Ярость жертвы - Афанасьев Анатолий Владимирович (книги онлайн полностью бесплатно txt) 📗

Смутные видения, сопровождавшие послеобеденный отдых, были безликими, вязкими, лишь один раз навестил меня сыночек Геночка, но и это сновидение было темным, путаным. Сынок привиделся в ту пору, когда ему было, кажется, лет десять и он клянчил велосипед «Аист», а я отказывался купить, мотивируя отказ его хамским поведением и двойками в дневнике. Давно забылась та история, и велосипедов у Геночки в школьные годы перебывало два или три, но оказывается, старая обида по-прежнему торчала в его сердце, как заноза. Во сне он опять был ребенком, сирым, с зареванной мордашкой, и снова и снова умолял: «Папочка, родной, у всех есть велосипеды, у меня одного нету. Это же нечестно!» И снова, как встарь, я тупо втолковывал, изображая из себя педагога Ушинского: «Милый мой, велосипед еще надо заслужить. При твоем поведении жалею, что лыжи-то купили. Иди к матери, она добрая, она тебе и мотоцикл купит, но не я». — «Папочка! — изнывал сын. — Ты же знаешь, мама без тебя не посмеет. У нее и денег нет». Я был непреклонен, нес непроходимую воспитательную чушь, хотя и тогда, и теперь, во сне, мне было так его жалко, хоть помирай.

На этом отдых закончился, потому что подоспела Валерия. В растворенной двери мелькнул ее силуэт — и вот уже она скользнула ко мне под бочок. Захихикала, прижала к моей щеке холодную бутылку.

— Соскучился, любимый?

Я что-то промычал невразумительное, но почтительное.

— Твоя девочка принесла тебе водочки. Хочешь?

Мне было все равно, и из ее рук, из горла бутылки, в темноте отхлебнул вдоволь горькой отравы. Проскребло внутренности, как наждаком.

— У меня к тебе просьба, Валерия.

— Какая, любимый?

— Достань штаны.

Куснула, как комарик, за ухо острыми зубками.

— Без штанов тебе больше идет, любимый.

Я отодвинулся к стене.

— Лера, помнишь, что обещала?

— Конечно. Сейчас еще по глоточку, быстренько тебя оттрахаю, и пойдем. Как раз все в доме угомонятся.

Как сказала, так и сделала — по утренней схеме. Потом недовольно пробурчала:

— Хоть бы поблагодарил даму, которая тебя обслуживает. Какие все же у тебя манеры неучтивые. А ведь считаешься культурным.

Она густо дымила сигаретой. Настроение у нее было меланхоличное.

— Что же получается, любимый, вроде я тебе навязываюсь?

— Ну что ты! Я о таком счастье и не мечтал. Просто растерялся немного.

— Ага, лежишь, как бревно, и ничему не радуешься.

Я промолчал. Уже совсем стемнело, комната наполнилась бледным звездным светом. Тишина была необыкновенная, словно дом вымер. Каждое произнесенное слово прокалывало воздух, как нож консервную банку. Валерия подняла бутылку и с глухим бульканьем сделала два крупных глотка. Поставила бутылку на пол.

— Нам не пора? — спросил я.

— Еще разок не хочешь на дорожку?

— Боюсь, не было бы перебора. Все-таки я после болезни.

— Чем ты болел?

— Чахотка, холера, тиф — все перенес на ногах. При этом — ежедневные побои.

— То-то, гляжу, весь в бинтах. Господи, как мне нравится, что ты такой юморной, Сашенька, но секс — самое лучшее лекарство. Ото всего лечит.

— Это конечно, но сил-то нету. Давай сначала сходим, куда обещала? Только штанишки бы какие-нибудь… Принеси свои, а? У нас вроде один размер.

Валерия горестно вздохнула:

— Все-таки жалко Четвертачка. Пусть он подонок, пусть ссученный, зато какой был безотказный. А ты все-таки какой-то весь скользкий. Я же вижу, чего добиваешься.

— Я и не скрываю. Надоело без штанов.

Приподнялась на локте, и — удивительное явление природы! — глаза вспыхнули во мгле, как два фонарика.

— А вообще жить не надоело, любимый?

— Если позволишь, пожил бы немного.

— Правильно сказал. Если позволю… Заруби себе на носу. Если позволю! Ты моя комнатная собачка, Сашенька. Захочу — покормлю, приласкаю. Захочу — в болоте утоплю. Холодно в болоте-то, поверь. Привяжут к кочке, и будешь сидеть, пока пиявки не высосут… Хочешь девку свою еще разок пощупать, пожалуйста, я не против. Только надо ли это тебе, подумай хорошенько?

— В общем-то не надо, — согласился я. — Но раз уж собрались, чего передумывать.

