что Юрий Юрьевич был золотым ребенком, затем — золотым парнем, затем — спутался с криминальным отбросами, «вот вы скажите, Никита, как так? Я с младых ногтей работаю, мать с младых ногтей работает… А вот ему легких денег захотелось. Захотелось — вот и получил»… Отец-Ревякин на покойного Юрия Юрьевича по-настоящему сердился, вел бесконечные брюзгливые дебаты, долго поучая гранит, венчающийся крестом. Иногда Никите казалось, что он не выдержит и насует кресту отеческих тумаков. Пару раз он видел и вдову покойного: будучи женой, она, как и положено жене бандюхая, была недалекой смазливицей с такими же недалекими смазливыми ногами. К раннему вдовству она оказалась неготовой, во вдовстве она откровенно скучала, а потом, чтобы хоть как-то развеселить себя, переметнулась к братцу Юрия Юрьевича. Об этом и сообщил Никите отец-Ревякин, припечатав новоиспеченных молодоженов эпитетом «во засранцы, а!»…
