Золотая паутина (др. изд.) - Барабашов Валерий Михайлович (лучшие книги без регистрации .TXT) 📗
— Да хоть два! — весело и беззаботно согласился Криушин. — Был бы паспорт, а все остальное приложится.
Он и приложил к липовой справке тысячу рублей, и Жигульская взяла. А раз взяла, да еще госбезопасности призналась — ну и отвечай теперь сама за все, идиотка! А он, Битюцкий, в этой истории — чист. Русанов это прекрасно понял, потому и отпустил. Эдька же никогда теперь ничего не расскажет. Что там с ним в Москве случилось — не так и важно.
Битюцкий вышел из здания, радостно вдохнул теплый, попахивающий бензином городской воздух, мысленно похвалил себя: «Вот так надо дела делать, Альберт Семенович!»
И зашагал в свое управление.
Глава девятнадцатая
Спустя неделю Битюцкому позвонила Долматова. Сказала, что не забыла о своем приглашении. Она сейчас дома одна, муж в командировке, у них стрельбы на полигоне, будет не скоро. Накупила мяса, приготовит жаркое, припасла и рыбки, есть хорошее марочное вино…
— Ладно, приду. Сегодня, — бросил Битюцкий и поскорее положил трубку. Говорить по телефону о таких вещах рискованно, тем более что Долматова ни черта, видно, не смыслит в конспирации, шпарит открытым текстом — и про отсутствующего мужа, и про выпивку-закуску. Разве такие дела так делаются?! Нужно сказать ей, чтобы в следующий раз, если будет звонить, говорила бы как-нибудь позаковыристее, чтобы только им двоим и было понятно, о чем речь.
Долматова звонила перед обедом, Битюцкий уже проголодался, собирался как раз идти в буфет, и потому сообщение о возможном вкусном ужине, жареном мясе и редкой рыбке вызвало у него здоровый аппетит: уж что-что, а выпить и поесть он был не дурак.
И все же Альберт Семенович колебался — идти или не идти. То, что дал согласие, еще ни о чем не говорило и ни к чему его не обязывало — пообещал и не пришел. Занят оказался, передумал — мало ли что? Объяснять Долматовой он ничего не обязан. Да и не к родне в гости собрался — к преступнице, как бы чего не вышло… Но поразмыслил и успокоился. Бутыли и мешок с деталями все еще были у него, он отвез вещественные доказательства преступления к себе в гараж. А у Долматовой, разумеется, болела душа, потому она искала контакта с ним. Скорее всего, будет просить его вернуть мешок и кислоту, ну а он посмотрит, как говорится, на ее поведение. То, что она позвонила в тот момент, когда мужа не было дома, и прямо об этом сказала, тоже о чем-то говорит. Да, ради спасения собственной шкуры на все пойдешь, все отдашь. Деньги — деньгами, а улики тоже бы нужно изъять. Что же касается возможных неожиданностей со стороны Долматовой, то Альберт Семенович об этом подумал, но тут же и отогнал эту мысль — она не посмеет. Бабенка эта у него на крепком крючке, а он со своей стороны знает, как себя вести, не мальчик. Поедет в форме, официально, для «проведения профилактической беседы». Может, и посидит с Долматовой за столом, не исключено: работники милиции тоже люди и ничто человеческое им не чуждо. К тому же — вон какое время на дворе: административно-командные методы руководства, а значит и перевоспитания преступников, осуждены общественностью, следовательно, нужно искать новые формы работы. Определенный риск для него конечно же есть, но это все больше с точки зрения морали. Но без риска жизнь пресная, все большие начальники по-своему рискуют на своих должностях, потому что принимают, должны принимать ответственные решения. В отношении Долматовой он такое решение тоже принял — не сажать ее, дилетантку, в тюрьму, то есть сделал для человека доброе дело. Ну а если она и решила его отблагодарить, то кто в наши дни отказывается от благодарности?! И сегодня — он ведь по проявлял никакой инициативы! — сама позвонила, сама позвала. Послушаем, что будет говорить, что станет просить. А там видно будет.
Часам к семи вечера, закончив дела, Битюцкий заказал такси, поехал на Тенистую, быстро отыскал знакомый дом, по входить сразу не стал, а потоптался на улице, понаблюдал. Ничто его не насторожило, не обеспокоило — тихая улица жила своей тихой жизнью.
Битюцкий шмыгнул в калитку, она была не заперта, и он понял, что его ждут. Открытой оказалась и дверь на просторную веранду.