Легко соскользнула с кровати, мелькнула в проеме двери и исчезла. Но ее безумие осталось рядом со мной. Я пошарил рукой возле кровати и, чтобы загасить страх, отхлебнул из бутылки. Водка была не крепче воды.

Не успел выкурить сигарету, Валерия вернулась. Зажгла свет и швырнула мне черные трикотажные шаровары. Я их поймал на лету. Штаны оказались впору, но на талии болтались. Пришлось вытянуть резинку и завязать узлом.

— Знаешь, за что тебя бабы любят? — серьезно спросила Валерия.

— За что?

— Потому что ты ужасно смешной. Еще смешнее, чем Четвертачок.

Следом за ней я вышел из комнаты. В коридоре на стуле сидел круглоликий мужчина лет тридцати и читал книжку. Подменили Витюню, а жаль. На меня он взглянул безразлично, будто стерег кого-то другого. Но у Валерии поинтересовался:

— Надолго забираешь?

— На полчасика, не больше.

— Не подведи, козочка. Патрон сегодня не в духе.

Валерия по-родственному растрепала его волосы:

— Когда я тебя подводила, дурашка?!

— Так одного раза достанет.

Я хотел было полюбопытствовать, что он читает: книга в казенной обложке и толстая, как справочник акушера, но девица увлекла за собой. Дошли до конца коридора, причудливо освещенного встроенными в стены лампочками, начали спускаться по винтовой лестнице, и тут, на одном из переходов, обнаружилась узкая дверь, которую, будь я один, нипочем не заметил бы. Эту дверь Валерия отперла длинным, как шило, ключом, и мы очутились на крохотной площадке внутри забранного звукоизоляционным материалом шахтного пенала. Прямо перед нами кабинка лифта с открытым овальным входом, подвешенная на золотистых металлических тросах, — этакий уютный раскачивающийся гробик с обитыми бархатом стенами. Мне эта ненадежная игрушка была хорошо знакома, она прибыла к нам из Турции, и всякий уважающий себя казнокрад почитал делом чести установить ее в загородном доме наряду с голубым пневмоклозетом.

На лифте спускались долго и какими-то неровными толчками, отчего у меня возникло подозрение, что наша конечная цель — пробиться к земному ядру. Валерия, прижимая к коленям ядовитого цвета дамскую сумочку, посетовала:

— Вполне могли бы успеть.

— Ты удивишься, — сказал я, — но я тоже об этом подумал.

Лифт опустил нас в подземный туннель с бетонированными стенами и массивным блочным потолком, который по замыслу строителей должен был выдержать прямое ядерное попадание. Освещался туннель примитивными люминесцентными лампами и противоположным от лифта концом уходил в бесконечность. Редкие железные двери в этом мрачном помещении, снабженные массивными наружными засовами, с каменными фигурными козырьками, наводили на мысль о средневековых подземельях. Что-то в этом роде, но, разумеется, в более изысканном варианте мы с моими друзьями совсем недавно планировали соорудить для слинявшего за границу миллионера Гаспаряна.

Одна дверь, шагах в десяти от лифта, была наособинку. Обыкновенная, обитая кожзаменителем и с тюремным глазком, над которым нависла черная резиновая шапочка. Валерия подвела меня прямо к ней. Многозначительно прижала палец к губам, призывая не шуметь, хотя я и без того был тише травы. Более того, я уже не помнил, когда в последний раз шумел.

Она подняла шапочку над глазком и прильнула к нему, соблазнительно изогнув спину. На душе у меня было тревожно, потому что она явно затевала какую-то большую пакость. Так и оказалось. Со словами: «Ну что ж, любимый, ты этого хотел!» уступила мне место у глазка. Я заглянул внутрь.

То, что увидел, было похоже на сцену из дурного голливудского боевика, из тех, которые выпекались в таком количестве на этой «фабрике грез», что ими оказались запачканы мозги доброй половины человечества. Ощущение ирреальности происходящего усиливал зыбкий оптический ракурс, открывающийся через глазок. Комната возникла почти целиком, с конусообразными (обман зрения), ярко выбеленными стенами, с двумя высокими, на ножках с колесиками, столами, заваленными блестящими инструментами, и с черным топчаном посередине, наподобие тех, на которые укладывают трупы в морге. На топчане лежала Катя. Мне было видно ее лицо, искаженное светлой мукой. Двое мужчин в серых прорезиненных мясницких робах, один стоял спиной, а другой — боком, производили над ней какие-то манипуляции. Тот, который стоял боком, придерживал Катю за плечи и плотоядно ухмылялся, второй склонился над ее животом и загораживал мне обзор. Сцена прокрутилась в абсолютной тишине, видимо, толстые стены скрадывали любой звук.