Венчание со страхом - Степанова Татьяна Юрьевна (читать полностью книгу без регистрации txt) 📗
– Садись, – сказал Никита. – Поговорим.
Киселев полусел-полуупал на краешек привинченного к стене стула.
– Вы кто? Прокурор? – спросил он хрипло.
Колосов назвал свою фамилию, должность.
Киселев не отреагировал, точно глухой. Прислонился щекой к холодной стене, закрыл глаза.
– Пропало все, – прошептал он, – пропала жизнь. – Помолчал, потом спросил: – Верочка уже знает?
Колосов поинтересовался, кого он имеет в виду.
– Жена.
– Нет. Пока не знает ничего.
– Не говорите… Не говори ей, что я сделал. Лучше скажи, убил кого-нибудь, ограбил. Только не правду.
– Почему?
Киселев молчал.
– Думаешь, если она узнает, что ты кого-то убил, ей станет легче? – спросил Никита. – А так ли это на самом деле?
– Что? – губы Киселева едва двигались. И весь он застыл – сухощавое ладное тело его словно экономило движения: он почти не менял позы, почти не шевелился. Жили в нем только глаза. Из них текли и текли слезы: не ручьем, как у женщин, а капля за каплей.
– Так ли то, что, обвинив тебя в убийстве, мы солжем ей?
– Я не понимаю.
– Не понимаешь? Ну ладно. Эта старушонка, Божий одуванчик, что ты с ней потом собирался делать?
– Со сторожихой? Ничего. Я не знаю. Все как в тумане было… Я сам не свой, не соображал, что делаю…
– Ты ее встречал раньше?
– Конечно. Каждый вечер мимо нее с работы шел. – Киселев сглотнул. – Каждый вечер.
– И что? Что на тебя вдруг нашло? – повысил голос Никита.
Киселев молчал.
– Зачем ты на нее напал? Где ты взял эту идиотскую маску?
– Старый чулок. В шкафу мне на глаза попался вчера. Странно как… Я никогда не думал, что это так будет… Я его взял, растянул и подумал: если его надеть, никто меня не узнает. Даже она…
– Сторожиха? Ты что, сразу о ней подумал?
Киселев снова сглотнул.
– Да, – выдавил он и уткнулся лицом в стену. – Какой позор. Господи Боже, какой позор, позор, позор! Я умереть хочу. Почему они не убили меня там, а? Зачем все это? Разве я не умолял их убить меня?! Разве не кричал, что не хочу жить таким вот… таким… – Язык не повиновался ему, его словно душило что-то изнутри.
Колосову было жалко и противно на него смотреть. И муторно оттого, что он собирался сделать: что ж, допрос по делу об убийстве не терпит сантиментов. Удар наносят по самым слабым, в самую их мякоть, незащищенную сердцевину.
– Так солжем мы, сказав твоей жене, что ты – убийца, а? – спросил он. – Неужели солжем?
Киселев резко обернулся. Что-то было в его глазах, от чего Колосову вдруг стало не по себе.
– А если… если я скажу… признаюсь… что хотел ее убить. Меня расстреляют?
Никите за двенадцать лет работы в розыске часто приходилось слышать этот вопрос. И всегда его задавали по-разному: одни с напускной небрежностью, другие с трепетом, третьи с тупым упрямством. Но такого тона не было ни у кого. В вопросе фабричного технолога явно сквозила… надежда, и надежда светлая.
– Если я признаюсь, что хотел ее убить, меня расстреляют? – повторил он. – Могу я надеяться?
Колосов опешил. Он никак не мог предугадать, что беседа с этим вот «слизняком», как окрестил он в душе задержанного, выльется в нечто подобное.
– Ты давно на фабрике вкалываешь? – спросил он, чтобы хоть что-то спросить самому и не ответить.
Киселев как-то сразу сник.
– Четырнадцать лет. После армии и заочного.
– Родился здесь?
– Нет, родился в Калинине. Тверь теперь.
– А на Красной Даче как оказался?
– Женился. После армии. – Слезы снова потекли из глаз Киселева. Одна застыла на подбородке. Потом капнула на порванную в драке синюю рубаху.
– Дети есть?
– Верочка не хотела. Потом не могла – у нее почки больные.
– Она что, не дала тебе, что ли? – грубо спросил Никита.
Киселев покачал головой.
– Я урод, – прошептал он. – Я давно это понял. Таких прежде на ярмарках показывали.
– Ты в Новоспасском бывал? – спрашивал далее Никита.
– Да.
