Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович (лучшие книги читать онлайн .TXT) 📗
— Что тебя в Сеченово занесло? — спросил Петр. — Понятно!.. Я? Значит, нужно, коли приехал… — О себе он изъяснялся туманно, намеками. — Отсюда — домой? Подзаправимся, покупки твои обмоем и — айда!
— Лады. — Михаил уселся поудобней, наклонился к соседу. — Только деньжат у меня маловато, поистратился…
— Да какой между нами счет! — благодушно отмахнулся Зуйков. — Сегодня у меня, завтра у тебя, небось не впервой…
Он позвал рослую румяную девушку в белом переднике, заказал ей обед и, подмигнув, добавил:
— И бутылочку нашенской тащи, видишь, с дружком встретились…
Они выпили и не спеша принялись за еду. Борщ, подернутый красной пленкой жира, был прямо огненным, обжигал губы, и Петр вскоре положил ложку.
— Пущай остынет. Ну, чего нового у вас? Тракторишко-то мой топает?
— А как же! — охотно подхватил Михаил. — Поршеньки ему сменили, коленчатому валу перетяжку сделали. Он еще поскрипит, даром что старик, а крепкий…
Ремнев говорил о тракторе тепло, словно о живом существе. Всего год назад он впервые сам, без посторонней помощи, тронул с места именно эту машину и сразу почувствовал себя уже не мальчишкой, но мужиком, работником. Обучал Михаила ремеслу механизатора Зуйков, у которого он числился тогда прицепщиком, и хотя тот уже не работал, Михаил по-прежнему относился к Зуйкову как к своему учителю.
Пол-литровка быстро пустела, и они заказали вторую. Ремнев, захмелев, обиженно рассказывал о своей распре с комсоргом, что-де не дает он ему прохода, наставляет да воспитывает.
— Допечет меня вконец, пойду к Александру Васильевичу.
— Легок твой Александр Васильевич на помине, — озабоченно перебил Петр и, стараясь сделать это понезаметнее, отодвинул свернутые мешки, которые лежали у его ног, подальше в угол.
Галин улыбнулся Михаилу и направился к их столику.
— Пируешь? — опросил он, кивнув на недопитую бутылку.
— Какой там пир! — ответил за Ремнева Зуйков. — Видишь, никак одну на двоих не прикончим.
— Вижу — вон другая порожняя под столом. Да что ты заметался, — поморщился председатель, — вы не монахи, я не игумен. Налей-ка, Миша, а то ждать долго.
Галин, не обращая внимания на протянутый к нему стакан Петра, чокнулся с Михаилом.
— Разве же от тебя что укроешь? Орел! — сказал Зуйков, и трудно было понять, то ли с восхищением, то ли с насмешкой.
Не ответив ему, Галин крикнул официантке:
— Машенька, мне — как всегда!..
— Последние деньки догуливаешь, Александр Васильевич?.. — начал Петр сочувственно.
— Почему это последние? — Галина занимали свои, видно, не очень веселые мысли, хмель не мог заглушить ощущение какой-то еще точно не осознанной утраты.
— Чего в прятки играешь? — Петр пьянел, обычная его осторожность исчезла. — Слыхали мы, как дружок твой Ветленский под тебя же яму роет, на твое место целится. Понятно?
— Дурак ты, Зуйков!..
— Будя похваляться! — Сейчас в голосе Петра звучало уже плохо скрываемое злорадство. — И коммунист, и руку, говорят, под Берлином потерял. А теперича тебя из председателей-то — вон! За это воевал? Хороши порядочки!
Галин словно очнулся, глянул на перекошенную усмешкой рожу Петра. Ответил больше себе, чем ему:
— За это и воевал!..
— Чтобы с председателей тебя взашей? — ехидничал Зуйков.
— Нет, за порядки за наши, которые тебе, шкура, не по нутру! Народ меня поставил, народ и снимет, коли я, — председатель трудно выговорил последнее слово, — не справляюсь. А ты ко мне, — Александр Васильевич пнул ногой аккуратно свернутые мешки, — в жалельщики да друзья не лезь, спекулянт паршивый!
Зуйков примолк, поблескивая маленькими, злыми, как у хорька, глазами. Михаил еще не вполне понимал сказанное председателем. Одно он видел — плохо ему. Желая как-то утешить Галина, он протянул стакан:
— Выпьем, Александр Васильевич, где наша не пропадала!..
Галин, резко обернувшись, выбил у него водку из рук.
— Не смей пьянствовать, сосунок! С кого пример берешь? С него? Или, может, с меня? — Он перевел дыхание, заговорил уже спокойней: — И с меня, Миша, не надо. О себе печали нет, о матери подумай. Славная у тебя мать.
