Мент поганый (сборник) - Леонов Николай Иванович (онлайн книги бесплатно полные .txt) 📗
Как ни мучил себя Гуров на тренировках, как ни оглушал в тире, а прервать мыслительный процесс все-таки не удавалось, он постоянно вспоминал о родителях и жене. Почему-то все время всплывали ситуации, в которых он, Лев Гуров, был не прав, а порой и виноват, оказывался невнимательным, черствым, хамоватым. «Да что же это такое! — возмущался он. — Неужели я ничего хорошего в своей жизни не сделал? Не может такого быть!» Однако вспоминались только грубости и пакости. Хотелось позвонить маме и отцу, сказать, что любит, затем купить роскошные цветы и пригласить Риту в ресторан и весь вечер танцевать и украдкой целовать в висок.
Но у родителей в доме не было телефона, а когда маме удавалось застать Гурова дома, полковник говорил междометиями, вздыхал и обещал писать чаще. К Рите он раз или два в месяц наведывался, но ни в театр, ни в ресторан не приглашал, а оставлял в прихожей сумки с продуктами, которые добывали более современные и энергичные коллеги, спрашивал, не нужно ли чего, передавал постоянно отсутствующей Ольге привет и ретировался. Позже, сидя в разваливающемся «жигуленке», сыщик бормотал какие-то слова, но до слуха жены они, конечно, не доходили.
Полковник Гуров гулял по парку и вместо того, чтобы готовиться к предстоящей операции, просчитывать возможные варианты, почему-то прикидывал, сколько здесь соток. Сегодня даже закоренелые урбанисты начали интересоваться землей. Он был в этих вопросах полным профаном, начал было отсчитывать шаги, умножать, вскоре запутался и решил, что территория заповедного комплекса примерно равна гектару. К такому выводу он пришел не благодаря математике, а просто ему нравилось слово «гектар». Забравшись в дальний угол своего гектара, Гуров убедился, что никто его не видит, снял плащ и пиджак и, стараясь не особо мять брюки, занялся гимнастикой. Выполняя утомительные упражнения, он не считал, как это делают обычно спортсмены, а читал стихи, отдавая предпочтение Пушкину, и не оттого, что любил его больше других, а просто наизусть знал лучше. И так, начиная приседать, сыщик объявлял:
— Песнь о вещем Олеге.
Слегка приустав и отдышавшись, Лев Иванович продолжил изучение территории дома отдыха. Метрах в пятидесяти от главного корпуса было расположено одноэтажное светлого кирпича здание. Гуров зашел в полуоткрытые раздвижные ворота и оказался в прекрасно оборудованном гараже. Площадка была рассчитана на три машины, здесь же ремонтная яма, подъемник, за ними виднелись длинный оцинкованный стол, станки. На яме стоял сверкающий «Мерседес-290».
— День добрый! — громко сказал Гуров.
— Добрый, — ответили из-под машины, и из ямы вылез мужчина в аккуратнейшем, чистеньком комбинезоне, какие порой можно видеть в зарубежных фильмах.
Механик был немолод, лет пятидесяти, строен и худощав, с седыми волосами и бледным интеллигентным лицом.
— Здравствуйте, — он вытирал руки ветошью, смотрел доброжелательно. — Какие проблемы?
— Пустяки, — ответил Гуров, взглянув на сверкающие туфли, затем на белоснежную рубашку механика. — Хочу поменять роскошные восьмилетние «Жигули» на вашу развалюху.
— Можно обсудить. А доплату потребуете в валюте или согласитесь на рубли?
Механик придирчиво осмотрел свою белую ладонь, убедился, что она чистая, протянул руку, представился:
— Романов, Александр Сергеевич. Местный механик и прислуга за все.
— Гуров. Лев Иванович. Отдыхающий.
Они пожали руки и не понравились друг другу с первого взгляда.
Фамилия императора, имя и отчество — великого поэта, руки — карточного шулера, а взгляд — завязавшего алкоголика, думал Гуров.
Сын, племянник, скорее всего, зять. Плащ и костюм из Германии, туфли финские или шведские, определил Романов. И угадал: Гуров был одет в вещи, привезенные отцом. Тренажеры, сауна, массажисты, минимум спиртного. В общем, номенклатура последнего розлива, закончил свои размышления Романов и сказал:
— Очень приятно.
