Объезжайте на дорогах сбитых кошек и собак - Вайнер Аркадий Александрович (читать хорошую книгу полностью txt) 📗
— Да черт с ними, с разговорами. Если совесть чиста, чего их бояться. А от разговоров все равно не скроешься, город вроде большой, а все друг друга знают…
— В нашей с тобой работе это даже хорошо, — засмеялся Петр. — Кстати, попрошу тебя, Боря, подумай на досуге, я ведь тебя с ответом не тороплю, я бы хотел, чуток оглядевшись, тебя перетянуть к себе замом. Подумаешь?
— Подумаю, — кивнул я. — Обязательно подумаю…
— Подумай, пожалуйста, — повторил Верещагин с нажимом. — Мы с тобой здорово поработаем…
— Да, наверное, — согласился я и вроде бы не хотел говорить, а все-таки сказал: — Знаешь, я в институте прилично играл в настольный теннис. Меня в парном разряде охотно брали вторым номером. Три раза был чемпионом «Буревестника»…
Верещагин хлопнул меня по плечу.
— Ты это брось! Просто для одиночного разряда тебе злости не хватает…
— Может быть… И честолюбия… И азарта… И еще многого…
— Ладно-ладно! Пошли, нас народ ждет на вечеринке, которая состоится сейчас по случаю моего ухода…
Он схватил меня за рукав и поволок в коридор…
Прокуратура наша располагается в старом особняке, принадлежавшем некогда купцу Овчинникову. Особняк пережил революцию, две войны, фашистскую оккупацию, бесчисленные перепланировки и ремонты. Комнаты много раз перестраивали, разгораживали, и время, протекшее над нашим особняком, как схлынувшая волна, оставило на виду утонувшие в прошлом вещицы: витую бронзовую ручку двери, мраморную полуколонку, хрустальную люстру с поредевшими подвесками, камин с заложенным дымоходом. И сохранившиеся в молве названия старых комнат, имевших когда-то совсем другое назначение. Маленький зальчик рядом с кабинетом нашего прокурора Сергея Николаевича Шатохина называется «детской». Там происходят у нас собрания, совещания и нечастые общие празднества.
И сейчас наши женщины накрывали здесь на сдвинутых канцелярских столах скромное служебное угощение для «отходной», которая устраивалась по случаю прощания с нами Пети Верещагина. Петька накупил соков, пирожных и лимонаду. Выпивку, как я догадываюсь, категорически запретил Шатохин. И не только потому, что пить горячительные напитки в рабочее время недопустимо по любому поводу, Шатохин искренне считает всех пьющих людей ненормальными.
Штука в том, что Шатохин — выдающийся жизнелюб и неутомимый пропагандист здорового быта. Машинистка Люба Смашная говорит о нем с восторгом: «Мужик, мирового стандарта — кинг сайз». Ему лет тридцать, рост 181 сантиметр, по утрам он час бегает в парке, и не трусцой, а маховой рысью, по воскресеньям парится в бане, а под шкафом в кабинете у него стоят напольные весы, по которым он ежедневно контролирует свою форму. У Шатохина жена — диктор телевидения, и они не пропускают ни одной премьеры, а в октябре он на ползарплаты выписывает все толстые журналы.
Шатохин — праздничный человек, прибывший в наш старый особняк из столицы. Грамотный юрист и волевой руководитель, опытный практик, за год он поставил дело таким макаром, что без него в прокуратуре мышь не пробежит. Он знает все обо всем и все держит на контроле. Громадная его работоспособность и замечательная память не оставляют нам ни малейших лазеек для мелких производственных хитростей — Шатохин прекрасно помнит все наши обещания, обязательства и сроки, делая совершенно бессмысленной неизбежную тактическую борьбу подчиненных с начальством. А прокуратура наша в итоге вышла на одно из первых мест в крае…
Я с детства мечтал быть похожим на таких людей. Не стать таким, как Шатохин, а родиться Шатохиным. Наверное, это очень увлекательно — родиться Шатохиным, а становиться им долго и малоперспективно. Так что теперь уж придется подождать до своего нового воплощения в другой жизни.