Расшвыривая по полу носком сапога осколки стекла, вмешался Петр:
— Ну, чего ты, председатель, шумишь? Мать!.. Баба как баба, — он ухмыльнулся. — Знаю я их, святых, имею здесь, так сказать, полный трудовой опыт…
Галин тяжело ударил кулаком по столу, тарелки со звоном подпрыгнули. Михаил застыл, в упор глядя на Зуйкова, словно что-то соображал, прикидывал.
— Так вот ты какой!.. — чуть слышно выдавил наконец он и, схватив Петра за грудки, тряхнул так, что заношенная рубаха лопнула у ворота, а пуговицы отлетели напрочь. — Если о маме так говорить будешь — прибью!
Хмель с Ремнева слетел, и стал он белый как только что выпавший снег.
…Об этом Борисов узнал от шофера райотдела, которому довелось обедать за соседним столом.
Стук в окно разбудил Борисова. Он вскочил с постели, зашлепал босыми ногами по холодному полу. По раме, прильнув, лбом к стеклу, чтобы разглядеть кого-нибудь в темной избе, барабанил Женя Ветленский. Участковый дал ему знак — не стучи, мол, сейчас выйду, и начал одеваться. Шинель натягивал уже на крыльце. Женя кинулся к нему:
— Варит, Иван Васильевич! Этот тип-то еще с вечера к ней пожаловал. Часа в два ночи печь затопила, и до сих пор дымок вьется. Мы к Тимофею Васильевичу — так и так. Он — дуйте, значит, к Борисову, я за понятыми побегу…
Участковый и комсорг торопливо шагали по пустой улице спящего села. Предутренний холод схватил землю, она затвердела, как железо. Вымерзшие до дна лужи затянуты сверху белым, тонким ледком.
Звонко хрустел под сапогами ледок. Борисов и комсорг прибавили ходу. В ближайшем проулке их уже поджидали Тимофей с Авдолиным и Кочетовым.
К избе Моргунковых приблизились молча, осторожно. Ветфельдшер постучал в дверь, а участковый и остальные встали за крыльцо. Аграфена откликнулась не сразу. Но вот в сенцах прошаркали ее семенящие шаги.
— Ктой там?..
— Отворяй, бабка. Это я — Галин. Зорька, корова Ксении, занедужила, как бы не подохла. Буди дочь!.. — отозвался Тимофей.
— Ах ты, батюшки, скажи на милость… — запричитала старуха. — Не доглядели за болезной, не доглядели… Погоди, родимый, погоди трошки. Я зараз, я мигом…
Вскоре дверь распахнулась, и Ксения, затягивая потуже платок, спросила Тимофея:
— Ну, чего приключилось? Еще с вечера Зорька здоро…
Она не договорила: по ступенькам поднимался участковый.
— Здравствуй, хозяйка! — поприветствовал он доярку. — Не ждала гостей? Приглашай в избу!..
Ксения уперлась руками в косяки, словно загораживая вход, но тут же смякла, посторонилась. Участковый с понятыми, Ветленский и Галин переступили порог.
Аграфена, как стояла, так и застыла возле печи, переводя взгляд с Борисова на пузатый, поблескивающий белой жестью самогонный аппарат. На постели, поверх одеяла, лежал в пиджаке и брюках Зуйков, сапоги со сбитыми каблуками валялись на полу. Он спал, похрапывая и довольно улыбаясь чему-то. Ксения привалилась плечом к стене, будто прошла она много сотен верст по тяжелой, путаной дороге и устала той усталостью, когда становится безразличным все, даже собственная судьба.
— Господи, боже ты мой, — сокрушенно начала Аграфена. — Хотела к Покрову дню немножко винца сготовить, праздничек по-семейному встретить, а люди-то могут и недоброе что подумать… Вот беда-то, вот горюшко…
Ее не слушали. Борисов вел протокол, Кочетов и Авдолин то и дело подсказывали ему:
— Аппарат еще горячий. Записал? Две кадки с бардой, барда теплая. Есть? Теперь: готового самогона — один, два, четыре… десять… ого, литров с полсотни наберется!
Володька, разбуженный чужими голосами, слез с печи и встал около матери. Он не жался к ней, ища защиты, как это делают дети, нет. Казалось, он сам в случае нужды мог бы броситься ей на выручку. Аграфена притихла. Склонив голову набок, часто помаргивая маленькими, неопределенного цвета глазками, она лихорадочно соображала, как половчей вывернуться. А хозяйственный Авдолин вытащил из подпола четыре ведра с закваской.