— Очень приятно, — кивнул Гуров, достал из одного кармана фляжку с коньяком, а из другого — два бумажных стаканчика.
Не спрашивая согласия, он сунул стаканчик в руку механика, разлил коньяк.
— Со знакомством, Александр Сергеевич.
Романов взглянул на часы, время для коньяка было неподходящее, но пожал плечами и выпил. «Я ошибся, — думал Романов, — парень не родственник и не функционер, слишком свободен и развязен. Журналист».
Фляжка, стаканчики и темп были фирменным номером Гурова. Человек, прилюдно выпивающий с утра, да еще с первым встречным, не воспринимается всерьез. Хотя такая домашняя заготовка для данного индивида может оказаться и грубоватой.
— Давно прописались в этой дыре? — спросил Гуров.
— Послезавтра третий день.
— Вернулись из-за бугра спасать перестройку?
— Сейчас каждый солдат должен вернуться в строй.
— Как машинный парк в ООН? Безуспешно пытаются достать наши двадцатьчетверки?
— У богатых свои причуды.
Гуров разлил остатки коньяка, спрятал серебряную фляжку, кивнул на «Мерседес»:
— Ваш?
Механик взглянул на свои сверкающие импортные туфли, приподнялся на носках, усмехнулся.
Машина принадлежала Романову, но он почему-то решил соврать:
— Я не похож на механика? Типичное совдеповское мышление. — Он пригубил коньяк, затем быстро выпил. — В дальнейшем прошу не угощать.
Гуров не умел обижаться, но «совдеповское мышление» его царапнуло. Алкаш. Работал за рубежом, выгнали за пьянку. А может, он, как и я, лишь представляется. Да уж больно тонко, импортный комбинезончик, начищенные туфли, рубашечка белее девственного снега, реабилитируется за прошлое.
— Мы не виновные, лишь потерпевшие, — Гуров развел руками. — А что с иностранцем?
— Известно, с сахаром сейчас перебои. — Механик огладил лакированное крыло «Мерседеса». — Добрый человек подкормил, подсыпал сахарку, теперь чистить, продувать… Морока.
— Да, мир не без добрых людей! — согласился Гуров и кивнул. — Был рад, еще встретимся.
Гуров направился к выходу, успел увидеть, как Александр Сергеевич Романов тяжело оперся на капот, другой рукой вытер испарину.
«Совсем плохой», — решил Гуров.
Когда гравий под его ногами перестал скрипеть, «механик» выпрямился, усмехнулся и закурил. «Не верь данайцам, дары приносящим. Не верь человеку, который протягивает тебе пустые ладони. Он слишком прост, этот супермен. А может, я на воду дую? В любом случае первую встречу я выиграл, но впредь общение с этим типом следует ограничить». А полковник о новом знакомом забыл, начал философствовать. «Страну наводнили добрые лица, то глаз ближнему выколют от скуки, то голову проломят для разнообразия, сейчас сахарку не пожалели, в машину сыпанули, а могли бы самогонку на нем изготовить, и не жмотничает широкая натура русская. А тысячи и тысячи, ЭВМ начнет считать — сломается, мужиков в расцвете сил заседают в парламентах, фракциях, комиссиях в Кремле и жэках и принимают судьбоносные решения». Гурова давно интересовало, какой процент из беспрерывно заседающих «истинно верующие»? Не в бога, а в социализм, с лицом или без оного, в метод, в черта, дьявола, в какой-нибудь результат. Не могут же они поголовно быть прожженными циниками и лишь своим сегодняшним благополучием жить. Это с одной стороны. А с другой, они не могут быть все дураками и не понимать: сколько ни сиди и ни голосуй, ни одно зерно не прорастет, ни один тюбик зубной пасты от голосования на прилавке не появится. Однако сидят и голосуют. Феноменально!
«Все только критикуют. И ты, Гуров, только критикуешь. А конструктивные предложения? Но я критикую в свободное от работы время, — оправдал себя полковник и тут же уличил: — Но выступаешь не с трибуны, под одеялом. А если дать тебе трибуну? А я лишь сыщик, свое дело исполняю. Одни на трибунах толкутся, другие — в очередях, а в стране даже не преступность, а вандализм, и ни края, ни решения не просматривается. Если у нас в экономике наводят порядок такие же партайгеноссе, что и в милиции, все кончится катастрофой. Как же мы дошли до жизни такой?»
