Королева Юга - Перес-Реверте Артуро (книги бесплатно полные версии TXT) 📗
Она закончила подметать деревянные мостки, налила себе стакан текилы пополам с апельсиновым соком и, присев на краешек досок, закурила сигарету, зарыв босые ноги в теплый песок. Солнце еще стояло низко, и его косые лучи исчеркали пляж тенями — от каждой ямки, от каждого следа, словно лунный пейзаж. Между домиком и берегом все было чисто, приведено в порядок и ожидало купальщиков, которые обычно появлялись позже: под каждым зонтом по два топчана, аккуратно установленных Тересой строго параллельно и накрытых полосатыми бело-голубыми матрасиками, которые она как следует вытряхнула и расправила.
Стоял штиль, море было безмятежно спокойно, вода не плескала о берег, и средиземноморское солнце окутывало своим оранжево-металлическим блеском силуэты редких пешеходов: пенсионеры совершали утреннюю прогулку, молодая пара играла с собакой, одинокий мужчина сидел, устремив взгляд в море, рядом с воткнутой в песок удочкой. А дальше, за пляжем и этим блеском, за соснами, пальмами и магнолиями, в золотистой дымке вытянулась к востоку Марбелья с черепичными крышами своих вилл и башнями из стекла и бетона.
Тереса с наслаждением курила сигарету, которую выпотрошила и снова свернула, как обычно, добавив к табаку немного гашиша. Тони, управляющий пляжным заведением, не любил, чтобы она курила что-то, кроме табака, когда он рядом; но Тони пока не было, и до прихода купальщиков оставалось довольно много времени — сезон только начинался, — так что она могла покурить спокойно. И текила с апельсиновым соком, или наоборот, была весьма кстати. Уже с восьми часов утра — черный кофе без сахара, хлеб, поджаренный на оливковом масле, и булочка с вареньем — Тереса поправляла топчаны, подметала, расставляла стулья и столы, и впереди у нее был рабочий день, точно такой же, какой был вчера и какой будет завтра: грязные стаканы за прилавком, на стойке и столиках охлажденный лимонный напиток, оршад, кофе со льдом, «Куба Либре», минеральная вода, распухшая голова, промокшая от пота футболка, навес из пальмовых листьев, сквозь которые пробиваются солнечные лучи, влажная, душная жара, напоминавшая ей летнюю жару в Альтате, только здесь больше народу и сильнее запах крема для загара. А кроме того — максимум внимания и настырность клиентов: я просила без льда, послушайте, эй, слушай, я просил с лимоном и со льдом, только не говори, что у тебя нет «Фанты», вы мне принесли с газом, а я просил без. Эти отдыхающие — испанцы или американцы — с их штанами в цветочек, с их покрасневшей, лоснящейся от крема кожей, с их солнечными очками, с их вечно вопящими детьми и жирными телесами, вываливающимися из купальников, маек и парео, были куда противнее, куда эгоистичнее и наглее, чем те, кто посещал путиклубы Дриса Ларби. А Тереса проводила среди них по двенадцать часов в день, туда-сюда, нет даже десяти минут, чтобы присесть отдохнуть, сломанная когда-то рука ноет от тяжести подноса с напитками, волосы заплетены в две косы, лоб обвязан платком, чтобы пот не лился в глаза.
А в затылок всегда упирается подозрительный взгляд Тони.