— Разрешите? — сказал он громко, даже начальственно, подчеркивая этим и свое положение, и отчасти официальность визита.
Долматова — в нарядном кружевном переднике, о красиво уложенными волосами, разрумянившаяся у плиты — встретила его очаровательной улыбкой, подала руку. Битюцкий улыбнулся в ответ, на миг задержал ее теплые мягкие пальцы, ароматно пахнущие жарким, снял фуражку, подержал в руках, оглядываясь, куда бы ее положить. Валентина приняла фуражку, дурашливо нахлобучила на голову, покрасовалась перед зеркалом.
— Проходите, Альберт Семенович, проходите! — спохватилась она, гостеприимным жестом приглашая его в зал. В комнате работал большой цветной телевизор, показывали хоккей, мелькали на экране красочные одежды спортсменов, мечущаяся на ледяном поле затурканная клюшками шайба, недовольные лица болельщиков.
— Хотите — посидите, — предложила Валентина. — Или посмотрите, как я живу. Не стесняйтесь. А у меня на кухне скоро все будет готово.
Он воспользовался ее приглашением, мельком заглянул в другие комнаты, отметил: недурно живет, недурно. Что-то даже задело Битюцкого после этого осмотра: он, полковник милиции, занимающий высокий пост, жил гораздо скромнее, многого, что было в доме Долматовой, не имел. Во всяком случае, у него не было видеосистемы, полированных гарнитуров, нескольких ковров, хрусталя… Если бы все это увидела его жена, Александра, был бы у них в доме новый неприятный разговор на тему: «Люди вон как живут, а у тебя, начальника, обои на стенах по семьдесят копеек, диваны старые, продавленные, телевизор, который пора давно выкинуть…» Словом, она бы перечислила все их, в общем-то, добротные и исправно служащие семье вещи, которые, может быть, и вышли из моды. Александра, как всегда, преувеличивала. Она хотела барской, роскошной жизни и нещадно пилила его за то, что он не может или не хочет устроить им с дочерью «сносную жизнь», живет на одну зарплату, а ведь имеет такие возможности!… Жена не конкретизировала, какие именно эти «возможности», но прекрасно их понимала, не раз говорила ему: «Ты, Алик, веди себя так, чтобы комар носа не подточил, но чтобы люди сами тебя благодарили. Я тебе зла не желаю, но для семьи ты, мужчина, должен делать побольше. И Галю надо кормить-одевать, и сама я не хочу выглядеть хуже других женщин».
Галя у них училась на технолога-пищевика, девица была болезненная, слабая. Дома всегда велись разговоры о врачах, поликлиниках, курортах, пахло лекарствами…
Оказавшись в гостях у Долматовой, молодой и красивой женщины, увидев здесь мир уюта и довольства, Битюцкий невольно тоскливо подумал, что хорошо бы приходить сюда после работы, отдыхать душой и телом, пить горячий кофе и смотреть цветной телевизор… Но это была мимолетная и вздорная мысль, сюда он пришел не за этим.
Валентина вынесла из кухни поднос, уставленный едой, быстренько сняла с маленького полированного столика накидку, придвинула его к дивану, где сидел гость, стала расставлять тарелки.
Битюцкий следил за ее ловкими руками.
— Хорошо живете, Валентина Васильевна, — не удержался от замечания. — Красиво у вас, уютно.
— Кое-что от родителей досталось, а в основном с мужем заработали, — охотно пояснила она, хорошо, конечно, понимая, почему ее гость так говорит. Она похвалила себя в душе за предусмотрительность — перед приходом Битюцкого убрала кое-что лишнее. Начальник из милиции будет смотреть на ее жилище не теми глазами, какими смотрят обычные ее гости. Может быть, он и прийти согласился лишь потому, что хочет убедиться, что живет она не по средствам. И потому убрала в чулан второй цветной телевизор (он стоял у нее на кухне), пару редких сервизов из буфета, украшения, кое-что еще. Ни к чему мозолить глаза — и так вон в доме всего понапихано. Особо тщательно она продумала, что надеть. Выбрала вишневое, с кружевным воротником платье, плотно облегающее фигуру. Это было ее любимое, она надевала его в ресторан, когда они с Анатолием отмечали годовщину своей семейной жизни. Оно выгодно подчеркивает ее женские прелести, вот и Битюцкий так и следит за каждым ее шагом маслеными глазами.