– Когда?
– Прошлой осенью с женой за грибами ездили.
– А в Люберцах, в Ильинском?
– В Люберцах – да. Там у нашего сотрудника тещу хоронили, а в этом, на «и» которое, – нет.
– А в Брянцеве?
– А где это?
– Раз спрашиваешь, значит, не был?
– А где это? – повторил Киселев.
Колосов только вздохнул.
– Что на тебя нашло, скажи ты мне?
– Я урод, – повторил Киселев. – Я не хочу жить. Понимаешь ты это или нет?! Ну ты же человек, ты же должен понять: я не могу… не могу…
На этом Никита поставил в разговоре точку. И верно – торопиться не следовало. Версии могло быть только две: либо все обстоит так, как излагает Киселев, либо он – отличный актер, лжец и мистификатор. Однако в любом случае ход с предвкушением расстрела оказался для начальника отдела убийств неожиданным и малоприятным.
– В разговоре с Киселевым необходимо всячески избегать прямых упоминаний об убийствах старух, – инструктировал он Коваленко, который должен был курировать это дело. – Как спрашивать об этом – думай сам. Но ни одного лобового вопроса. Ни одной крупицы информации ему. Ясно? Иначе мы крепко сядем с ним в лужу.
– Почему? – недоумевал Коваленко.
– Он возьмет все на себя, понимаешь? Все возьмет. Потому что он не хочет жить. Он жаждет, чтобы с ним покончили.
– Ну, это он так говорит, Никита.
– А мне от этого не легче, – Колосов говорил сухо и зло. – Только лохом я быть не желаю. И тебе не советую.
– Как он объясняет свое влечение к ней? – полюбопытствовал присутствующий при инструктаже начальник местного отделения милиции.
– Наваждение, давно его преследовавшее. А толчком к активному действию послужил чулок, найденный в шкафу… Да, вот и чудеса наши. А правда, что он работяг, когда они его лупцевали, просил, чтобы они прикончили его? – поинтересовался Никита в свою очередь.
– Правда. Я сам лично их опрашивал. Когда они связали его брючным ремнем, он у них без штанов с голым задом лежал и все просил-кричал: «Убейте меня, жить не хочу».
– Ну, в общем, поняли вы, какая у нас тут каша заваривается, – Никита поднялся со стула. – Вранья его мне не надо, а потому будьте с ним очень осторожны.
– С Тихоновой говорить будете? – спросил начальник ГОМ. – Она наверху у следователей сидит. Тоже плачет в три ручья. «Неотложку» уж ей вызывали, потом домой хотели отправить, а она – ни в какую: стыдно, голосит, от соседей совестно. Опозорил на старости лет.
– Вот Владислав с ней побеседует, – Никита кивнул на Коваленко. – А вы ко мне сюда пришлите, если возможно, сотрудников, что на место первыми выезжали, и протокол его задержания по 122-й принесите. Что там при нем обнаружили?
Коваленко ушел беседовать с потерпевшей, а Колосову достались бумаги да трое молоденьких милиционериков патрульно-постового взвода, не слишком-то разговорчивых и наблюдательных.
Но все, что его интересовало в первую очередь, Никита выудил у них быстро: когда патруль ППС приехал к фабричным складам, насильник был уже связан и сильно избит. На вопрос Колосова, был ли он обут, и если да, то во что, – патрульные ответили в один голос: «А как же иначе? Вот в те самые кроссовки, что и сейчас на нем в камере». Никита спросил, осматривали ли патрульные место происшествия до прибытия опергруппы и следователя. Те снова отвечали хором: «А как же иначе? Вещи еще старухины при свете автомобильных фар искали, которые он с нее сорвал».
«Трусы-то ее на ольхе болтались, как белый флаг, – фыркнул один весьма развязно. – Он их на бегу туда зашвырнул. Я лично лазил, снимал».
На вопрос, не заметили ли патрульные где-либо камня, кирпича или другого тяжелого предмета, они все ответили отрицательно.
Не упоминалось о наличии камня и в протоколе осмотра места происшествия, который Никита прочел дважды, стараясь определить, что в нем все-таки пропущено.
Вернулся Коваленко, устало махнул рукой.
– Плачет Тихонова. Мы с ней толковали мало, в основном я ей капли считал. Жалко ее – сил нет, сердце даже заболело. Вот паразит проклятый! – Он привалился к стене, запрокинул голову. – Остеохондроз мой, эх, массажик бы сейчас, баньку… Ну, что делать-то будем, командир?