Но, в общем-то, не все там обстояло так уж плохо. У нее были эти — правда, недолгие — минуты, когда, закончив прибирать и расставив топчаны, она могла спокойно посидеть, глядя на пляж и море. И были вечера, когда, закончив работу, она пешком шла вдоль берега домой, в скромный пансион в старой части Марбельи, как, бывало (казалось, уже столетия назад), делала в Мелилье, заперев «Джамилу». По выходе из Эль-Пуэрто-де-Санта-Мария труднее всего было привыкнуть к бурной жизни за стенами тюрьмы, к шуму, к уличному движению, к теснящимся на пляже телам, к музыке, грохочущей из баров и дискотек, к огромному количеству людей, топчущих побережье от Торремолиноса до Сотогранде. Полтора года размеренного, однообразного существования и строгого распорядка выработали у Тересы определенные привычки, из-за которых и теперь, через три месяца после освобождения, она все еще чувствовала себя на воле неуютнее, чем там, за решеткой. В Эль-Пуэрто рассказывали истории о заключенных, которые, отбыв долгий срок, стремились снова вернуться в тюрьму, уже не представляя для себя иного дома. Тереса никогда не верила в это, пока однажды утром, сидя с сигаретой на том же самом месте, что и сейчас, вдруг сама не ощутила, что скучает по тюремному порядку, рутине и тишине. Тюрьма может быть домом только для тех, кто несчастен, сказала однажды Пати. Для тех, кто не мечтает. Аббат Фариа — Тереса закончила «Графа Монте-Кристо», прочла много других книг и продолжала покупать романы, которых уже накопилось немало в ее комнатке в пансионе — был не из тех, кто считает тюрьму домом. Наоборот, старый заключенный жаждал выйти на свободу, чтобы вернуть себе украденную у него жизнь. Так же, как Эдмон Дантес, только слишком поздно. Много поразмыслив обо всем этом, Тереса пришла к выводу, что для этих двух людей спрятанное на воле сокровище было только предлогом для того, чтобы поддерживать в себе жизнь, мечтать о побеге, чувствовать себя свободными, несмотря на замки и стены замка Иф. Так и для Лейтенанта О’Фаррелл история о пропавшем кокаине была своеобразным способом ощущать себя свободной. Может, именно поэтому Тереса никогда не верила в эту историю до конца. Что же касается тюрьмы как дома для тех, кто несчастен, возможно, это была правда. Из этой правды рождалась ее тоска по тюрьме, которая временами охватывала ее вместе с угрызениями совести; так — говорят священники — человека посещают его грехи, когда он начинает задумываться о некоторых вещах. Тем не менее, в Эль-Пуэрто все было легко, потому что слова «свобода» и «завтра» просто являли собою нечто неясное, неопределенное, что ожидало тебя в конце календаря. Теперь же, напротив, она жила наконец среди этих листков с далекими датами, которые еще несколько месяцев назад означали всего лишь цифры на стене, а сейчас вдруг превратились в сутки, состоящие из двадцати четырех часов, и серые рассветы, по-прежнему застававшие ее в постели с открытыми глазами.
А что же теперь? — спросила она себя, выйдя за стены тюрьмы и увидев перед собой улицу.
Найти ответ ей помогла Пати О’Фаррелл, порекомендовав ее нескольким друзьям, державшим купальни на пляжах Марбельи. Они не станут задавать тебе вопросов и не будут чересчур эксплуатировать тебя, сказала она. И в постель не потащат, если только сама не захочешь. Такая работа давала Тересе право на условное освобождение — ей оставалось еще больше года до полного расчета с законом — с единственным ограничением: она должна была всегда находиться в пределах досягаемости и раз в неделю отмечаться в местном полицейском участке.
Кроме того, работа давала ей достаточно средств, чтобы оплачивать комнатку в пансионе на улице Сан-Ласаро, питаться, покупать книги, кое-что из одежды, табак и небольшие порции марокканского «шоколада» — кокаин сейчас был ей не по карману — чтобы подмешивать его в сигареты «Бисонте», которые она курила в спокойные минуты, иногда с бокалом в руке, в одиночестве своего жилища или на пляже, как сейчас.
Чайка, высматривавшая добычу, спланировала почти к самому берегу, чиркнула клювом по воде и улетела в море. Так тебе и надо, дрянь, подумала Тереса, затягиваясь. Хищная крылатая дрянь. Когда-то чайки нравились ей, казались красивыми и романтичными — но лишь до тех пор, пока она не познакомилась с ними поближе, плавая через пролив на «Фантоме». Особенно запомнился ей один день, в самом начале, когда они испытывали мотор в море: у них случилась авария, Сантьяго долго возился с мотором, а она прилегла отдохнуть, глядя на вьющихся чаек, и он посоветовал ей прикрыть лицо, потому что они запросто могут, сказал он, исклевать тебя, если заснешь. Воспоминание полыхнуло ясно и отчетливо: спокойная вода, чайки покачиваются на ее поверхности или кружатся над катером, Сантьяго на корме возится кожухом мотора: руки, перемазанные маслом по самые локти, обнаженный торс, татуировка с изображением Христа на правом предплечье, а на левом плече инициалы И. А. — она так никогда и не узнала, чьи.