Приходя к нему в кабинет, я с грустью читаю вывешенный на стене рядом с сейфом цветной плакат: «Одна выкуренная сигарета оказывает вредное действие, равное 36 часам, проведенным на автомагистрали». Вежливо и напористо жучит он меня за какое-то упущение или за медлительность, или еще за что-то, а я рассматриваю плакат и спокойно реагирую на терпеливо-снисходительную руготню прокурора Шатохина. Он очень молодой человек. И, как все молодые, он относится к старикам не совсем одобрительно. С глубоким и искренним сомнением. Вот и сейчас, стоя во главе накрытого стола, он убежденно объяснял Галине Васильевне:
— …нет, нет, нет! Это просто широко распространенный предрассудок, будто к старости люди становятся добрее и мудрее. С годами они становятся хуже — мозги окисляются, душа плесневеет. Мир созидают и двигают вперед молодые… Вы меня слушаете, Галина Васильевна, я что точно знаю…
Галина Васильевна, помпрокурора по общему надзору, готовящаяся вступить в пятый десяток, находится в явном затруднении: надо ли ей, как человеку немолодому, встать на защиту стариков или безоговорочной поддержкой тезиса Шатохина доказать, что она еще сама молода, что она еще хоть куда…
Но Шатохин сам ее выручил, переключив внимание на меня:
— Вот Борис Васильевич, я знаю, хоть и не спорит, со мной никогда не соглашается.
— Почему не соглашаюсь? — лицемерно возмутился я.
— Знаю, знаю. Ты и не соглашайся, я ненавижу навязывать людям свои представления. Но ты лови мысль: молодость — это не возраст, это душевное состояние! Которое, конечно, надо поддерживать физически…
— Можно, я не буду поддерживать свое молодое душевное состояние физически? — спросил я вежливо, продемонстрировав одновременно и лояльность к мнению руководителя, и самостоятельность.
Шатохин засмеялся и махнул на меня рукой.
— Только здесь не кури! Женщины все-таки! И вообще здесь есть люди, которым такое самоуничтожение кажется дикостью…
За столом смеялись, гомонили, как на перроне около поезда, который уезжает далеко-далеко. Все знали, что Верещагин перебирается от нас за три улицы и завтра же или через неделю мы снова встретимся, но все чувствовали, что его поезд отправляется в очень дальнее следование. У служебных перемещений вверх долгие маршруты.
Шатохин поднялся и торжественно провозгласил:
— Мы отмечаем заслуженный успех нашего товарища Петра Алексеевича Верещагина, получившего назначение на высокий пост прокурора района. Я хочу подчеркнуть, что это факт признания реального труда и способностей Верещагина. Мы недолго работали вместе, но очень плотно. Всякое бывало — и споры, и трудности, и огорчения. Но это естественно, ведь следователь, получающий от работы сплошное удовольствие, — это больной человек. Лично я горячо рекомендовал Верещагина на выдвижение. Поэтому хочу пожелать Петру Алексеевичу больших успехов, творческого удовлетворения на новом для него посту и крепкого здоровья!
Я тихонько ухмыльнулся, поскольку Шатохин говорил чистую правду: он высоко оценивал Петра и чуть ли не с первого дня приложил все силы, чтобы Верещагин стал прокурором в соседнем, а не в нашем районе… В нашем районе прокурором Шатохин хотел побыть пока сам.
Все засуетились, стали проталкиваться к виновнику торжества, поздравлять, он смущенно и комканно говорил ответные слова благодарности, потом крикнул:
— Друзья, товарищи вы мои дорогие, спасибо вам за все, не поминайте лихом!
— Не будем, Петя, поминать лихом, — сказал я. — Ты ведь теперь начальство, а про начальство, как про покойников, плохо не говорят…
Шатохин покачал головой и сообщил мне, будто резолюцию в угловом штампе наложил:
— Шутка тяжелая и неуместная…
Я посмотрел в его ярко-голубые глаза на красивом молодом лице и подумал, что для победной игры в одиночном разряде нужно еще одно свойство — душевное состояние молодости. Надо будет проситься к Верещагину вторым номером.
4 глава
Как всякий современный городской человек, я приблизительно представляю себе разницу между жизнью и ее изображением в искусстве. Я догадываюсь, что существуют какие-то законы человеческого восприятия и книги или фильмы, построенные по этим законам, не могут быть фотографией бытия, а выбирают, наверное, что-то наиболее убедительное, впечатляющее или достоверное. И мне как потребителю кажется это правильным. Во всяком случае, когда я смотрю кино или читаю роман о шпионах, ветеринарах, землепашцах и инженерах, то есть людях довольно далеких от меня занятий.
